***
Надья застает Гильермо в гостиной, заливающим в себя «Lucozade», в котором, если верить рекламе, полно электролитов. Прошло несколько часов после Благотворительного Акта (так аккуратно он окрестил для себя инцидент). Шея болела при каждом движении, что очень затрудняло работу по дому, но после перерыва на еду и энергетики он обнаружил, что у него уже не так кружится голова, как раньше. Шея была все еще воспаленная, опухшая, а кожа пульсировала в такт ударам сердца. Каждое прикосновение воротника рубашки к месту укуса причиняло боль, поэтому он расстегнул его и раскрыл по максимуму, чтобы отдохнуть, пока никого нет рядом. Гильермо понимает, что это была хреновая идея, когда видит взгляд Надьи, изучающий его шею. Возможно, его бы позабавило, как ее брови от удивления изгибаются и уползают куда-то под челку, если бы Гильермо не был слишком озабочен внезапным приступом животной паники. К его удивлению она замирает, остановившись как вкопанная в центре ковровой дорожки и глядя на его горло с непроницаемым выражением лица. – Кто? – спрашивает резко. Гильермо лишь секунду колеблется с ответом: – Нандор. Надья тут же выдыхает с ощутимым облегчением, даже ее плечи опускаются, настолько она была напряжена. – А я было подумала, что это мой муж, как последний идиот, решил сдержать обещание сожрать тебя, – уголок ее рта кривится в гримасе. – Мне не хотелось бы снова оказаться между этими двумя глупыми мужчинами в их мелких ссорах. Они могут заниматься «общением без общения» годами. Это когда… Она делает голос низким и басовитым, имитируя мужской, и бубнит с узнаваемым акцентом: – Надья! Скажи Нандору, чтобы он вышел из комнаты. Надья! Скажи Ласло, что сейчас в комнате хочу быть я, – она переходит на свой обычный голос и со вздохом добавляет: – И вот так пару гребаных десятилетий. – Звучит… тоскливо, – бормочет Гильермо. Надья брезгливо морщит нос: – Поверь, так и было. По-видимому, удовлетворенная тем, что это не ее муж отхватил себе кусочек от Гильермо (можно подумать, Гильермо позволил бы ему), Надья приближается к нему без тени былого трепета. В два быстрых шага она оказывается перед ним, глядя сверху вниз. Она была бы ниже его без каблуков, но Надья даже в доме не снимает их. Как-то раз она призналась Гильермо, что ей просто нравится звук, когда они громко стучат по деревянным полам. Прежде чем он успевает среагировать, Надья выбрасывает руку вперед, тонкие пальцы впиваются ему в горло, как рыболовные крючки. Каждая точка контакта вокруг укуса жжет болью, воспаленная кожа протестует против грубого прикосновения. Гильермо скулит от боли, когда она сжимает пальцы и ногтем одного из них царапает корочку на ране. Он выдыхает, когда она, наконец, убирает руку, и с удивлением смотрит на свой большой палец, испачканный свежей кровью. «Все мои старания насмарку», – огорченно думает он. Надья с удивлением смотрит на кровь, словно не ожидала, что раны настоящие. Как будто это всего лишь две маленькие точки, которые Гильермо нарисовал себе маркером на шее. Что, по правде, не так уж невероятно. Лет пять назад он готов был сделать что-то подобное, уединившись в своей комнате и включив на полную громкость «Сумерки». Она все еще озадаченно изучает его шею, когда спрашивает: – Долго он тебя пил? – Не знаю, – отвечает Гильермо, и понимает, что действительно не знает. Долгие секунды растянулись на десятилетия и, по-видимому, закончились в пределах жизни, заключенной в минуту. – Минуты три-четыре, может быть. Надья коротко смеется и говорит: – Нандор всегда так нежничает с тобой, как с хрупким младенцем. Ее язык появляется как розовая вспышка, слизывая кровь с пальца. Брови Надьи тут же сходятся к переносице, а голова вопросительно склоняется в сторону. На ее лице отражается изумление. – А на вкус ты не так плох, как выглядишь, – заинтересованно говорит она. «Грубо», – думает Гильермо, но не хочет спровоцировать ссору и вслух говорит: – Спасибо. Возможно, все дело в вишневом вкусе энергетика, который он пьет. Он действительно не понимает, какая на вкус кровь для вампиров, и, учитывая его планируемый выбор карьеры (образ жизни?), ему следует в этом разобраться. Он смотрит на Надью и на короткое мгновение раздумывает, спросить ли ее, но всего на мгновение, потому что она продолжает: – В смысле, что я советую тебе найти нам еду в ближайшее время, потому что голод начинает сводить с ума даже меня. Не в силах отвести взгляд от пятнышка своей крови у нее на губах, Гильермо слабо кивает. – Ладно, – отвечает он.***
Вечер пятницы они проводят в одном из ночных клубов Бруклина. Было решено, что безопаснее на время перенести охоту в другой район, чем прятаться на Стайтен-Айленде. Воздух промозглой осенней ночи, кажется, возбуждает вампиров, а перспектива наконец-то поохотиться вызывает улыбку даже на лице Надьи. Колин решает присоединиться к ним, хотя бы для того, чтобы создать им проблемы с поиском такси, в котором было бы достаточно места, чтобы они все влезли. – Да что за блядство, – рычит Ласло, идеально озвучивая внутренний монолог Гильермо, когда его запихивают на слишком узкое заднее сиденье, так что в результате он почти сидит на коленях у Нандора, а Надья, в свою очередь, полулежит на нем. Зажатый между ними, он страшно потеет всю дорогу, ощущая каждой клеточкой тела крепкие мышцы своего господина. Но клуб оказывается достаточно просторным, и охранник у входа сухо отвечает: «Дверь открыта», когда Гильермо спрашивает, могут ли они все войти. Внутри его накрывает басами, ревущими из динамиков так, что пол под ногами вибрирует. В клубе темно, помещение освещается только неоновыми вывесками на стенах и линией оранжевых фонарей, висящих над барной стойкой, словно свет на крыльце, манящий ночных бабочек. Гильермо занимает место возле барной стойки, неловко потягивая свою безалкогольную пина-коладу и пытаясь рационализировать, как не стать соучастником ни одного из убийств, совершенных сегодня вечером. Он остервенело перегрызает соломинку, мысленно репетируя свою гипотетическую речь перед присяжными заседателями: «ignorantia juris non excusat» и все такое. Главное, чтобы не смогли доказать, что он был в курсе о том, что его друзья – вампиры, а не просто какая-то стремная сексуальная секта. В крайнем случае, они держали его под гипнозом. Гильермо решает, что если правильно разыграет свои карты, то отделается несколькими месяцами общественных работ и направлением к психиатру. Видит Бог, ему не помешала бы психотерапия. Кто-то подходит к нему сзади, когда он уже соорудил целую крепость из пустых бокалов. Он комкает бумажные трубочки от коктейлей, когда боковым зрением замечает внушительную фигуру Нандора у стойки. – Вы уже? — спрашивает Гильермо, легким движением пальца отправляя бумажный комок через стойку в сторону Нандора. Тот ловит его большим пальцем и принимается теребить ухоженными ногтями. – Да. Надья и Ласло как раз заканчивают, я думаю, они где-то снаружи, – бормочет он, отводя глаза. – Колин в туалете, поймал какого-то мужчину возле писсуаров. Не очень приятное зрелище. Гильермо пользуется возможностью украдкой взглянуть на него, на его большую фигуру, будто вырезанную из теней, освещенную неоновым розовым светом от вывески над ними. Его губы выглядят влажными, но в такой темноте это может быть что угодно, и последнее, о чем можно было бы подумать, что это – кровь. – Еще болит? – резко спрашивает Нандор, вскинув голову и пристально глядя на Гильермо. – Что? – переспрашивает он, не понимая. – Я только что пил кровь, и че… жертва начала плакать. И я вспомнил, как ты плакал. Гильермо краснеет от стыда и тихо радуется, что в тусклом освещении этого не должно быть заметно. Нандор продолжает свою мысль: – И твоя шея все еще выглядит странно, ты постоянно дергаешь воротник рубашки. Так что мне просто стало любопытно, болит ли тебе все еще. Понимаешь, я не помню, болело ли мне. – Это просто синяки, – отвечает Гильермо, – у меня всегда легко получались синяки. – Почему? – спрашивает Нандор. – Думаю, генетическая предрасположенность, – он делает большой глоток напитка, вздрагивая, когда этим движением тянет все еще заживающую кожу. Лицо Нандора морщится в недовольной гримасе, а его глаза сужаются, как всякий раз, когда он думает, что что-то, сказанное Гильермо, несправедливо. – Как нам это исправить? – наконец спрашивает он. Его руки касаются поверхности стойки, и Гильермо различает клочья бумаги, на которые Нандор измельчил соломинку. – Думаю, тут ничего не поделаешь, – пожимает плечами Гильермо. Нандор издает разочарованный звук. – Понятно, – отвечает он в конце концов. Нандор проводит рукой по кучке бумаги, посылая дождь конфетти за стойку. Гильермо замечает, что невысокая блондинка, которая обслуживала его весь вечер, бросает на них искоса неодобрительный взгляд. – Извините, – произносит он, и ее выражение лица становится еще недовольнее. Гильермо кладет руку на сгиб локтя Нандора, оттаскивая его, прежде чем вспыхнет конфликт. – Пойдемте, – говорит он, шагая вперед, – давайте соберем всех наших. И Нандор следует за ним.