Анатомия принадлежности

Май, 2006

      — Вы — замечательная публика! — в сотый раз повторяет директор, прерывая свою выпускную речь, чтобы сделать глоток воды.       Актовый зал школы взрывается очередными фальшивыми овациями, а от искусственных улыбок вокруг хочется завопить, потому что ощущаешь себя в хорошо поставленном фильме ужасов, а не среди до боли знакомых и привычных людей.       Мну в руках карточки с подсказками. Следующим на сцену предстоит выйти мне, как главному отличнику, стипендиату Оксфорда, старосте класса и просто хорошему мальчику. Директору и попечительскому совету пришлось пойти на огромную уступку, чтобы я согласился толкать мотивирующую речь. Они сопротивлялись и ныли, твердили что-то о моральных ценностях и репутации заведения, стенали и заламывали руки, но я остался непреклонен: Армин Арлерт подготовит и прочтет поздравительную речь для выпускников A-Levels и студентов, закончивших общее среднее образование, только в том случае, если администрация дозволит элите школы завершить свой вечер в оборудованной для отдыха персонала мансарде хозяйственного корпуса. Без присмотра взрослых. Без контроля и доклада о возможных неловкостях родителям.       Это было честно, с какой стороны не посмотри. Я точно знаю свою цену и не даю пользоваться собой бесплатно. Мое время, энергозатраты, мысли, оформленные в красивую и витиеватую речь — стоят очень и очень дорого. Можно считать, что согласившись с озвученным требованием, попечительский совет еще легко отделался. Каждый из моих однокурсников не мог дождаться, когда закончится скучная официальная часть, когда опустеет, наконец, фуршетный стол и когда опекуны свалят по домам, предоставив новоиспеченных взрослых самим себе.       Встаю за кафедру и окидываю зал взглядом. На первом ряду восседает администрация, глава совета попечителей, важные шишки из министерства образования и несколько бывших учеников, пробившихся на высокие посты в правительстве. Дальше профессора, школьные служащие и приглашенные лично директором бывшие сотрудники. А следом за ними мои товарищи, лица которых я хотел бы забыть, но, очевидно, не забуду.       Микаса в изумрудно-зеленом платье с пышными рукавами нежно жмется к крепкому плечу Жана. Волосы девушки оформлены в красивую прическу и отливают синью под искусственным светом. «Настоящее воронье крыло»: с восхищением называл этот оттенок Кирштайн, и я был с ним согласен. Она ободряюще улыбается мне, что странно само по себе, ведь выбить эмоции из королевы холода и вьюги непросто, но за то время, что они с Жаном были вместе, он, кажется, смог сломать и этот барьер. Аккерман кокетливо поправляет челку и кивает в мою сторону подбородком, призывая начать речь.       Кирштайн, облаченный в очередной великолепно сидящий на нем смокинг, оттягивает вниз галстук, сшитый из той же ткани, что и платье Микасы. Его волосы слегка отросли, и плавная волна челки аккуратно обрамляет левую сторону лба. Он смотрит прямо на меня и почему-то нервничает. Со своего места я отчетливо вижу, как он стискивает в своей здоровенной ладони тонкие пальчики Аккерман и как девушка в ответ накрывает их соединенные руки свободной ладонью, вопросительно выгнув в сторону бойфренда брови. Я вижу, сколько ласки и трепета в ее взгляде на Кирштайна, и зачем-то краснею. Ведь он так и продолжает смотреть только на меня.       По левую руку от Микасы сидит помятый и наплевавший на все приличия Эрен. Кое-как собранные в пучок волосы, небрежно завязанный галстук, мятая рубашка цвета слоновой кости, подчеркивающая красивый оливковый оттенок его кожи. Он смотрит на парочку и карикатурно кривится, а после поворачивается к сидящему рядом с ним Райнеру. Через несколько секунд перешептываний оба отвратительно хихикают.       Рядом с Жаном расположился Марко, запасной вариант администрации на тот случай, если бы я наотрез отказался выступать сегодня. Высокий, прилизанный, слишком правильный, слишком манерный, симпатичный, но не изысканный, притягательный, но не в сексуальном плане. Он склоняет голову к Жану и говорит ему что-то на ухо, но Кирштайн продолжает таращиться на меня, не замечая ничего вокруг. Поправляю воротничок рубашки, потому что мне в ней становится отвратительно тесно.       В помещение протискиваются насмерть опоздавшие Энни и Бертольд. Браун смеряет их недовольным взглядом, но все же позволяет Гуверу упасть рядом с собой на свободное кресло. Энни усаживается позади друзей, практически укрывая розовой пышной юбкой своего платья сидящего прямо за Йегером Флока. Фостер отбивается от Саши, пытающейся перегнуться через колени разделяющего их Конни, чтобы потрогать волшебную ткань. Позволяю однокурсникам выпустить пар и успокоиться, прежде чем начать свою речь. Руки дрожат под тяжелым взглядом Кирштайна, и с каждой секундой, проведенной на сцене, я ненавижу его все больше.       — Это было просто восхитительно, мистер Арлерт! — салютует мне бокалом шампанского профессор философии, которого нам велено было называть «просто Майк». — Я всегда знал, что из вас вырастет непревзойденный оратор.       — Вы мне льстите, — ухмыляюсь я, отпивая из своего бокала.       Мы стоим у колонны, отделяющей фуршетную зону от танцпола, на котором в ритме венского вальса кружатся несколько десятков пар. Вижу движения юбки Энни, пока Райнер ведет ее в танце. Вижу переминающегося с ноги на ногу на противоположной стороне зала Марко, придирчиво выбирающего что-то на тарелке, которую у его носа держит Фостер. Вижу, как Йегер, Гувер и Кирштайн делят на троих бутерброд из багета и красной рыбы. Саша поправляет Микасе прическу, Конни тихо посапывает на стуле рядом с ними.       — Нет, я лишь констатирую факт. Позвольте задать вам вопрос, Армин… раз уж мы теперь больше не профессор и студент.       — Да? — удивленно уточняю я, отвлекаясь от созерцания шуточной драки, устроенной Йегером и Кирштайном.       — Что вас тревожит?       Майк смотрит на меня внимательно и добродушно, прислонив бокал к нижней губе. Я знаю, что в его вопросе нет злого умысла или скрытого смысла, ему действительно просто интересно. Он молод и должен еще хорошо помнить почву переживаний любого подростка, но все же философ слишком умен, чтобы списывать мою незаинтересованность жизнью на банальные пубертатные переживания о любви и возможном будущем.       — Система очистных сооружений в южной части Корнуолла, — задумчиво выдаю я, глядя на Леви, пытающегося сделать достойный снимок изо всех сил позирующего ему на фоне парчовых занавесок Смита.       Группа родителей, опекунов и ближайших родственников, не занятых танцами и возлияниями, кучкуется в стороне, показывая свое мнимое превосходство. Аккермана не устроило даже это, поэтому они с Эрвином держат почетную дистанцию ото всех. Замечаю в нагрудном кармане Смита хвостик любимого шейного платка Леви и почему-то непроизвольно хмурю брови.       — Думаете, стоит заняться этой проблемой всерьез? — весело уточняет Майк, вовсе не обидевшись на мой пассаж.       — Думаю… Мы любим отдыхать там, профессор. Мистер Аккерман вывозит нас в разные части графства с периодичностью несколько раз в год, и только в южной части каждый из нас имеет проблемы с пищеварением. А ведь именно там подают лучшую в той местности fish and chips.       — Так может дело в рыбе, Армин?       — Не думаю, — рассеянно отвечаю я, глядя, как Эрен за руку тащит Жана на танцпол.       Кажется, состояние, охватившее мое тело, принято описывать очень поэтично и образно. Обычно используются такие словосочетания, как: «вокруг исчезли звуки», «мир потерял свои краски» и «сердце пропустило удар», — но я бы уместил то, что резко произошло со мной, в более емкие рамки. Я оказался во мраке.       Все замерли, наблюдая, как Йегер обхватывает Кирштайна за талию и начинает вести его под музыку. Часть танцующих пар устремляется за неожиданными конкурентами на звание лучшего дуэта сегодняшнего вечера, другая же останавливает свои выступления, в изумлении открыв рты. Я успеваю заметить, как нездоро́во побледнела Микаса, как странно покраснел Марко, как изумился Конни и как Саша подавилась очередной стащенной со стола закуской. Все происходящее замедляется, как будто погрузившись в клей, каждая секунда невозможным образом длится теперь дольше, чем положено ей по мировым стандартам. Вот она — настоящая философия, но даже Майк не научил бы меня разбираться в таких вещах грамотно.       Я знал Эрена большую часть жизни, потому что мы были соседями. Наши родители купили дома напротив во вновь выстроенном коттеджном поселке, когда нам обоим едва стукнуло по пять лет. Впервые мы встретились ровно посередине разделявшей наши участки дороги, пытаясь догнать один и тот же мяч. Я хотел спасти игрушку для него, а он бежал за упущенным во время игры снарядом. Мы столкнулись лбами и тут же объявили друг друга лучшими друзьями. И я верил в это ровно до сего момента.       Йегер был моей полной противоположностью, и именно это делало нас своеобразным единым организмом. Он был безответственным и ленивым, плюющим на правила и приличия, хамоватым, агрессивным, задиристым и открытым. Ярким, красивым, притягивающим к себе внимание. Из щуплого паренька, вызывающего умилительную улыбку у соседских бабушек, он вырос в высокого и стройного юношу, способного вскружить голову каждому, на кого упадет его собственный взгляд. Он пользовался этим, чтобы получить необходимую выгоду, но я никогда не видел его настоящей заинтересованности кем-то. До сего момента.       Они вальсируют слаженно и плавно. Кирштайн выше, поэтому для удобства ему пришлось взять на себя ведущую роль, что, однако, никого из них не смутило. Они рассекают паркет, как будто были рождены для того, чтобы делать это только вместе. Это для них лица окружающих должны сливаться в одно красочное пятно, но происходит так у меня. Улыбка Эрена, не натянутая и хищная, а теплая и искренняя; ехидная усмешка Леви, снимающего происходящее на видео в фотоаппарате; задумчивость на лице Фостера; пятнистый румянец на щеках Марко; скачущие за парочкой по танцполу, поглощенные азартом победить, Энни и Райнер; подошедший к ошарашенной Микасе Смит: все сливается в наложенные друг на друга стоп-кадры.       Йегер хохочет. Заливисто, смело. Я вижу блеск его глаз, глянцевый и влажный, и против воли стягиваю губы в отвратительно ровную линию. Он сияет, наслаждается всем происходящим, забывает о своей язвительности и нервозности и просто живет. Здесь и сейчас, именно этим моментом.       Музыка стихает. Парочке приходится расцепить свои объятия. Я смотрю на тонкую и изящную ладонь Эрена, шутливо вложенную в пальцы Кирштайна. Жан склоняет голову в притворном поцелуе в благодарность за подаренный ему танец. Они делают вид, что все это — фарс, очередной спектакль для людей, привыкших видеть их смертельными врагами. Масла в огонь подливает Браун, отпустивший Энни к подругам, который подкрадывается к Йегеру сзади и взваливает его на плечо.       Эрен отбивается, Жан смеется. К возне присоединяются остальные. И только я смотрю на это со стороны, а не изнутри, и вижу то, что простому обывателю незаметно: Йегеру жуть как не нравится, что в их представление вмешались посторонние. Он ни за что это не покажет. Он ничем себя не выдаст. Не проколется, не привлечет к себе ненужного внимания. Не признается. Мы до иронии разные, но все же в чем-то невероятно похожие.       Он избавляется от плена Райнера, расталкивает всех и протягивает Кирштайну руку. Жан смотрит на него из-под челки, медленно теряя улыбку, позволяя серьезности и мимолетному страху едва коснуться его вытянутого лица. Он протягивает ладонь в ответ. А я не могу оторвать взгляда от их пальцев, тянущихся навстречу друг другу. Я вижу, что рукопожатие Эрена твердое, как сталь. Я вижу, что плечи Кирштайна мелко дрожат, как первая весенняя трава на безжалостном ветру.       — Это пройдет, Армин, — тихо и спокойно произносит Майк.       — Что?       — Все. Все проходит. Иногда оставляя на сердце шрамы, иногда даря надежду на то, что впереди только лучшее. Не надо думать, что чувства, которые охватывают тебя в неполные восемнадцать, ярче и чище тех, которые случатся в тридцать. Это мираж, большая шутка судьбы. Сейчас ты этого не поймешь, будешь цепляться за боль, скребущую сердце, будешь жалеть упущенные возможности, которых у тебя на самом деле никогда не было. К сожалению, так бывает у всех. Поверь мне, то, что ждет тебя впереди, гораздо лучше несбывшихся загаданных под новый год желаний сейчас. Ты должен ухватиться за момент в будущем, успеть понять, что это именно он, зафиксировать его в памяти. Отступит боль, поражения юности уже не будут казаться такими страшными.       — К чему вы ведете? — устало и обреченно спрашиваю я.       — Ты собираешься признаться?       — В чем?       — Не в чем, а кому.       — Не в чем признаваться.       — Тогда не вини себя. И не злись ни на кого. Я бы сказал, что твой выбор верный и логичный со всех точек зрения, но не буду. Я философ, этого не отнять, но еще я реалист. Общество стало более открытым и терпимым, но не каждый отдельно взятый человек, особенно тот, кто не может примириться с самим собой. Это…       — У меня нет недоговоренностей самим с собой, профессор. Я бы сделал вид, что не понимаю, о чем вы говорите, но это было бы очень глупо, правда?       Майк кивает, а я позволяю себе широко и очень недоброжелательно ему улыбнуться.       — Прошу извинить, но официальная часть вечера окончена. Меня ждут друзья.       — Конечно! Это я должен извиняться за грубость и… В мансарде я оставил для вас небольшой подарок, Армин. Ваш курс действительно стал одним из моих любимых. Я не мог не поощрить каждого за эмоции, которые мне приносили занятия с вашим классом. Загляните за диванные подушки.       — Спасибо, Майк, — еще раз улыбаюсь я, и в тот раз мое лицо явно выглядит мягче, судя по тому, как расслабляется мой теперь уже бывший учитель.       Выдвигаюсь в сторону друзей, но Леви игриво перехватывает меня посреди зала и уводит в сторону. Я не собирался обсуждать с ним предстоящие планы на остаток ночи и обещать, что присмотрю за Микасой. С этого момента каждый из нас считался взрослым, а ей и без того было кому доверить свое благополучие.       — Мы уезжаем в особняк, — выплевывает он, на бегу выхватывая у официанта бокал и тут же прикладываясь к нему. — Кенни изволил отчалить в Испанию, прихватив с собой мою мать, так что я не могу остаться в Лондоне, чтобы нянчиться с вами, сопляки. Мика сможет остаться у тебя на несколько дней? Эрвин заберет ее после выходных, когда вернется на службу.       — Без проблем, Леви. Но ты у нее спросил? Родители Кирштайна подарили ему квартиру на окончание школы. Пентхаус в жилом комплексе «Ребелио». Три спальни, зимний сад и…       — Достаточно! Я осведомлен о достоинствах жилплощади в этом здании. И если ты намекаешь на то, что она собирается провести эти дни у него, то нет! Нет и еще раз нет.       — Но они…       — Я знаю, что они трахаются, Армин, я не вчера родился на свет! Дело не в этом.       — В чем тогда?       — Это рано… все рано. Вы еще так молоды. Вы еще ничего не понимаете… Зачем они постоянно пытаются играть в супружескую пару? Вам еще нет и двадцати, а вы все уже скованны какими-то обещаниями друг другу, нарушение которых будет подобно смерти.       — Не понимаю, о чем ты. Это просто несколько дней. Своеобразные каникулы перед ее отъездом к Галлиардам. Ее не будет в Лондоне почти все лето! Ты слишком жесток… сжалься над ними!       Леви поджимает губы и рыщет взглядом по толпе в поисках Эрвина. Убедившись, что Смит смиренно ждет его в компании разодетых и напомаженных мамаш выпускников старшей школы, он слегка расслабляется. А следом лениво щурится, оглядывая моих однокурсников.       — Ты гораздо красивее, — внезапно выдает он, что заставляет меня поперхнуться только что отпитым шаманским.       — Чего?       — Я говорю, что ты гораздо красивее. Посмотри на него… нескладный, словно ощипанный воробей. Ни грации, ни породы, ни какой-то изюминки.       — Я не…       — Обычный. Таких тысячи, Армин. Не думай об этом слишком много.       — О чем ты? — шиплю я, безалаберно хватая его за рукав, чтобы привлечь внимание. Он сбрасывает с себя руку и брезгливо хлопает ладонью по локтю, смахивая мой фантомный след.       — Я про Йегера. Ты интереснее, привлекательнее и гораздо желаннее, чем он. Потому что ты закрытый, загадочный и точно знающий свою цену. Холодный, сильный, неприступный… думаешь, все бросаются на кинутые под ноги кости? Даже если на них еще есть аппетитные и такие манящие мясные кусочки — это все равно уже мусор. Он доступный, простой, хоть и горячий. Сексуальный, что уж там греха таить, но на этом все заканчивается. Не думаешь, что нормальному человеку обычно нужно нечто большее?       — Не говори о нем так!       — Как? Я не сказал ничего плохого. Ничего, что могло бы унизить его достоинство. Он непосредственный и открытый, в отличие от тебя. Поэтому всегда получает то, что хочет. И сегодня получит, можешь в этом не сомневаться. А вот когда хоть что-нибудь получишь ты? Ты, заслуживающий все блага этого мира?       — Леви, я…       — Не ходи с ними. Поехали в особняк. Эрвин лично приготовит индейку по рецепту твоей матери. Я разрешу тебе напиться до беспамятства!       Качаю головой в знак отрицания. Аккерман злится, но мне на это плевать. Наблюдаю, как Микаса липнет к вернувшемуся в состояние снисходительного веселья Жану. Как Саша и Конни изображают рыцарей, дерущихся десертными вилками. Как Райнер, Бертольд и Энни пересчитывают собранные на поход в магазин деньги. Как Марко и Флок собирают разбросанные по стульям пиджаки и смокинги. Как Йегер смотрит на Кирштайна, привалившись к колонне и отдалившись от толпы.       Леви демонстративно взмахивает руками и уходит, оставляя меня в одиночестве разбираться со всем, что произойдет сегодня вечером и после. Поправляю идеальную укладку, щелкаю пальцем по изящно сидящей на шее бабочке, распрямляю плечи и иду навстречу своей судьбе, вливаясь во всю навязанную мне философию. Два года назад я бы отдал все, чтобы получить такое приглашение от Аккермана. Я бы выжал из этого вечера максимум, на который только был способен.       Слова Майка имеют для меня смысл уже сейчас. Мне еще нет тридцати, но я уже знаю, что проходит все. Даже то, что казалось когда-то вечным. Уже сейчас осознаю, что пятнадцатилетний я и догадаться не мог, что впереди его ждет что-то более яркое, чистое и совершенное. То, что, возможно, когда-то тоже закончится.       Я думаю об этом, пока сижу в кругу друзей и пью вино. Пока изучаю обстановку мансарды, слышу звуки поцелуев играющих в бутылочку однокурсников. Пока смотрю на тень Флока, курящего в открытое окно. Пока сочувствую чем-то расстроенному Марко.       И пока наблюдаю, как ладонь Йегера тихо, незаметно, робко и осторожно касается ладони Жана, спрятанной под диваном, на который они оба опираются спинами. И когда горлышко бутылки, пущенной в полет Кирштайном останавливается на Эрене. И в тот момент, когда горячие губы Йегера накрывают чужие губы, а подрагивающие пальцы сжимают щеки.       Успеваю мысленно сосчитать почти до двадцати. Успеваю немного умереть. Но не перестаю думать о том, что когда-то и это пройдет тоже.