—with mortal pangs / — страданиями смертных

Кухня освещена ослепительно белым лунным светом, падающим из окна как фата невесты. Шторы раздвинуты полностью, чтобы можно было любоваться садом. Тонкая паутина лунного света льется на пол и растекается серебряным покрывалом по мебели. Кухней пользуется только Гильермо, это его личное убежище, пещера, где можно спрятаться в тяжелое время. Тут никто не потревожит, потому что остальные домочадцы десятилетиями не пользуются этим помещением и забыли о его существовании. Поэтому, когда Гильермо заходит в кухню, тишину которой нарушает лишь тихий гул холодильника, и видит большую сгорбленную фигуру за обеденным столом, он не может сдержать испуганный вскрик. Нандор. Несомненно, это он. Гильермо узнал бы его даже в кромешной тьме. Как он узнает его по звуку шагов, по шороху, когда он потирает костяшки пальцев на левой руке. – Почему вы сидите в темноте? – спрашивает Гильермо. – Жду тебя, – отвечает Нандор так, как будто это само собой разумеющееся. – В темноте? – не отступает Гильермо. – Да, – тихое бормотание. – Да будет свет, – Гильермо протягивает руку к выключателю и едва сдерживает улыбку, когда от вспышки флуоресцентного белого света Нандор подскакивает на месте. Он щурится и трет глаза ладонями. Благодаря свету единственной лампочки, опасно свисающей с потолка на проводе, подобно петле виселицы, Гильермо видит дополняющие картину детали, которые еще больше сбивают с толку. На кухонной стойке валяется разделочная доска для мяса. Длинный зубчатый нож для нарезки хлеба вот-вот упадет с края стола на пол. Что еще более странно, перед Нандором стоит чашка. Белая чашка с броской надписью «Я шлюха по выходным» и изображением силуэта рыбы с крючком во рту. Колин принес такую чашку домой пару лет назад, и остальные вампиры дружно пытались избавиться от нее, раз семнадцать, прежде чем поняли, что он каждый раз после пропажи покупает такую же. – Это ведь не суп снова? – осторожно спрашивает Гильермо, настороженно глядя на чашку, – вы ведь помните, что произошло в прошлый раз? О, сложно забыть, что произошло в прошлый раз, когда Нандор решил, что томатный суп визуально настолько похож на кровь, что тело вампира должно его легко переварить. Никакие доводы Гильермо, что это плохая идея, потому что у вампиров давно нет человеческой пищеварительной системы, на Нандора не подействовали. Ласло был на стороне Нандора и настоял, что теория безупречна. Следующие два дня Гильермо провел, вымывая непереваренный томатный суп из щелей в половицах, и все это время его тошнило от едкого запаха помидоров. И он до сих пор не мог есть пиццу. – Никаких супов, – успокаивает Нандор, пренебрежительно махнув рукой, – присаживайся. И указывает пальцем на старинный стул, стоящий около маленького чайного столика. Гильермо осторожно подходит, придвигает стул ближе и почти плюхается на бархатную подушку. У него высокая температура, знобит, а глаза больно режет от яркого искусственного света, когда он смотрит на Нандора. А еще Гильермо слишком измучен, чтобы упрекать себя за то, что невольно любуется красотой своего господина. Неестественно яркое освещение не щадит даже самую привлекательную внешность, но оно лишь подчеркивает суровые черты лица Нандора. Он похож на те древние мраморные статуи: строгое выражение лица, пристальный взгляд, гладкая кожа, надменно поджатые губы. Гильермо представляет, как поднимает руку и трогает губы Нандора пальцем, тянется и прикасается к ним своими губами, ласкает их в поцелуе. Представляет эти губы на своем горле, как они мягко скользят вдоль шеи, находят пульсирующую под кожей артерию и легко целуют ее, за секунду до того, как Нандор обнажает клыки и… Гильермо вздрагивает, возвращается к действительности, и замечает, что Нандор уставился на него в упор. Он моргает, чувствуя заливающий лицо румянец и горячую волну внизу живота. «Он не может читать мысли, – нервно напоминает себе Гильермо, – спасибо, боженька». – Это для тебя, – Нандор указывает на кружку, стоящую между ними, и убирает руку на стол, сжимая пальцы в кулак. Не поднимая взгляда от чашки, он говорит: – Я зашел в эти твои Интернеты… – он всегда говорит «эти твои», когда дело касается чего-то определенно человеческого, – там пишут, что должно помочь. Сгорая от любопытства, Гильермо тянется к чашке и берет ее обеими ладонями. Она ледяная на ощупь, и вокруг нее на столе небольшая лужица. В чашке вода, на поверхности которой покачиваются два больших криво искромсанных куска лимона с кожурой и семечками. – Это лимонная вода, – объясняет Нандор. Его внимательный взгляд поднимается от чашки к пальцам Гильермо, и выше по рукам, пока не останавливается на его лице. Гильермо встречает его глаза своими, выдерживает пристальный взгляд, и говорит: – Она холодная. Нандор хлопает ресницами и откидывается на спинку стула – только сейчас Гильермо замечает, что он наклонился вперед, ожидая его реакцию на свой сюрприз. Вампир хмурится и спрашивает: – А так не должно быть? – Холодная – это нормально, – старается поскорее его успокоить Гильермо, отмечая появившиеся недовольство и угрюмость, – но горячая все же лучше. Когда эти слова не помогают снять растущее напряжение, он мягко добавляет: – У вас отлично получилось для первого раза. Господи, какая наглая и бесстыдная ложь. Даже слепой орангутан, не имея понятия о существовании чайника, справился бы лучше. Но дело не в дерьмовой лимонной воде. Нандор лично сделал что-то для него, Гильермо. Он пытался позаботиться о нем, своими собственными руками. И прямо сейчас он единственный в жизни Гильермо, кто это делает. Поэтому Гильермо улыбается совершенно искренне и говорит хрипло: – Спасибо, мой господин. Он смотрит в чашку и содрогается от мысли, что нужно выпить это дерьмо. – Хотите я вам покажу, как делается горячая вода с лимонным соком? Нандор кивает так быстро, что Гильермо кажется, будто он услышал, как хрустнули его шейные позвонки. Они подходят к кухонной стойке, Гильермо показывает и включает электрический чайник легким нажатием кнопки, вода начинает в нем шуметь, нагреваясь. Теперь он замечает на столешнице вторую половинку лимона, которая закатилась в угол. Он кладет ее на доску и легонько катает ладонью. – Если сначала сделать так, будет больше сока, – объясняет он Нандору, который неловко топчется рядом. Его большие руки прижаты к животу, пальцы сплетены вместе. – Ты мудрец в этих вещах, – говорит Нандор. – Спасибо, – отвечает с вежливой улыбкой Гильермо, отжимает лимонный сок в стакан, и думает: «Просто у тебя есть роскошь быть в них глупцом». – В детстве, когда я… – Нандор замолкает и громко сглатывает комок в горле, так что его слышно даже сквозь нарастающий шум чайника. Он продолжает: – Когда я болел, мама готовила мне напиток. Тогда у нас были те самые лошади. Я не верю, что их больше нет. Мы нуждались в них постоянно: использовали их мясо, когда были голодны и молоко, когда хотели пить. Иногда во время пути не успевали останавливаться на привал, и тогда делали крошечные надрезы на их шеях, сидя верхом. И пили кровь. Нандор терпеливо ждет, пока Гильермо встретится с ним взглядом и улыбнется в ответ, прежде чем продолжить: – Моя мать брала лошадиное молоко и смешивала его с измельченными зубчиками чеснока. И это всегда избавляло меня от самых страшных хворей. Но я не мог сделать это для тебя, Гильермо, потому что так уж вышло, что теперь нет у нас лошадей. – Да и чеснока у нас тоже нет, – напоминает Гильермо, доставая из шкафа над ними простую черную чашку, и наливает в нее кипяток. – И чеснока нет, – мягко вторит Нандор, – поэтому я сделал для тебя человеческую лимонную воду. – Вы поняли, как пользоваться чайником? – тихо спрашивает Гильермо, доливая в чашку отфильтрованный лимонный сок. Нандор торжественно кивает: – Да, теперь я знаю, что делать в следующий раз. Гильермо моргает, не в силах поверить своим ушам. Невероятно, что Нандор изъявил желание ухаживать за ним, когда он болеет. – Нам понадобится больше лимонов, – утверждает Нандор, – ты их получишь. – Хорошо, – Гильермо слабо кивает, заставляя себя проглотить несколько глотков слишком горячего напитка, хотя бы для того, чтобы занять рот и не ляпнуть лишнего от переизбытка чувств. Горячая вода мгновенно облегчает дыхание, расслабляет напряжение в мышцах. «Моя мама была бы от тебя в восторге», – думает Гильермо, и спрашивает: – Вы много о ней помните? Какой она была, ваша мать? – Почти ничего, только как она заботилась обо мне в детстве. Мы не созданы для того, чтобы помнить много лиц. И старые должны исчезнуть, уступив место новым. Я встретил так много людей, Гильермо. Очень много, – отвечает Нандор. – Просто помнить о них – уже достаточно, – шепчет приглушенно Гильермо над чашкой. Пар поднимается из нее, и он может наконец свободно дышать, будто впервые в жизни. – Нет, – быстро отвечает Нандор, – недостаточно. Гильермо вздыхает и наблюдает, как от его дыхания идет рябь на поверхности воды. Иногда он так легко забывает про самые ужасные стороны бессмертия, о том, что имеет дело с навечно проклятыми созданьями, когда смотрит на этих красивых несчастных людей. У него нет ни малейшего представления о том, каков мир глазами Нандора. Ни малейшего шанса даже попытаться представить себе такую глубину. И все же, это вечное существо – человек, перед которым целые города падали на колени, и который стал свидетелем бурного поворота столетий – только что приготовил ему напиток от простуды. По крайней мере, попытался. И в груди у Гильермо что-то расслабляется и теплеет. – Спасибо, – говорит он. На мгновение он позволяет себе забыть о деловом соглашении между ними, игнорируя все скрытые мотивы. Он представляет, что сейчас, на этой кухне, два смертных человека – Гильермо и Нандор. И что улыбающийся мужчина напротив только что от чистого сердца приготовил для него напиток. От сердца, которое столетиями было мертво. Гильермо смотрит на Нандора в свете единственной лампочки на кухне, и наблюдает, как золотое шитье отбрасывает мягкий теплый отблеск на его кожу. И что-то сжимает его сердце.