—with mortal pangs / — страданиями смертных

Нандор выглядит не лучше Ласло. Гильермо не без труда находит его в кладовой – небольшой комнатушке рядом с кухней. Так как дом был рассчитан на большую человеческую семью, в этом помещении много полок для продуктов, но большинство из них пусты, потому что тут хозяйничает только Гильермо. В основном на полках лежат консервы и ярко-желтые упаковки лапши быстрого приготовления. Свет сюда попадает от единственной лампочки на кухне, и кладовая утопает в тенях. – Вам нельзя это есть, – говорит Гильермо, стоя на пороге. Сгорбленная фигура Нандора будто сжимается от этих слов, он судорожно обхватывает свои плечи руками. – Я знаю, – шепчет Нандор. – Как вы? – спрашивает Гильермо, осторожно ступая в кладовую. Нандор поднимает голову, и хотя лицо его наполовину скрыто в тени, Гильермо шокировано замирает. Нандор выглядит паршиво: взгляд до предела измученный, черты лица заостренные. Его губы серые, сухие и настолько потрескавшиеся, что Гильермо больно даже смотреть на них. – Прекрасно, – ровным голосом отвечает Нандор. Первый порыв Гильермо – наорать на него за ложь, но вспышка гнева быстро проходит. От жгучего чувства стыда и вины ему хочется биться головой об стену. Как бы он не отрицал, но он в ответе за них, за всех, включая Колина Робинсона с его бесящим характером. И теперь то, как они прячутся по темным углам, словно слабеющие больные животные, расстраивает его сильнее, чем он мог ожидать. Им очень плохо, но никто из них даже не попытался его съесть. Среди его знакомых фамильяров нет ни одного, кому настолько бы везло. У всех, с кем он общался на собраниях за годы работы, были старые шрамы на шее – напоминания о тех случаях, когда вампир терял терпение ждать еду на дом, и просто брал то, что было в его власти. У некоторых фамильяров шрамы были откровенно уродующие, выделяющиеся на фоне кожи, с неровными и грубыми краями. Не просто следы от прокусов кожи, а от глубоких рваных ран. И когда эти бедолаги переставали появляться на собраниях, всем было понятно, что кормление зашло слишком далеко. Такова была реальность. И, судя по всему, Гильермо очень повезло. – По вам не скажешь, что прекрасно, – отвечает он Нандору. По лицу Нандора пробегает судорога, из груди вырывается длинный мучительный выдох. – Я в порядке, – говорит он, и Гильермо хочется кричать. Он делает шаг вперед, затем еще один в тесное пространство кладовой, и прежде чем осознает, что на самом деле делает, дергает воротник своей рубашки, обнажая шею. – Если вы… – ему приходится сделать паузу, чтобы облизать губы и проглотить ком в горле, – если вы голодны, то можете… я… вы знаете. Содержимое полок громко тарахтит, когда Нандор с жутким звуком врезается в противоположную стену, резко дергаясь от него. Его глаза изумленно распахиваются, а выражение лица такое, будто Гильермо только что признался в содеянной им немыслимой херне. – Почему ты так говоришь? – спрашивает Нандор сипло, но жестким тоном. – Кормить вас – моя прямая обязанность, – просто говорит Гильермо. – И все знакомые мне фамильяры в какой-то момент это делали. – Но я никогда не требовал, – отвечает Нандор. – Знаю, – вздыхает Гильермо, – я предлагаю сам. Нандор моргает в ответ, его рот от удивления открывается, обнажая острые кончики клыков. Он выдыхает «Что?» настолько тихо, что звук теряется в тяжёлой тишине помещения. Руки Гильермо дрожат, когда он тянется к воротнику рубашки, маленькая пластиковая пуговица несколько раз выскальзывает из его пальцев, прежде чем ему удается расстегнуть ее. Со следующими пуговицами он управляется гораздо быстрее. Прикосновение прохладного воздуха к обнаженной шее и ключицам наводит его на мысль о погребальном саване. Его сердце застревает где-то высоко в горле, затем падает в желудок, определенно не желая находиться на своем месте. Он слышит его сумасшедший, истерический ритм. Траурный колокол, предупреждающий о грядущем пиздеце. Несмотря на весь страх и панику, и то, что руки его все еще трясутся, вцепившись в воротник рубашки, Гильермо осознает, насколько для него оказывается легко и естественно повернуть голову набок и вытянуть шею, открывая горло. Это – его предложение, рискованное и инстинктивное, но он не задумывается ни на секунду. Нандор остается неподвижен, если не считать трепета его ноздрей, когда он делает длинный затрудненный выдох. – Ты очень добр ко мне, Гильермо, – шепчет он. У Гильермо есть только мгновение, чтобы издать растерянный вздох из-за мощного потока тепла, которым окутывается его колотящееся сердце, потому что затем Нандор движется: его сгорбленная фигура испаряется и секунду спустя возникает из воздуха прямо перед Гильермо, нависая над ним и закрывая собой все вокруг. На таком расстоянии Гильермо может рассмотреть мельчайшие детали: каждый темный волосок брови, крапинки пор на бледной коже, каждый взмах длинных ресниц. Нандор обнимает его шею своими большими ладонями, прохладные кончики пальцев твердо вжимаются в кожу. Он чувствует, как пальцы изучающе скользят по выступающим под кожей венам его горла, рисуют грубый круг по кадыку и нижней стороне челюсти, а затем поглаживают бешено пульсирующую артерию. Без сомнения, Нандор слышит его зашкаливающий пульс, как у кролика в капкане. Нандор низко склоняет лицо к его горлу, волосы темным потоком падают ему на плечо. Гильермо запрокидывает голову, уставившись на широкие балки на потолке, пытаясь совладать с дрожью во всем теле. Он ощущает дыхание Нандора на своей коже, она покрывается мурашками. И даже несмотря на поток холодного воздуха от бесполезного для вампира дыхания и прикосновений прохладных рук к уязвимому горлу, Гильермо чувствует, как горячо становится внизу живота от сладкого предвкушения, и в паху твердеет. – Когда я прокушу кожу, пожалуйста, не дергайся. Я не хочу разорвать тебе горло, – шепчет Нандор ему на ухо, и фантазия Гильермо услужливо подкидывает ему картинку такого исхода событий. Он замирает, не в силах даже кивнуть. Нандор прижимается губами к его шее, и все тело Гильермо будто бьет током, ему кажется, что он теряет рассудок. Это легкое прикосновение губ – кульминация его многолетних фантазий. Он вздрагивает, колени подгибаются, и в ответ Нандор слегка усиливает хватку ладоней на его шее. Губы Нандора скользят вдоль его горла, едва касаясь кожи, и в какой-то момент Гильермо чувствует его нос на нежном местечке под ухом. «Ищет, – истерически думает Гильермо, зажмуриваясь, чтобы видеть только темноту под веками, – выбирает место, куда укусить». На противоположной стороне шеи он чувствует, как Нандор мягко вжимает в кожу подушечку большого пальца и начинает успокаивающе гладить круговыми движениями. На секунду ему чудится мягкое прикосновение губ, будто поцелуй, прямо над ключицей. Настолько легкое, будто его и не было. Затем все мысли пропадают из-за вспышки раскаленной боли, когда в шею впиваются два острых шипа. И Гильермо дергается отчаянно, пытаясь вырваться, ничего не может с собой поделать. Где-то над ним Нандор жалобно стонет. – Нельзя дергаться, Гильермо, – говорит он расстроенно, опуская руку ему на плечо и сжимая пальцы как тиски. – Я даже кожу не прокусил, тебе очень повезло. – Простите, господин, – выдавливает в ответ Гильермо и начинает глубоко дышать, чтобы успокоиться. – Постарайся для меня, – просит Нандор, и, несмотря на охватившую Гильермо панику, он чувствует, как эти слова напрямую действуют на его член. Не доверяя своему языку, Гильермо молча кивает в ответ. Следующая попытка происходит без прелюдии. Нандор быстро опускает голову к его горлу, и в нежную плоть оглушающе больно входят две иглы. Тело Гильермо напрягается, мышцы плечей и шеи сжимаются до предела, от чего точки проникновения становятся еще более болезненными. «Твою ж мать», – думает Гильермо с нервным вздохом. Ощущения такие, будто его облили ледяной водой, грудь сжимает паника. Нандор погружает клыки постепенно, и это необратимое медленное движение мучительно. С каждым дюймом, когда клыки вонзаются все глубже, кожа Гильермо вспыхивает от боли, и ему кажется, что нервы вот-вот сдадут. – Господин, – бормочет он, и поражается тому, насколько слабым звучит его голос, – пожалуйста, очень больно. В ответ пальцы Нандора скользят вверх по задней поверхности шеи, зарываясь в завитки коротких волос на затылке, и начинают там поглаживать кожу такими неожиданно нежными и ласковыми движениями, что Гильермо хочется плакать. Мгновение спустя он понимает, что плачет. Гильермо плачет бесшумно, слезы стекают по лицу и скапливаются в изгибе губ, он чувствует их соленый вкус. Он открывает рот, чтобы сделать глубокий вдох, и вздрагивает, когда это движение вызывает новую волну боли. А еще ему кажется, что он медленно, но верно сходит с ума. Должна быть несомненная разница между тем, как сексуальный партнер прикусывает твою шею человеческими зубами, и тем, как голодный хищник вонзает клыки в нежную плоть твоего горла, но по всей видимости, для рептильной части мозга Гильермо нет никакой разницы. Похоже, что он окончательно ебанулся. В конце концов, после того, как ему кажется, что он провел целую вечность в этом мучительном положении, со скованными и напряженными мышцами, не смея пошевелиться, он понимает, что клыки Нандора вошли до упора. И ему хочется рыдать от облегчения, что они не могут проникнуть глубже. Затем Нандор пытается сделать обратное движение, и Гильермо ахает от шока, его руки судорожно ищут опору. Он хватается одной рукой за твердое плечо Нандора, а другой за его рубашку, сжимая пальцы до онемения. Он едва сдерживается, чтобы не дернуться прочь, но истерически вопящий голос в голове предупреждает, что если оттолкнуть Нандора от себя – прямо сейчас – его горло останется с вампиром. Рука в волосах Гильермо поглаживает его затылок, пропускает между пальцами пряди, мягко ласкает кожу головы. «Да пошел ты», – яростно думает Гильермо, не осознавая, на кого направлена эта злость. То ли на Нандора – за то, что стал причиной этой ситуации; за то, что он так осторожен и ласков с ним, когда любой другой вампир выпил бы его досуха за то время, которое потребовалось Нандору, чтобы добраться до вены. То ли на себя: за то, что позволил всему этому случиться, и за то, что доверился монстру. Доверился монстру, который ни разу не предавал его доверие, и, похоже, что никогда не сможет. В тот момент, когда Нандор вытаскивает клыки, Гильермо слышит тошнотворный хруст внутри своего черепа, кожа тут же вспыхивает жаром. Он чувствует пульсацию в шее и первую струйку теплой крови, вытекающую из ран. – Все хорошо, – шепчет ему Нандор напряженным хриплым голосом. Пальцы в его волосах замирают, и Гильермо, щурясь сквозь слезы в ресницах, видит как Нандор разглядывает его шею. В его глазах столько мучительного желания: зрачки огромные и черные, как бездонное пространство космоса. Он тяжело дышит приоткрытым ртом, и из-под верхней губы виднеются кончики клыков. Они красные от крови, и от этого зрелища желудок Гильермо скручивает узлом. Нандор сглатывает, и Гильермо наблюдает, как натягиваются сухожилия в его горле под серой кожей. Он проводит языком по линии зубов, а когда касается клыков, вздрагивает всем телом. Его взгляд встречается с глазами Гильермо в немой просьбе. – Вы уже начали, – шепчет Гильермо и вздрагивает, чувствуя на шее новую струйку крови. – Я в порядке, давайте. Непроизвольная дрожь пробегает по всему его телу, когда Нандор склоняется к его шее и принимается вылизывать струйки крови, скользя шершавым языком снизу вверх, к пульсирующему болью укусу. Наконец, Нандор накрывает укус ртом, и влажное тепло обволакивает раненую кожу. Когда он начинает медленно сосать кровь, Гильермо не в силах сдержать низкий стон, и от этого звука лицо обдает жаром, но он даже не успевает как следует устыдиться, потому что секунду спустя Нандор тоже приглушенно стонет ему в кожу. Это мучительно, каждая высасываемая порция крови вызывает сильное жжение, но влажное прикосновение языка Нандора словно целительная мазь, приносит столько же удовольствия, сколько и боли. С каждым новым глотком крови Нандор прижимается к нему сильнее, будто пытаясь забраться под кожу. Он больно оттягивает голову Гильермо за волосы назад, напирая на него всем телом до тех пор, пока они не прижимаются плотно: грудь к груди, бедро к бедру. Гильермо благодарит Бога, что они расположены под углом друг к другу, и его стояк хотя бы не упирается в Нандора, довольствуясь давлением джинсов. Гильермо начинает пространно рассуждать, о том, что нет ничего удивительного, что у него стоит. Шея – его личная эрогенная зона, а вампиры (это всем известно), выделяют при укусе какую-то малоизученную хрень с феромонами, чтобы сделать жертву послушной и готовой на все. Нандор, вероятно, привыкший к этому делу: стояком больше, стояком меньше; господин должен быть благодарным, что ему дали возможность похлестать крови, и с него не убудет, если он потерпит один неловкий стояк. Нандор низко рычит, и этот звук вибрирует через кожу Гильермо до самого его сердца, вызывая еще один глубокий стон. Вампир сильнее прижимается к нему, и Гильермо больше не выдерживает его напора. Вместо того чтобы потянуть Гильермо на себя в вертикальное положение, Нандор позволяет своему телу следовать за движениями ослабевших ног Гильермо, и только стена за спиной Гильермо останавливает их. Ну вот, карты на стол. Сзади стена, а спереди Нандор наваливается всем телом так, что у Гильермо трещат кости. Его колено упирается в стену между ног Гильермо, и тот чувствует твердые мышцы прямо напротив своего паха. Кожа вспыхивает, его трясет как в лихорадке, и он старательно задерживает дыхание на счет один-два-три, чтобы не начать тереться, как собака, о ногу своего господина. Гильермо теряет счет времени. Нандор жадно присосался к его шее, как пиявка, и громко глотает кровь. Стыдно осознавать, но его эрекция не спадает из-за боли. Все становится еще хуже, когда Нандор, будто опомнившись, что Гильермо не состоит из одной крови, возобновляет свои ласки рукой в его волосах. Вскоре у него начинает кружиться голова, зрение затуманивается, очертания комнаты становятся далекими и туманными, а в глазах появляются маленькие черные точки. В какой-то момент Нандор отрывается от его шеи, тяжело и шумно дыша. – Блядь, – шепчет Гильермо. Причины, по которым он сейчас все еще стоит – это стена позади него, рука Нандора в его волосах и бедро между его ног. Изо рта Нандора капает кровь, блестит на его вздрагивающих губах, пачкает бороду. Зубы кажутся черными, на кончиках клыков темные комки полу запекшейся крови. Он поднимает руку, чтобы стереть кровь с подбородка, умудрившись при этом размазать все еще хуже, и слизывает с пальцев остатки крови. Крови Гильермо. – Блядь, – в шоке повторяет Гильермо снова. Он откидывает голову назад, и снова сосредотачивается на глубоких ровных вдохах, пытаясь успокоить сердце. Нандор между тем тщательно очищает клыки и губы, облизывая и посасывая их. В конце концов сердце Гильермо начинает биться более ровно; он далеко не спокоен, но уже уверен, что не рухнет, если попытается пошевелиться. Шея со стороны укуса онемела, но он понимает, что рана уже начала затягиваться. Слава Богу, что клыки Нандора узкие и аккуратные; если он не хочет тебя убить, ты не умрешь. – Вам достаточно? – осторожно спрашивает Гильермо. – Да, – Нандор встречает его взгляд своим. – Спасибо, – шепчет он с нечитаемым выражением лица. Затем его внимательный взгляд опускается в несуществующее пространство между ними, падает на их все еще переплетенные между собой ноги, и у Гильермо есть всего лишь мгновение, чтобы подумать: «Ну, блядь», прежде чем глаза Нандора останавливаются на его промежности. Импульс стыда пронзает его, прогрызая до костей, и ему кажется, что он слышит злорадное шипение Колина Робинсона где-то в глубине дома. Но, черт возьми, Гильермо считает, что уже достаточно за сегодня настрадался. И если Нандор хочет прочитать ему лекцию об уместности стояков в этикете ритуала кровавого кормления, то пусть начинает прямо сейчас. Гильермо упрямо смотрит на него, намереваясь полностью игнорировать проблему, а Нандор пристально заглядывает ему в глаза. Осторожно и так медленно, что кажется, будто время остановилось, Нандор двигает своим бедром и прижимает его к внутренней поверхности бедра Гильермо. Гильермо от неожиданности дергается и хрипит, а Нандор просто продолжает таращиться на него. «Какого хрена, мать твою», – изумляется мысленно Гильермо. – Какого хрена? – он спрашивает вслух. Нандор тут же отступает назад, так быстро убирая свою ногу, что Гильермо едва не падает на пол из-за внезапной потери опоры. Пальцы Нандора сжимаются в кулаки так сильно, что покрытые шрамами костяшки пальцев становятся фарфорово-белыми. –Ну… я подумал, – говорит Нандор, – что ты… ну, я… – его взгляд затуманивается, рот сжимается в тонкую линию. – Спасибо, Гильермо, – бормочет он и выскакивает на своих длинных ногах за дверь прежде, чем Гильермо успевает что-то ответить. – Какого хрена? – спрашивает Гильермо в пространство пустого помещения, просто на всякий случай.