Анатомия принадлежности

Август, 2019

      Чувствую, как сарказм и недобрая ирония скользят по горлу, когда оказываюсь в кондитерской, которую Ханджи выбрала местом нашей встречи на сегодня. Типичная французская булочная с выложенными на витринах круассанами с разными начинками, вызывающе атмосферная и чистая, вынуждает нервничать еще у порога. Падаю на пухлый диванчик у самого дальнего от входа столика и вежливо отмахиваюсь от подбежавшего официанта. Классического французика: артистичного, ухоженного, кокетливого, манерного и, очевидно, абсолютно лишенного каких-либо комплексов. Я бы недобро и провоцирующе улыбнулся ему, но разницу между блюдом высокой кухни и скромным объедком я выучил еще в школе.       Просматриваю ленту новостей в соцсети и довольствуюсь стаканом латте, пока жду собеседницу. Французы бестолковы в приготовлении хорошего чая, это мне досконально известно, поэтому я не стал бы устраивать себе five o’clock в этом заведении даже под страхом смерти. Смахиваю всплывающие уведомления о сообщениях от Райнера, пытающегося добиться от меня помощи в сборе готового комплекта садового сарая, который ему подарили на день рождения. Прошло уже две недели, а несчастный на роль правой руки в этом нелегком деле так и не нашелся, следовательно, очередь дошла до меня. Единственный, кто бы мог ему помочь на самом деле, не только из-за физической силы, но и по доброте душевной, все равно на призыв не явится. По объективным причинам.       Зоэ влетает в помещение кондитерской, тут же перетягивая внимание всех посетителей на себя. Шумная, яркая, угловатая и больше похожая на пацаненка, чем на взрослую женщину, барышня, не стесняясь, кричит мне приветствия, еще даже не успев закрыть за собой дверь. Она падает на кресло напротив, тут же хватает стакан воды, любезно поднесенный ей официантом, поправляет очки в толстой оправе, ставит локти на стол и выдает:       — Я тебе внимательно слушаю!       — Я думал, что это я буду тебя слушать. Ведь это ты назначила встречу, а не наоборот.       — Хм…       Она задумчиво барабанит пальцами по столу и смотрит куда-то за меня. Я знаю Ханджи уже почти семь лет и впервые вижу ее настолько напряженной. Показная веселость испарилась, стоило мне ответить на ее выпад в свойственной мне манере обороны от всего окружающего мира. Было бы странно предполагать, что она не привыкла ко мне и моему видению жизни, так что перемена ее настроения кажется мне необычной и непривычной.       Зоэ всегда на позитиве, всегда «в потоке». Ее мотает из стороны в сторону: то она ярая вегетарианка, в ужасе вопящая при виде хорошего стейка; то сыроедка, уговаривающая огурец не страдать слишком сильно и благородно принять смерть у нее во рту, ведь о лучшей участи он в своей огуречной жизни и мечтать не мог; то все ее свободное время занимает мазня по холсту, которую даже детским рисунком сложно назвать; то она великая альпинистка, то новоиспеченный блогер, то швея, то водитель такси; сегодня она зажигает на алкогольной дискотеке в замызганной подворотне полуразрушенного завода с бомжами, а завтра медитирует в позе собаки на занятиях по йоге у самого известного преподавателя в городе. И любое свое времяпрепровождение, не связанное с работой, она всегда проводит с улыбкой. Даже беседы со мной. Но, видимо, не сегодня.       — Как дела, Армин? — деловито спрашивает она, достав из кармана блокнот для записей.       Хреновый знак. Я не видел этого блокнота уже года четыре точно. В первые несколько встреч маленькая записная книжка из толстой коричневой кожи вселяла в меня благоговейный ужас. Я никогда не вглядывался, что именно Ханджи туда записывала по ходу наших бесед, но явно не наблюдения о погоде и природе. Девушка открывает чистую страницу и ставит дату в верхнем правом углу. Крутит между пальцами ручку и ждет ответа, пристально уставившись мне прямо в глаза.       — Эм… нормально.       — Ты уверен?       — Вполне.       — Если ты собираешься устраивать хоровод, дорогуша, то подави эти попытки еще в зародыше. Мы оба прекрасно знаем, для чего собрались здесь. Передо мной можешь не вилять хвостом.       — Когда ты вернулась? — зачем-то спрашиваю я, понимая, что это довольно глупый способ отвлечь ее внимание от основной темы беседы.       — Несколько недель назад, если это так важно. И да, я была у Леви. И да, он мне все рассказал.       Откидываюсь на спинку дивана и в ярости швыряю на стол ложку, которую до этого крутил в руках. Половина зала недоуменно вскидывает брови в мою сторону, но плевать. Абсолютно плевать.       Я думал, что мы с Зоэ переросли это. Перешагнули. Вышли на новый уровень. Казалось, что в какой-то момент мы действительно стали друзьями, близкими людьми и союзниками, встречающимися не только для того, чтобы она что-то писала в своем блокноте и качала головой. Я давно отвык ошибаться и принимать фарс за чистую монету и возвращение в скотскую реальность оказывается не очень приятным.       Нас познакомил Аккерман. Зашел издалека, представляя Ханджи, как свою близкую подругу. Это не вызывало у меня сомнений, ведь встретились мы во время отдыха в Корнуолле, а Леви никогда не приглашал с собой туда тех, кто не был ему по-настоящему близок.       Я тащил тяжелый чемодан Микасы вверх по пригорку, ведущему к дому, который Леви снял для компании на выходные. За мной, вооружившись тремя пакетами с едой и моей небольшой дорожной сумкой, тяжело ступал Эрвин. Беззаботная компания, состоящая из Аккермана и его сестры, легко шагала впереди, размахивая широкополыми шляпами и ключами. Я готовился к спокойным выходным у океана, к хорошему вину и отдыху от Кирштайна, звонившего мне по несколько раз в день, чтобы рассказать о своем новоиспеченном любовнике, открывшем в нем третий глаз, новое дыхание, окно в мир однополой любви и прочее. И прочее. И каково же было мое удивление, когда добравшись до веранды дома, я обнаружил там неизвестную мне девицу, бросившуюся Эрвину на шею с криками и вполне себе натуральными слезами. Она закричала снова, когда Леви грубо сбросил ее со Смита, но уже от боли. А следом вновь от радости, когда Аккерман оказался зажат лицом аккурат между ее скромных по размеру грудей.       — Это моя Ханджи, — бросил он в мою сторону, считая, что на этом наше знакомство можно завершить.       Теперь уже я утонул в объятиях этой полубезумной женщины. Пришлось подавить брезгливый стон, когда она звучно чмокнула меня в щеку, и спрятаться за скромно улыбавшимся Эрвином, чтобы сумасшедшая оставила меня в покое. Микаса лишь сочувственно хлопнула меня по плечу.       Тогда я не понимал, почему они так странно смотрят на меня и очень мило улыбаются. Даже Леви отбросил всю свою сучью сущность и разговаривал со мной на равных, не показывая извечное превосходство. Он предоставил Зоэ за обедом возможность самой рассказать о том, как они встретились, и я продолжал сидеть в розовом пузыре и ничего не подозревать. Энергетика Ханджи полностью похитила мою бдительность.       Оказалось, что когда-то девушка тоже училась у Леви. Она была старше меня и Микасы всего на шесть лет, так что застала самое начало карьеры Аккермана в качестве преподавателя. Все то время, что Зоэ училась в Оксфорде, их отношения не выходили за установленные этикой рамки, но после выпускного Леви сам подошел к ней и удивил девушку тем, что им неплохо было бы продолжить знакомство вне стен университета.       Я бы удивился, что мы не познакомились раньше, но и этому было логичное объяснение: Ханджи постоянно пропадала в разъездах. Она занималась скорее научной деятельностью, чем прикладной, поэтому бесконечные конференции, семинары, коллоквиумы и съезды занимали практически все ее трудовое время и не только. Она жила командировками в разные страны, пропадала и забывала о времени, пока писала статьи в различные научно-популярные журналы, умудряясь при том быть образцовой женой и, кто бы мог подумать, матерью. К слову, ее мужа и близнецов я до сих пор так и не видел.       Я был даже в какой-то степени очарован ею. Начитанная, интересная, активная. Коммуникабельная, лишенная нездоровой стеснительности в присутствии малознакомого человека, шумная. Она шутила и смеялась весь вечер, травила байки о жизни, рассказывала о поездке в Италию, из которой вернулась буквально на днях. Веселила нас рассказами о том, как нелегко ее мужу справляться с двумя трехлетними оторвами Имир и Кристой, рожденными с разницей в двенадцать минут, но разными, как небо и земля. К концу очередной истории я уже почти завидовал Моблиту, мужу Зоэ, что ему досталась такая чудна́я жена, подарившая столько радости и жизни. В ту ночь я шел спать, ни разу не вспомнив о неприятности, высокой и кареглазой, столько лет отравлявшей мою жизнь.       Но на следующий день вся идеальная картина мира, которую я успел написать за ночь, разбилась на тысячи осколков. За завтраком я обнаружил, что кроме меня и Ханджи в доме никого нет. Зоэ саблезубо улыбнулась и сообщила, что Аккерманы и Смит отчалили на раннюю рыбалку и планируют вернуться только к ужину с приготовленной на углях ими же пойманной рыбой. После получения таких новостей я намеревался уйти в выделенную мне комнату, чтобы почитать и разобраться с некоторой работой, взятой с собой, но Ханджи довольно резко уничтожила все попытки к бегству, объявив, что после заботливо приготовленной ей каши нас ждет серьезный разговор.       Проглотив завтрак без удовольствия и аппетита, я уставился на девушку в ожидании новых открытий. Она встала из-за стола и поманила меня в сад, где хозяева дома установили чудесную беседку и соорудили красиво оформленный пруд с живыми карпами. Мы расположились за столом. И вот тогда я впервые увидел этот ебаный блокнот.       — Я все понимаю, Армин, — возвращает меня из воспоминаний Зоэ. — А еще знаю, что сам бы ты мне никогда не позвонил.       — Леви снова считает, что мне нужна помощь?       — Он просто беспокоится о тебе.       — Да неужели?!       — Послушай… я сейчас говорю как друг, а не как твой психолог… Не нужно бояться сказать, что ты чувствуешь. Мы ведь уже проходили это.       Да, мы проходили. Я был в крайней степени тяжелого шока, когда Ханджи сказала мне, что является дипломированным психологом, и я могу поделиться с ней всем, что хранится у меня в сердце. Я открывал и закрывал рот, как рыба, не находясь с ответом. Она что-то щебетала о том, что наши встречи будут абсолютно бесплатными и случатся с той частотой, которую я выберу сам. Что Леви очень волнуется о моем душевном состоянии и боится, что это все может плохо закончиться. Что это негативно влияет на его, Аккермана, личную жизнь и кровяное давление. Я был в такой фрустрации, что совершенно не знал, что на эту хуйню следует отвечать.       — Я понимаю, что он был и твоим другом тоже, поэтому…       — Нет! Он никогда не был моим другом, Ханджи! И не заставляй меня сейчас чувствовать какую-то вину за то, что его больше нет! — несдержанно шиплю я, снова привлекая к себе излишнее внимание.       — Я и не пытаюсь, я просто хочу понять…       — Что я сейчас чувствую, да? — заканчиваю вопрос за нее и смотрю в стол с полным непониманием происходящего.       — Именно, дорогой. Позволь мне тебе помочь…       События последних двух месяцев обрушиваются на голову, словно лавина. Я держался, абстрагировался, игнорировал собственные мысли, впитывал в себя, как губка, страдания чужие, но не давал им выхода наружу. А теперь сидящая напротив женщина по живому разрывает тонкую мембрану, отделяющую от всепоглощающего мрака, и боль устремляется по всем венам, полностью поглотив меня. Я дышу на счет три, как она когда-то меня учила. Ханджи тянется к моей ладони, чтобы накрыть своей, но я одергиваю руку и прижимаю ее к груди. Больно. Холодно. И очень одиноко.       — Мне нужно идти, — шепчу я, трясущейся рукой пытаясь убрать телефон в карман.       — Армин…       — Мне нужно идти! — кричу я, и смазливый официантик все же выдвигается в нашу сторону, чтобы попросить меня воплотить в жизнь намерения поскорее.       Зоэ бросает на стол деньги и хватает меня за руку. Тащит на выход, как безвольную куклу. Я узнаю ее машину только когда оказываюсь внутри. По запаху, по ощущениям под пальцами кожаного сиденья, по скрипу водительской двери, когда Ханджи захлопывает ее за собой.       — Ты можешь сказать мне все, ты же это знаешь?       — Знаю.       — Так почему молчишь?!       — Леви подослал тебя?       — Я уже сказала, что нет.       — Не лги, Зи.       — Клянусь! Я вернулась из Штатов три недели назад. Можешь мне не верить, но за последние три месяца мы с Леви едва перекинулись парой фраз. Мне было некогда, ему было не до меня. Эрвин звонил мне в начале июля, но тоже ничего не сказал! По большому счету, зачем мне эта информация? Я парня даже не знала… но я знаю тебя, Армин, поэтому невероятно злюсь на Аккермана за то, что он не поставил меня в известность о случившемся! Самый тупой вопрос, который я могу задать, я уже задала. Повторю его… не как врач, не как психолог… как твой друг. Милый, как ты?       — Нормально.       — А он?       Этого вопроса я боялся даже больше, чем в целом встречи с Ханджи. Я никогда не был идиотом и мог догадаться, что позвонила она мне намедни вовсе не для того, чтобы перетереть о жизни и назначить встречу для вручения сувениров, привезенных из США. Я знал, что ничем хорошим это рандеву не закончится, но Зоэ, Зи, как я назвал ее, когда хотел показать, как много она для меня значит, остается единственной, с кем я могу говорить о Жане, не кривя душой. И о Нем, конечно, тоже.       — Плохо. Ужасно, если быть точнее.       — Его выписали?       — Да, неделю назад.       — Если нужна хорошая сиделка, то у меня есть несколько знакомых в окружных больницах, я…       — Ему не нужна сиделка.       — Эм… ладно. Он у матери?       — Нет, у себя.       — Как же тогда он справляется? Без сиделки нельзя, Армин! Он же даже до туалета самостоятельно может не дойти, а повторные травмы могут…       — Ему не нужна сиделка… у него есть я…       — Ты… Что?! Ты живешь у него?       — В основном присматриваю ночью. Дважды в отсутствие смены в клинике сменял Манон на этом посту днем. Она не может круглосуточно сидеть с ним.       — А Жерар?       — Это не смягчило его, если ты об этом… он оплатил счета, помог с организацией похорон, но… Он даже ни разу не был в больнице. Все новости о состоянии Жана он узнавал либо от жены, либо от меня.       — Ты был на операции?       — Нет… даже зная хирургов лично и регулярно выпивая с ними чай в кафетерии, я бы не смог договориться, чтобы меня пустили. А от его первичной реабилитации меня отстранили.       — Почему?       — Он сказал, что не хочет меня видеть. Точнее, не вынесет, если я буду жалеть его. Видеть его в таком состоянии. Помогать ему. Трогать его.       Я сдавливаю пальцами переносицу: голова невыносимо болит. Подавляю тошноту, как могу, и молюсь, чтобы очередной приступ мигрени не свалил меня на несколько дней. Я не могу позволить себе передышку, даже корчась в болезненных судорогах. За мной присматривать некому.       — Но ведь сейчас ты этим и занимаешься.       — Нет, я только помогаю ему встать в уборную ночью, если это требуется, и готовлю ему завтрак.       — Он говорит с тобой?       — Нет.       — А с матерью?       — Нет. Он разговаривает только с Микасой.       Ханджи удивленно приподнимает брови, но не комментирует. Именно Аккерман стала той, кто оказывал помощь Жану в первые несколько недель после операции. Она исправно ходила с ним на все занятия, сутками торчала в больнице, продавливая гостевое кресло в его палате. Плакала вместе с ним, смеялась, если на него накатывала очередная истерика, давала ему слизывать таблетки со своих ладоней, помогала ему пить, есть, засыпала рядом с ним на койке, пока никто не видит. Утешала Манон, мать Кирштайна, скупо и сухо общалась с его отцом об оплате очередного чека по телефону, укрывала меня пледом, если я приходил отдохнуть после дежурства, нарушая их налаженный быт, и вырубался в уступленном для меня кресле.       Я был никем в те моменты. Пылью. Каплей дождя, стекшей по грязному стеклу больничного окна. Кирштайн замолкал, стоило мне появиться на пороге его палаты. Я уже практически забыл, как звучит его сахарный голос. Но тогда, в тесных серых стенах его временной тюрьмы, он хотя бы смотрел на меня. Иногда, украдкой, прячась за отросшей до неприличия челкой. Сейчас же я не достоин и этого.       — Так не сможет продолжаться долго, Армин. Ему нужен психиатр. Круглосуточный присмотр. Хорошая клиника для окончательной реабилитации. И друг рядом. Друг, настоящее крепкое плечо, защитник, спаситель от ночных кошмаров. Друг у него уже есть, но как же все остальное?       — Манон нашла ему психотерапевта. Он отказывается от сеансов.       — Нужно настаивать! Пусть Микаса…       — Она не будет его заставлять! Она устала, вымоталась. Ей тоже очень тяжело, неужели ты не понимаешь? Она уехала к Галлиардам. Сказала, что на пару месяцев, но Порко не станет препятствовать, если она останется там хоть навсегда.       — И что же тогда делать? Нельзя пускать ситуацию на самотек!       — Ждать, — безразлично отвечаю я. — Отвези меня к нему. У меня выходной. Нужно позволить Манон вдохнуть свежего воздуха.       — Отвезу. Если ответишь на мой вопрос честно и без прикрас, — сдавленно произносит Зоэ, включая двигатель.       — На какой? — бесполезно уточняю я, ведь доподлинно знаю, что именно ее интересует.       — Как ты, Армин?       Я смотрю медленно движущиеся мимо меня дома. Яркие витрины злачных заведений, низкие жилые многоэтажки, редкие коттеджи с красивыми красными крышами. Пабы, бары, погасшие в дневное время огни дискотек, модные рестораны, уютные маленькие мастерские. Внутри грудины плещется пламя, на кончиках пальцев собираются статические разряды. Правда готовится выйти наружу, взорвавшись в пространстве между наших с Зоэ кресел. Я никому, кроме нее, не смогу это сказать. Никогда не покажу этого больше. Единственный раз — сегодня — и мне станет немного легче. Едва ли отпустит боль, вряд ли я смогу проснуться в ближайшее время здоровым и трезвым, маловероятно, что следующие несколько лет пройдут для меня счастливее, чем предыдущие.       Я сосредотачиваюсь на образе, отпечатанном на сетчатке. Кирштайн, лежащий на больничной койке после операции. Бледный до синевы. Потерявший весь свой вес, заострившийся, угловатый. Почти прозрачный, безжизненный. Практически мертвый.       Голову сотрясает новый спазм, и я хмурю брови. Фокусируюсь на дороге и стискиваю кулаки. Морщусь, закусываю губу, чтобы позорно не разрыдаться. Твоя терапия не сработала, Зоэ. Все твои техники — собачья херня. Все твои таблетки — отрава, заставляющая все время хотеть спать. Я пил их несколько месяцев, а после лгал тебе, что продолжаю употреблять, только чтобы не слушать нотации и причитания. На таблетках я не хотел вставать с кровати, жрать, жить. Меня рвало по двадцать раз в день, мутило и плющило. У меня сохла кожа, и не стоял член. Я думал, что научился преодолевать все самостоятельно. Но, как это часто бывает, ошибался.       — Невыносимо, Зи.       Я все же не скажу того, что оседает на кончике языка. Иначе она заставит меня снова глотать колеса и ходить на терапию. Запрет меня в обитых войлоком стенах. Тогда я не смогу помочь Жану.       Единственное, о чем я думаю, пока мы едем к его дому, — банальная и очень глупая вещь. Возможно, я на самом деле банальный и глупый, неинтересный и бесполезный. Именно поэтому все предпочитают всех, но не меня.       Я думаю о том, что лучше бы в тот жаркий июньский день умер я. Уж для меня это точно было бы гораздо лучше.