Рухнув на землю, Гильермо слышит собственный сдавленный стон, весь воздух будто ударом выбивает из его легких. На какое-то мгновение он чувствует прохладу ночного воздуха, затем по всему телу разливается ощущение жжения от шока, пальцы сжимаются в кулаки. И приходит боль.
Гильермо судорожно вдыхает воздух открытым ртом и чувствует медный вкус крови и песок на губах. Он прижимает язык к зубам, и его прошивает резкая боль, похоже, что он прокусил язык при падении.
Словно сквозь шум воды он слышит, как Ласло произносит его имя (полное имя, а не какую-то покровительственную кличку домашнего животного, и это означает, что все серьезно), но Ласло всего лишь размытый образ: какие-то суетливые жесты белых рук и запинающийся голос. Гильермо слегка шевелится, пытаясь подняться, но тут же вскрикивает от сильной боли в левой руке.
В ушах раздается слабый шипящий звук, словно шум океана, когда прикладываешь к уху морскую ракушку. На мгновение ему кажется, что он чувствует запах соли, что жидкость у него во рту – это морская вода, а не его собственная кровь. Он не чувствует левую руку. Хотя Гильермо понимает, что она все еще здесь, пульсирует обжигающим жаром боли, но как бы он не старался, не может пошевелить даже пальцем.
– Кажется, я сломал руку, – говорит он и вздрагивает от теплой струйки, побежавшей изо рта по подбородку.
Приступ острой паники заставляет его подняться в сидячее положение, и мир кружится перед его глазами еще несколько секунд. Что было бы с человечеством, не будь паники? Это всего навсего, эмоциональная реакция, но она может дать силы противостоять поражению, проявить безрассудную отвагу перед лицом опасности, бежать от хищников на сломанных конечностях.
Ласло стоит рядом на коленях, его бледный образ плывет перед глазами Гильермо, пока, наконец, он может сосредоточиться и увидеть его полное тревоги лицо: поднятые брови, глубокие морщины на лбу, и опущенные в растерянности руки.
– Ох, твою мать, – говорит он, и Гильермо истерически смеется. Он прижимает подбородок к груди, зажмуривает глаза и воет от боли в ребрах, потому что это лучшая альтернатива рыданиям.
– Гиз, – голос Ласло резкий и твердый, он решительно пробивается сквозь грохот волн, эхом отдающихся в голове Гильермо. Он смотрит на вампира, шокированный тем, что тот вдруг оказался настолько близко, и замечает, как причудливо лунный свет освещает Ласло, что кажется, будто его фигура соткана из теней. Он видит нависающее над собой чудовище с изможденным лицом и бегающими черными глазами, толстые клыки сверкают над нижней губой. Гильермо механически размазывает по подбородку свежую струйку крови здоровой рукой, и его паника нарастает.
– Ты можешь пошевелить пальцами? – спрашивает Ласло, но он мог с тем же успехом спросить на латыни, потому что Гильермо не воспринимает ни слова. Он отчаянно пытается отползти от вампира, пока не упирается спиной в опрокинутую лестницу. Ласло следует за ним, и Гильермо испуганно вскрикивает, тут же устыдившись этого звука. Вместо ответа он просто смотрит на Ласло, многозначительно выдерживая взгляд и тайно надеясь, что защита крестного знамения действует. Он размазывает тыльной стороной ладони кровь на подбородке в тщетной попытке вытереть ее, Ласло следит за этим движением, нахмурившись, и хрипло спрашивает:
– Что с пальцами, Гиз?
– Я… – начинает Гильермо, но захлопывает рот, клацнув зубами, когда внезапно входная дверь особняка с грохотом распахивается. Тяжелая медная ручка от удара об стену звенит, и все крыльцо трясется. На пороге появляется легко узнаваемая огромная фигура, и Гильермо едва успевает моргнуть, как Нандор пересекает двор и бросается к ним.
– Какого черта ты творишь? – кричит он, грозно сдвинув брови. Гильермо и Ласло уныло переглядываются между собой, как бы солидарно вопрошая: «Это он кому?», прежде чем Нандор мгновение спустя рычит «Ласло» и пытается испепелить того взглядом.
– Не смотри на меня так! Он сам упал с той блядской штуковины, – выкрикивает в ответ Ласло, страшно оскорбленный.
Нандор переводит взгляд на Гильермо и смягчается сразу же, а Гильермо чувствует себя очень уязвимо, сидя на земле с рукой, прижатой к груди, и запачканным кровью лицом. Нандор смотрит на его губы, и Гильермо вздрагивает от дискомфорта под тяжестью этого взгляда. В лунном свете глаза Нандора холодные, иссиня-черные, в них нет ни теплых медовых оттенков, ни каштанового отблеска.
Только ужасающая черная жижа пролитой смолы и комья земли на свежевыкопанной могиле.
– Со мной все в порядке, – нагло врет Гильермо, это абсолютная неправда, но он не знает, что делать. Единственное, что он знает наверняка, – это то, что ему необходимо, чтобы, пока он настолько болезненно уязвим, ни одного кровососущего создания не было рядом.
Нандор недоуменно хлопает длинными ресницами и затем очень строго смотрит на Ласло. Его губы беззвучно двигаются, прежде чем он издает раздраженное шипение и снова поворачивается к Гильермо. Он наклоняется к нему, закрывая собой лунный свет, от чего Гильермо погружается в абсолютную темноту. Он забывает как дышать из-за цепкой хватки твердых холодных пальцев на здоровой руке, когда Нандор тянет его вверх, помогая встать на нетвердые ноги.
Вспышка боли прошивает его тело, и он стонет в знак протеста. Но боковым зрением он замечает, как Ласло тянется к нему, и заставляет себя быстрее переставлять ноги вслед за Нандором, который решительно тащит его за собой на крыльцо.
И только когда Нандор берется за ручку двери, животный инстинкт в мозгу Гильермо протестующе блеет, что нельзя заходить в логово существ, питающихся кровью, когда ты весь в крови. Он протестующе сопит, останавливается и выдергивает руку из хватки Нандора. Его ноздри раздуваются от напряжения, и единственное, что он чувствует – это медный вкус крови во рту, пугающий и неправильный.
– Гильермо, – Нандор поворачивается к нему, его взгляд растерянный, а рука зависает в пространстве между ними, сжимая пальцы, прежде чем беспомощно опуститься.
– Нам нужно посмотреть, что с тобой…
– Нет, – Гильермо трясет головой с такой силой, что все перед глазами переворачивается. Висок пронзает болью, но она пока вполне терпимая. – Мне нужно в больницу.
– Мы можем полететь, – говорит Нандор, и на этот раз желудок Гильермо сводит судорогой.
– Нет, – настаивает он в полном отчаянии. Выражение лица Нандора непроницаемо, но он явно обижен, поэтому Гильермо опускает взгляд и смотрит на свои испачканные грязью ботинки.
– Я хочу… – он тяжело сглатывает, не зная, как им вежливо объяснить, что он не хочет находиться в радиусе пяти миль от любого, кому покажется съедобным, – Колин. Я хочу, чтобы Колин помог мне.
– Колин Робинсон? – одновременно вырывается у обоих вампиров, их глаза становятся такими большими и круглыми, что при иных обстоятельствах было бы смешно.
– Он умеет водить машину, – объясняет Гильермо, – я могу дать ему ключи, и он отвезет меня.
– Как думаешь, он сильно ударился головой? – спрашивает Нандор у Ласло, и Гильермо пользуется этим моментом, чтобы пробраться в дом, стремясь найти Колина как можно быстрее и свалить отсюда к чертям собачьим.
***
Неудивительно, что Колин Робинсон оказывается в неподдельном восторге от приглашения сопровождать Гильермо в больницу и вести его машину.
Что удивительно, так это то, что в машине он ведет себя тихо и спокойно. Гильермо устраивается на пассажирском сиденье, прижимая травмированную руку (наверняка сломанную) к груди, и потирает кончиками пальцев переносицу в тщетной попытке успокоить нарастающую головную боль. Колину требуется всего лишь минута, чтобы отрегулировать сиденье, и, к счастью, он лишь по разу сменяет каждую радиостанцию, прежде чем решить, что один из дисков «Pink Floyd» на минимальной громкости его вполне устраивает.
Первые пять минут молчания Гильермо считает милосердием. Он смотрит, как уличные фонари проносятся мимо акварельными пятнами белого с золотистым, а дома начинают больше тесниться по мере того, как они приближаются к центру города. Проходит десять минут, большие особняки сменяются высотными жилыми комплексами, и Гильермо начинает что-то подозревать. Краем глаза он осторожно наблюдает за Колином, и не замечает никаких особых изменений в его внешности.
– Ты не собираешься питаться мной? – наконец нерешительно спрашивает Гильермо.
Колин поворачивается к нему, и Гильермо едва не орет с требованием следить за чертовой дорогой, прежде чем теряет дар речи от радостной улыбки на лице Колина. Что-то в этом веселье абсолютно детское: изгиб уголков рта, блеск горящих глаз. Возможно, именно сочетание лысины и бровей, таких бледных, что их могло и не быть вовсе, напоминает Гильермо младенца – но по какой-то причине эта улыбка заставляет его в свою очередь улыбнуться.
– Без обид, но сейчас тебе нечего мне предложить, – Колин, наконец, снова смотрит на дорогу, отбивая нетерпеливые ритмичные удары по рулю, явно не синхронизируясь с музыкой, льющейся из динамиков. – Но мне действительно следует поблагодарить тебя, это просто шикарно! Больницы наполнены абстрактными страданиями, которыми я могу поживиться, и туда трудно попасть без уважительной причины, они обычно вызывают полицию. Я как-то подумывал о том, чтобы пойти в медицину, ты знал? Вся проблема в том, что мне глубоко плевать, выживут мои пациенты или умрут.
– Подумай, как их выживание может стать твоей целью, – предлагает Гильермо.
– А это идея! В любом случае, если мы задержимся в больнице надолго, у меня будет хороший повод не пойти завтра на работу, а в одиннадцать у нас совещание. А презентация есть только у меня. Поэтому я подумал, что могу на весь день выключить телефон или дать им неправильные пароли, просто чтобы в четверг, когда я вернусь в офис, все были особенно на взводе, – на протяжении всей тирады сияющая улыбка Колина не меркнет ни на секунду.
– Ты можешь несколько раз отправить им по почте поврежденный файл, – коварно предлагает Гильермо, – и настаивать на том, что у тебя он открывается
совершенно нормально.
Колин откидывает голову назад и хихикает, и впервые с тех пор, как они встретились, этот звук не вызывает у Гильермо чувства отвращения.
***
В больнице, как всегда, полно людей. Колин останавливается на задней части стоянки, и ворчит всю дорогу о стоимости парковки, пока они идут к входу. Красная неоновая вывеска A&E зовет их как маяк, и Гильермо про себя благодарит Бога, что у него хотя бы хватило здравого смысла все это время платить медицинскую страховку.
Внутри Гильермо встречает молоденькая медсестра в ярко-розовом халате, с тугим пучком светлых волос на макушке, что придает ее лицу жестокую строгость. Темные синяки под ее глазами выдают очевидный мучительный недостаток сна, поэтому Гильермо проявляет милосердие и провожает Колина к одному из кресел, а затем отвечает на вопросы о своей травме. Медсестра вводит его данные на древнем компьютере, стуча нарощенными ногтями по доисторическим клавишам с профессионализмом, которому он отчасти завидует. Затем она предлагает ему присесть и несколько минут подождать своей очереди.
В действительности это означает, что он, вероятно, застрял здесь на часов пять.
Зал ожидания настолько типичен, что Гильермо задается вопросом, существует ли что-то типа дизайнерской категории интерьера для больничных приемных покоев. Возможно, где-то есть каталог, полный самых последних образцов линолеума и моделей мерзких обжигающе-белых ламп, на страницах которого прилеплены пробники цитрусовых дезинфекторов, а в конце предлагают фотографии совершенно одинаковых фикусов,
которые сделают ваш приемный покой особенным!
В самом дальнем углу висит плазменный телевизор, на котором без звука показывают эпизод из шоу «Полное уничтожение», вопли участников сопровождаются желтыми субтитрами.
Гильермо вяло падает в кресло рядом с Колином и смотрит, как тот ковыряется в своем телефоне, не признавая концепцию сенсорного экрана. Он печатает бессвязный и довольно резкий комментарий на YouTube под каким-то документальным роликом о природе. Пальцы на мгновение замирают, и Колин смотрит на него с загадочной улыбкой.
– Какое подходящее слово можно использовать вместо «бестолочь»? – он спрашивает.
Гильермо пожимает плечами и предлагает:
– Недоумок?
– Прекрасно! – Колин ухмыляется, печатая «недоумок» рядом с другими красочными оскорблениям, которыми щедро наполнен абзац его пространного комментария.
***
Проходит четыре с половиной часа, когда Гильермо вызывают к доктору. За это время он становится свидетелем тридцати пяти исключений в «Полном уничтожении», и получает вместе с Колином как минимум три пожелания убиться об стену в комментариях к роликам на канале «Орангутаны в школе джунглей».
У него перелом костей руки. Это совершенно очевидно, когда, наконец, отдирают рукав куртки, и становится видно острые выступы под кожей там, где их определенно не должно быть. Кожа бледная, покрыта синяками до самого запястья.
Расшифровку снимка приходится ждать еще два часа, внутренние ткани не повреждены, так что врач решает наложить на руку гипс и уповать на исцеление силами природы.
– Я даже позволю вам выбрать цвет! – с широкой улыбкой доктор предлагает Гильермо выбор между бандажами: темным синим и с ярким леопардовым принтом. На мгновение Гильермо хочет выбрать леопардовый принт, просто назло ее самодовольному наслаждению, которое она наверняка получает каждый раз, когда к ней заползает очередной страдалец со сломанной конечностью.
В конце концов он выбирает синий цвет, хотя бы для того, чтобы избежать мучений из-за неизбежных комментариев Ласло.
– Приходите через шесть недель, мы снимем гипс и посмотрим, нужна ли корректирующая операция, – говорит доктор.
Шесть недель – это все, что слышит измученный и упавший духом Гильермо.
После того как он садится в машину, единственное, что приносит какое-то облегчение, это то, что Колин даже не смотрит в его сторону, пока он не проорется.
