—with mortal pangs / — страданиями смертных

Полуночное небо над Стайтен-Айленд выглядит как паутина из световых потоков и мрачных дождевых туч в толще черной жижи сумеречных небес. Где-то вдали в белесой дымке тускло поблескивают звезды среди ярких огоньков пролетающих над городом самолетов. Именно эти звезды Гильермо пытается рассмотреть в машине по дороге домой из театра Nouveau Des Vampires, не отводя взгляда, чтобы не думать… ну, обо всем. Ему кажется, будто миллион мелочей одновременно требует его внимания, вытягивая из него энергию, пока он не решает, что лучше направить ее внутрь и позволить себе сидеть в созерцательной тишине. Даже так, глядя в небо, проносящееся вспышками за тонированными стеклами его машины, сохранять спокойствие – огромное испытание. Как всегда в подобных ситуациях Гильермо кажется, что самое худшее – это кровь. Больше всего крови у него на руках, где она уже подсохла, окрасив кожу в темный цвет. Под ногтями она ощущается как песок. Каждый вдох сопровождается медным привкусом, будто прилипающим к задней стенке горла. Возможно, кровь попала в рот во время боя, он много кричал. Гильермо ерзает на сидении, стараясь не обращать внимания на ответное движение рядом и вопросительный вздох. Несмотря на учащенное сердцебиение, беспорядочное биение пульса и то, что он весь мокрый от пота, Гильермо промерз до костей. Его начало трясти где-то между моментом, когда второй кол вонзился в плоть с оглушительным треском и тем зрелищем, как чесночный порошок превратил женское лицо в шипящую массу розовой плоти. Его трясло, когда он прижимал распятие к горлу молодого вампира, наблюдая, как бледная кожа начала тлеть и испускать зловонный дым. Его трясло, когда металл погрузился в нежное красное мясо под ним, извергая поток алой крови, которая стекала по его рукам и впитывалась под ногти. Его все еще трясло, когда все были мертвы, и ему пришлось пробираться к своему господину через полный зал трупов, и каждый шаг давался с трудом, когда под ботинками трещали и чавкали мертвые тела. Гильермо трясло, даже когда они вышли на холодный ночной воздух, и он нервно выдыхал облачки пара и засовывал дрожащие руки в карманы, пытаясь их спрятать. Колин абсолютно безэмоционально предложил вести машину, и на этот раз Гильермо не стал с ним спорить. И теперь он сидит на заднем сиденье своей машины. Рядом с Колином Ласло задумчиво рассматривает свои руки, сложенные на коленях. Кожу его запястий покрывают ярко-красные ожоги, выглядывающие из-под рукавов. Надья сидит сзади Ласло и, прижавшись к окну, наблюдает за проносящимся мимо городом. Нандор, конечно же, втиснулся посередине, прижимаясь своим жестким боком к Гильермо, который упорно пытается его не замечать. Конечно же, вампир чувствует, что Гильермо трясет. Он думает, что именно поэтому Нандор продолжает бросать на него пристальные взгляды, полагая, что делает это совершенно незаметно. Мрачные железные фасады зданий центральной части города начинают исчезать, уступая место садам и широким газонам. По мере того, как расстояние между особняками увеличивается, Гильермо узнает некоторые детали, и когда они едут по знакомой улице, он пристально вглядывается в сторону одного из домов, надеясь увидеть в окне силуэт маленькой собачки. Но шторы задернуты, и тяжелое разочарование камнем оседает в его груди. Уличные фонари расплываются золотистыми пятнами, и, смаргивая слезы, Гильермо решает, что это уже не имеет никакого значения. Он отворачивается от окна и прижимает все еще дрожащие руки к глазам до появления крошечных мерцающих звездочек. В груди что-то давит, сжимая ребра, и каждый слабый вдох кажется поверхностным и бессмысленным. Где-то в глубине его сознания тихий голос пронзительно вопит, что он на пороге смерти. Гильермо почти верит ему и делает судорожный вдох. Чья-то рука опускается ему на плечо. Гильермо вздрагивает от прикосновения, вскрикивая, о чем тут же сожалеет, когда понимает, что это Нандор. Конечно же. Только Нандор может смотреть на него с таким явным беспокойством. Его зрачки сильно сужены и взгляд изучающе скользит по лицу Гильермо, словно тот внезапно стал незнакомцем. Рот сжат в тонкую линию, брови нахмурены так сильно, что между ними глубокая морщина. Гильермо пристально смотрит на эту морщину, на темные волоски бровей, и решает попробовать их пересчитать. Он успевает досчитать до пяти, прежде чем рука на его плече снова сжимается, гораздо сильнее. – Гильермо, – говорит Нандор на этот раз. Голос Нандора звучит настолько тихо и нерешительно, что Гильермо смотрит на него во все глаза, задаваясь вопросом, как это вообще возможно, что это могущественное существо может звучать настолько робко? – Гильермо! – повторяет Нандор уже требовательно. Гильермо еще мгновение поражается, как быстро может меняться настроение Нандора от нерешительного к властному, и понимает, что нужно ответить. – Да? – хрипит он. Язык во рту едва ворочается, словно огромный комок ваты. – Нужно выйти из машины, чтобы Колин Робинсон мог ее закрыть, – отвечает Нандор, медленно растягивая слова, словно он не совсем уверен, что Гильермо поймет с первого раза. Гильермо смотрит в окно и обнаруживает, что машина неподвижна и припаркована на гравийной дорожке возле их особняка. – Ох, – моргнув, бормочет он, – сейчас. С третьей попытки отстегнув ремень безопасности, Гильермо радуется отличному результату, учитывая то, как сильно трясутся его онемевшие пальцы. Открыть дверь машины оказывается гораздо проще, он вываливается наружу под ночное небо, и все внезапно кружится перед глазами. Под ботинками хрустит гравий, он слышит, как из машины выходит Нандор и оглушительно хлопает дверью, совершенно не уважая ночной сон соседей. Колин сразу же запирает машину. Взглянув на особняк, Гильермо понимает, что Надья и Ласло уже исчезли внутри, оставив за собой открытую парадную дверь. Колин тоже следует к дому, весело покручивая на пальце ключи от машины. После нескольких оборотов они слетают и падают далеко в гравий, и Колин с ругательствами спешит за ними. – Я оставлю их себе в качестве компенсации за огромные неудобства, связанные с тем, что мне пришлось везти нас сегодня домой, – говорит Колин. Гильермо удивляется, обнаружив, что он не способен испытать хоть малейшее раздражение от этого заявления: все его мышцы напряжены и сжаты, и он чувствует слабость и легкую тошноту. Ему кажется, что его уже полностью высосали, и он на мгновение задается вопросом, не воспользовался ли Колин возможностью покормиться им по дороге, когда ему было откровенно не до этого. К его удивлению, ответ приходит сам, когда сзади Нандор строго шипит: – Колин, нет. – Только на выходные, – быстро отвечает тот, его белая рука крепко сжимает ключи. Нандор молчит. Слышится хруст гравия, когда он переступает с ноги на ногу, явно раздраженный. – Ладно, – сердито говорит он наконец, – но вернешь их не позже рассвета понедельника. – Класс, спс, чемпион, – говорит Колин. Затем, словно опасаясь, что Нандор передумает, Колин разворачивается на каблуках и мчится к дому, исчезает за порогом и, наверняка, прокрадывается в свой подвал, чтобы свернуться там клубочком как зверь в норе. Гильермо смотрит ему вслед, завидуя легкости движений. Собственное тело Гильермо, похоже, предает его. Боковым зрением он видит, как Нандор поднимает руки и аккуратно складывает их перед собой. Он беззвучно открывает рот, губы шевелятся, как будто он собирается сказать очень много всего и не может подобрать слова или, что более вероятно, не может решить, с чего начать. Вероятно, у него есть масса вопросов, или список претензий, которые Гильермо не готов выслушивать прямо сейчас. – Итак, – начинает было Нандор, и Гильермо разворачивается и быстрым шагом направляется к дому. Он слышит позади хруст гравия и огорченные вздохи, когда Нандор следует за ним. В других обстоятельствах, его бы повеселил обиженный Нандор, которого проигнорировали. Но сейчас Гильермо может сосредоточиться только на мерзком привкусе крови во рту, настолько сильном, что он беспокоится, что никогда больше от него не избавится. Его тошнит, и он решает сразу бежать в ванную, чтобы не пришлось драить полы из сандалового дерева. Почти не глядя по сторонам в темном холле и ориентируясь благодаря потокам света луны, льющимся через открытые окна, Гильермо взбегает по лестнице к своей любимой ванной комнате. В особняке четыре ванные комнаты, разбросанные по всем этажам, однако Гильермо предпочитает отдыхать в маленькой ванной на втором этаже; большое полукруглое окно выходит в сад на заднем дворе, а старинная мебель сохраняет царственную и ностальгическую атмосферу тридцатых годов с черными акцентами и большой медной ванной. Когда Гильермо выглядывает в окно, в бледном свете полумесяца сад выглядит мрачным и унылым. Ему кажется, что в деревьях шевелятся тени, сгорбленные и зловещие. За каждой покачивающейся веткой скрывается какая-то затаившаяся тварь, которая подсматривает за ним. За каждым движением – еще один вампир, выследивший их по дороге из Театра. Эта мысль вызывает новый приступ тошноты, и Гильермо едва успевает броситься к раковине. Слезы щекочут уголки его глаз, и несмотря на горькое жжение желчи, этого недостаточно, чтобы смыть запах серы, вонь расплавленной плоти и чесночного порошка. Гильермо уже успевает ополоснуть раковину, когда встревоженный Нандор вваливается в ванную, спотыкаясь в дверном проеме. – Вот ты где! - говорит он, тут же замирая рядом с ним. – Ты так быстро убежал, я едва нашел тебя. Обнаружив, что собственный язык так же отказывается сотрудничать, как и все остальное тело, Гильермо просто мычит в ответ. Он прижимается лбом к прохладному фарфору раковины, поднимая руку в поисках крана. Он находит его после нескольких неловких движений и крутит, пока восхитительно холодная вода не начинает плескаться ему в лицо. Журчание текущей воды невероятно успокаивает, и Гильермо слушает его, пытаясь выровнять дыхание, делая длинные и медленные вдохи. Глубоко в груди его сердце все еще бьется, как испуганная птица, и на какое-то страшное мгновение он пугается, что оно просто разорвется. Какой жалкий способ умереть. Зная, насколько легкомысленно домочадцы относятся к трупам в доме, он думает, что его тело, скорее всего, будет здесь гнить целую вечность, пока не разложится прямо на кафельном полу. – Что с тобой? Гильермо резко поднимает голову, вздрагивая от головокружения, и моргает, пытаясь избавиться от звездочек, плавающих перед глазами. Он почти забыл, что Нандор здесь и наблюдает за жалким зрелищем. – Я не знаю, – говорит он. –Ты ранен? – настаивает Нандор, беспокойство отражается на его лице, в изгибе пухлых губ и складке между бровей. – Я… – начинает Гильермо, собираясь горячо отрицать это и обнаруживая, что он не совсем уверен. Его тело охватывает глубокое онемение, холодный озноб, который проникает в каждое нервное окончание, и пока все, что он действительно может осознать – это пульсация в голове и неприятные судорожные сокращения в груди. Он не чувствует себя раненым. Он чувствует себя при смерти. – Не знаю, – говорит он наконец. – Я бы удивился, если бы ты не пострадал. Лезть в драку с таким количеством вампиров было очень глупо, о чем ты только думал? – отвечает Нандор. На мгновение в груди Гильермо вспыхивает знакомое чувство гнева, но оно быстро гаснет. Он хмуро смотрит на Нандора. – Я думал о том, что вы все умрете, если я их не остановлю. – Мы не собирались умирать, – небрежно отмахивается Нандор, совершенно невозмутимый. – Нет, собирались! – взрывается Гильермо. – Я напомню, что вас связали и окружили. Сколько их там было? Около пятидесяти лютых вампиров! Пятьдесят вампиров, которых мне пришлось, пришлось… – он опускает взгляд и пристально смотрит на кровавые пятна на своих руках. В желтом флуоресцентном свете он видит участки, где кровь свернулась, словно ржавчина, и начала крошиться и осыпаться. – Ох, бля, – выдыхает он, прежде чем его снова выворачивает в раковину. – Ох, Гильермо, – вздыхает Нандор где-то рядом. Он чувствует давление на плечо и вздрагивает от прикосновения. Над ним (ближе, чем он ожидал) он слышит, как Нандор шепчет успокаивающее «шшш», и понимает, что вес на спине – его рука. Нандор прижимает ладонь между лопатками, плавно двигая ее вверх, и затем обхватывает холодной ладонью его открытый затылок. Он чувствует твердое давление большого пальца, когда Нандор начинает поглаживать небольшими круговыми движениями напряженные мышцы. Гильермо дрожит, бессилен сделать что-либо, кроме как благодарно принимать успокаивающее прикосновение. Через несколько мгновений приступ проходит, и Гильермо очень осторожно, чтобы не потревожить руку Нандора, наклоняет голову так, чтобы вода из крана текла в рот, и делает несколько жадных глотков. – Ты такой хрупкий, – вслух размышляет Нандор. Хрупкий!? Гильермо мысленно орет от ярости, напряжение наполняет его тело, пока он не чувствует себя словно тетива лука, готовая вот-вот лопнуть. «Да я перебил всех вампиров в том проклятом театре!», – хочет возразить он, но сама мысль вызывает новый приступ тошноты, поэтому он молчит и позволяет Нандору продолжать гладить себя. Время проходит мимо них. Гильермо не уверен, как долго они остаются в таком положении; его голова опущена к прохладному фарфору, пальцы Нандора рисуют успокаивающие узоры на единственном открытом участке его кожи, не тронутым кровопролитием. Иногда эти пальцы блуждают, пробираясь сквозь короткие волосы на затылке, и он даже не пытается сдержать дрожь каждый раз, когда они так делают. Нандор, вероятно, думает, что он просто замерз. Гильермо уверен только в том, что прошло некоторое время, потому что это неизбежно - когда он поднимает глаза, небо за окном остается таким же, темные тучи такие же рваные, а луна такая же одинокая, как и в последний раз, когда он смотрел на небо. С некоторым сожалением Гильермо отстраняется. Одному Богу известно, когда он снова почувствует руку Нандора на себе. Одному Богу известно, случится ли это когда-нибудь снова. Но Гильермо решает, что ему необходимо сделать кое-что прямо сейчас, и неуверенно направляется к небольшой аптечке, прикрепленной к стене. Рывком открывает ее, удивляясь, что рука плохо повинуется сигналам мозга и кажется оторванной от остального тела. Когда он достает бутылку с жидкостью для полоскания рта, у него такое ощущение, словно он смотрит искаженное видео о том, что он делал много лет назад, а не прямо сейчас, не в этот момент. – Нандор? – говорит он и вздрагивает, настолько испуганно звучит собственный голос. – Да? - отзывается вампир. Почти мгновенно его сердце успокаивается. Он открывает бутылку, запрокидывает голову и набирает ополаскивателя в рот, вероятно, намного больше, чем рекомендовано инструкцией. Ядовитое жжение искусственной мяты и химикатов на языке вызывает почти блаженство, смывая все отвратительные привкусы, накопившиеся за вечер. И только после того, как он ставит бутылку на место и выплевывает жидкость в раковину, он наконец закрывает кран. И наступает полная тишина. Какое-то время они оба просто смотрят друг на друга. Теперь, когда его паника почти утихла, адреналин уступает место рассудительности, и Гильермо внезапно понимает, что он впервые абсолютно умышленно убивал вампиров на глазах у своего господина. Если когда-либо и существовала причина для оправданного увольнения фамильяра, то, несомненно, это была бы она. – Я… – говорит он и замолкает, перебирая варианты продолжения. Я обещаю, что не буду убивать вас – звучит почти оскорбительно с намеком на то, что он вообще может это сделать (хотя на самом деле он может, но не в этом суть). Я не знаю, что на меня нашло – это не только откровенная ложь, но и повод забеспокоиться, если Гильермо не может контролировать своего внутреннего берсерка. Мне очень жаль – неподходящий комментарий, поскольку чем больше он об этом думает, тем больше понимает, что это неправда. Сожалеет ли он, что убивал? Конечно, сожалеет. Хотел бы он, чтобы господин и его друзья умерли вместо других? Однозначно нет. Выяснив, что он не знает, как выразить всю свою бурю чувств, Гильермо просто молча смотрит на Нандора и надеется, что его (вероятно, жалкое) выражение лица способно передать эмоции так, как не могут передать никакие слова. В свою очередь, Нандор смотрит на него. Выражение его лица непостижимо из-за странной морщины на лбу, и невозможно прочитать его эмоции, поскольку вполне вероятно, сам Нандор не совсем понимает, что чувствует. – Иди сюда, – наконец говорит он. – Что? – отвечает Гильермо, моргая. Нандор манит его взмахом руки, и Гильермо бессилен возразить, и ему остается только идти вперед, пока они не оказываются лицом к лицу. Он просто смотрит вверх, в это нечитаемое лицо, на котором теперь отчетливо проступает решительность, и заставляет себя равномерно дышать, вдыхая слабый аромат мускуса и гвоздичного масла, исходящий от Нандора. Вместо того чтобы что-то объяснять, Нандор тянется к раковине, вставляет резиновую пробку на место и открывает кран, наполняя раковину чистой водой. Он бросает в воду небольшое полотенце, берет жидкое мыло для рук и выдавливает туда несколько капель. – Нужно с чем-то смешать, – поясняет он и вынимает полотенце. Он выжимает его, поворачивается к Гильермо и выжидающе смотрит. В ответ Гильермо вопросительно изгибает бровь, и Нандор протягивает ему руку. Очень неуверенно Гильермо поднимает руку и сглатывает стон, когда Нандор берет ее в свою. Нандор издает довольный звук, сжимая пальцы Гильермо в знак похвалы за послушание, и подносит полотенце. Гильермо вздрагивает от этого ощущения – вода адски ледяная – и с болезненным восхищением наблюдает, как каждое осторожное прикосновение ткани смывает с кожи слой засохшей крови. Ручейки розовой воды стекают в раковину, окрашивая воду, будто это не кровь, а акварельная краска. Единственный звук, который нарушает тишину – это шуршание полотенца, когда Нандор трет между пальцами и под ногтями. – Очень хорошо, – говорит Нандор, когда кожа становится чистой и покрасневшей. Гильермо не совсем уверен, чем он доволен: хвалит ли покорность Гильермо или просто комментирует свою работу, невозможно определить. Он не хочет спрашивать и случайно нарушить хрупкое взаимодействие между ними, и просто протягивает другую руку, когда Нандор кивает на нее. И весь ритуал начинается заново. Нандор прижимает мокрую ткань к его ладони, и струи воды стекают по запястью, вызывая дрожь во всем теле. Гильермо не знает, куда деть глаза, каждое решение кажется хуже предыдущего. Сначала он пытается смотреть на руку Нандора, рассматривает темные волоски на ней, длинные пальцы и сероватые костяшки. Разглядывает идеальный маникюр, когда пальцы сжимают полотенце, и представляет, как эти ногти впиваются в его собственную кожу. Гильермо сглатывает и отводит взгляд. Он пытается смотреть на лицо Нандора, но от этого не становится легче. Выражение его лица сосредоточенное и внимательное, он старательно приводит в порядок руку Гильермо. Рот приоткрыт и расслаблен, уголки слегка приподняты в довольной улыбке. Когда Гильермо наконец осмеливается взглянуть на его глаза, он замечает, что веки полуопущены, взгляд мягкий, а радужка золотистого цвета с красновато каштановым отблеском. Гильермо громко сглатывает ком в горле. Его сердце жалко трепыхается, как будто пытается вырваться из груди и заползти прямо в протянутые руки Нандора. Если бы у него была такая возможность, Гильермо позволил бы и это своему сердцу. Есть ли что-то, чего он не отдал бы Нандору? Теперь кожа рук чувствуется чистой и свежей. Ужасное ощущение песка под ногтями наконец исчезает, а сильный привкус мяты уничтожает мерзкий вкус и запах во рту. Наконец, после нескольких часов мучений, Гильермо достаточно расслабляется, чтобы позволить своим плечам ссутулиться под огромной тяжестью усталости. – Спасибо, господин, – говорит он, когда Нандор заканчивает и бросает полотенце в раковину. Потоки розовой воды плещут через края и растекаются по полу. Нандор поворачивается к нему, глядя на него с тем же мягким выражением лица. В уголках его глаз собираются морщинки, когда он улыбается, а когда их взгляды встречаются, на его щеке появляется неглубокая ямочка. – Ты очень глупый, – говорит он. Гильермо не успевает обидеться и ответить, потому что Нандор поднимает руку и прижимает палец к его щеке, от чего дыхание Гильермо сбивается. Гладкая кожа скользит по его собственной, и он чувствует легкое давление ногтя, стирающего что-то – возможно, засохшую каплю крови. Гильермо вздрагивает, и Нандор поднимает другую руку, чтобы придержать его голову с другой стороны. Большая ладонь прижимается к щеке, пальцы обхватывают ухо и зарываются в волосы. Метал его массивных перстней холодит кожу, но не более, чем прикосновение неживых пальцев. Нандор продолжает аккуратно стирать кровь, придерживая голову Гильермо. На таком близком расстоянии все, что он может видеть – это вампира перед собой, его широкую грудь всего в нескольких дюймах от его собственной, склоненное лицо и пристальный взгляд горящих глаз. Если бы Нандор был смертным, Гильермо ощутил бы жар его тела, погрузился в него целиком. Для Гильермо одной только мысли об этом достаточно, чтобы это ощущение появилось, и он чувствует, как нервный румянец разливается по переносице и щекам. Холодная рука Нандора на его лице лучше любого человеческого тепла, которое он когда-либо испытывал. «Я тебя люблю», – вдруг озаряет Гильермо мыслью, которую он не успевает остановить. И ему немного больно от осознания, что она не вызывает удивления. Он любит Нандора. Нандора и его нежные прикосновения, его большие грубые руки, ставшие такими ласковыми, и то легкое удовольствие, которое он получает, заботясь о Гильермо. Теперь это не просто влюбленность в образ, не просто безграничное восхищение, которое он ошибочно принимал за настоящую любовь. «Я тебя люблю», – звучит в его голове снова, и думать об этом больно, но он все равно это делает. – Ты очень глупый, – повторяет Нандор, и Гильермо улыбается, хотя эти слова самую малость разбивают ему сердце. Большой палец скользит по его щеке, движение слишком ласковое, чтобы можно было притвориться, будто оно случайное. – Но также очень смелый, – заключает Нандор. В ответ Гильермо слабо улыбается, и его рука больше не дрожит, когда он кладет ее на грудь Нандору. Не задумываясь ни на секунду, он сжимает в кулаке его одежду и тянет на себя вниз, сам поднимаясь на носочки. И, возможно, потому что Гильермо очень смелый (но, скорее всего, потому что очень глупый), он целует Нандора в губы.