Анатомия принадлежности

      Октябрь, 2019

      Выхожу из машины и тут же пачкаю брюки, неосторожно вступив в лужу. Успеваю поймать в полете подол пальто, чтобы его миновала участь быть заляпанным грязной дверью, и злюсь на себя в тысячный раз, что для сегодняшней поездки выбрал свой автомобиль, а не привычное в последнее время такси. Закрываю тачку, отряхиваю штанину от серой от грязи воды и рыжего песка, поправляю шарф на шее и выдвигаюсь прямиком к дверям полицейского управления. Я совершенно не так себе представлял свой законный выходной, но события минувшего июня не оставили выбора: рано или поздно и до меня дошла бы очередь оказаться в свидетельском кресле на допросе.       Я уже имел честь общаться с детективами, ведущими дело Кирштайна. Они неоднократно бывали в больнице, пока Жан проходил первичную реабилитацию, были на похоронах, являлись в резиденцию Леви, чтобы застать нас всех и сразу в одном месте, но быстро сдавались и мчались назад в безопасную тень Лондона, ведь Аккерман никогда и никому без боя не сдавался. Неофициальные беседы с друзьями и знакомыми Жана никакой внятной информации служителям закона не дали, так что каждый из нашей компании получил вызов на официальный допрос в здание полицейского управления, который, во избежание сознательного неполучения, отослан был всем на работу. Мне переживать было не о чем, а вот остальным пришлось понервничать.       Показываю повестку на входе, и милая девушка-констебль провожает меня вниз, на цокольный этаж, где располагаются допросные. Я видел подобные комнаты в кино, но все равно удивляюсь тому, какие они крохотные, давящие на мозг и неприятные. Захожу в помещение и приветствую детективов, выглядящих так, как будто не спали десять ночей кряду.       — Доброе утро, — произношу я, наигранно делая незаинтересованный вид.       — Приветствуем, мистер Арлерт, — вымученно улыбается мне старший следователь, суперинтендант дневной смены Дот Пиксис.       — Располагайтесь, — каркает капитан Кит Шадис, отрываясь от записей в планшете.       — Мы бы не вызвали вас, если бы не необходимость закрытия дела. Нужны официальные показания, чтобы снять с мистера Кирштайна выдвинутые против него обвинения. Как вы можете догадаться, следствие не подтвердило его виновность, но мы не можем прекратить процесс без дополнительных показаний свидетелей. Мистер Кирштайн соблюдает предписание суда, запрещающее ему покидать графство?       — В полной мере, суперинтендант. Жан все еще не может самостоятельно передвигаться. Перелом голени оказался более серьезным, чем представлялось изначально, и буквально две недели назад он перенес вторую операцию. Из-за проблем с ногами обострилась старая травма спины, так что большую часть светового дня он проводит на реабилитации в клинике доктора Йегера, а ночью на развлечения вне стен собственной квартиры у него уже не хватает сил. Вам это должно быть доподлинно известно.       — Не злитесь, Армин, — устало вздыхает Пиксис и, вытащив сигарету из помятой пачки, жестом спрашивает у меня, может ли он закурить. Киваю и надеюсь, что разговор не затянется.       — Давайте не будем идти против протокола, — кряхтит Шадис, доставая блокнот и врубая брошенный на столе диктофон. — Назовите ваше полное имя, фамилию, возраст, образование и род деятельности.       — Армин Арлерт, через месяц мне исполнится тридцать один год. Бакалавр медицины, степень получена в Оксфорде. Интернатура пройдена в Вестминстерской больнице. Тружусь врачом-неврологом в отделении амбулатории коммерческой клиники травматологии, неврологии и нейрохирургии «Эльдия», главным врачом и исполнительным директором которой является Дариус Закклай.       — Семейное положение?       — Не женат.       — Итак, мистер Арлерт, — задумчиво произносит Шадис, взвешивая все риски задерживать меня своими речами здесь дольше, чем было запланировано изначально, — я напомню вам, какие события привели нас всех сюда.       — Этого не…       — Это протокол, Армин, — вынуждает меня замолчать Пиксис, и я сползаю ниже по стулу, чтобы продемонстрировать свое отношение к ситуации.       В руках отказывается стаканчик с кофе, любезно пододвинутый мне Дотом, но я совершенно не настроен пить бурду из казенных автоматов. Греться об него тоже бессмысленно, ведь в помещении невероятно душно, а снять пальто мне так никто и не предложил.       — Восьмого июня две тысячи девятнадцатого года в семнадцать часов двадцать шесть минут автомобиль мистера Жана Кирштайна, светло-зеленый Mini Cooper, на полной скорости врезался в грузовик, шедший по встречной полосе, после чего пробил деревянное ограждение фермерского хозяйства в Радлетт, графства Хартфордшир. Выбив забор, машина вылетела в благоустроенную часть сада, где задней частью столкнулась с одним из яблоневых деревьев. К моменту столкновения с деревом попутчик мистера Кирштайна уже получил смертельную травму от первичного удара машины о грузовик, сам же Жан получил в ходе кручения автомобиля множество переломов и ссадин по всему телу, самым серьезным повреждением из которых по свидетельству докторов, осматривавших его, стал сложный перелом голени. От смерти его спас ремень безопасности, тогда как попутчик пристегнут не был и сломал себе шею, ударившись о приборную панель. Пока все верно?       — Это я у вас должен спрашивать, — хриплю я и все же отпиваю пойло, чтобы прочистить горло и снизить шум в ушах.       — Мистер Кирштайн оставался в сознании, и ему хватило сил вытащить себя и своего… эм…       — Бойфренда, — подсказываю я и кривлюсь, когда кривится Шадис.       — Да, его… вытащить их обоих из машины до того момента, как вспыхнувший в двигателе огонь достиг бензобака и машина взорвалась. К моменту прибытия парамедиков и полицейских автомобиль успел частично сгореть, что приводит нас к невозможности установления того, каким именно образом господином Кирштайном были получены те или иные травмы.       — Это разве важно? — бесцветно уточняю я, разглядывая свои руки.       — В общем контексте… — начинает Кит, но Пиксис прерывает его взмахом руки.       — Вы правы, Армин, это все вовсе неважно. Важно то, что мистер Кирштайн утверждает, что именно он находился за рулем машины в момент аварии, и что трагедия со смертельным исходом произошла из-за того, что он не справился с управлением.       — И?       — Судя по отсутствию следов шин на дороге и показаниям водителя грузовика, эта информация не совсем соответствует истине.       — В какой части? — лениво цежу я, скрещивая руки на груди.       — Машина не тормозила. Мистер Гаррисон, водитель грузовика, клянется своей жизнью, что видел, как автомобилю придали ускорение и осознанно вывели его на встречную полосу.       — А я клянусь жизнью мистера Гаррисона, что Кирштайну бы никогда не пришло в голову сознательно обрекать их обоих на смерть. Доказательств у вас нет, лишь клятвы старика, у которого после аварии только фара грузовика пострадала и давление поднялось. Если бы у вас было хоть что-то, то Жан сидел бы в больничной палате в какой-нибудь тюрьме какого-нибудь графства, а не катался бы на реабилитацию в одну из лучших клиник столицы!       — Почему вы считаете, что он не мог сделать этого осознанно? Или случайно, если на то пошло, — прищуривается Пиксис, но я не вижу в его вопросе скрытого смысла.       Бесполезно объяснять им, почему Жан никогда бы так не поступил. У меня бы не хватило слов, чтобы рассказать человеку, который его никогда не знал, насколько Кирштайн был жизнелюбивым и жизнерадостным. На момент трагедии он был на пике популярности, его карьера стремительно шла в гору, крупные блогеры боролись за возможность взять у него интервью, а количество поклонников его творчества росло, как на дрожжах. Он был без памяти влюблен в своего сожителя, что не забывал продемонстрировать на общих сборах перед приятелями и на фотографиях в соцсетях. Молодой, амбициозный, красивый мужчина, окруженный любовью и преданными друзьями, богатый, известный, имеющий в жизни все: разве станет такой, как он, добровольно обрывать свое существование и еще тащить за собой человека, ради которого он пошел против собственной семьи? Никогда!       — Я знаю Кирштайна пятнадцать лет, господин суперинтендант. Если бы он захотел умереть, то выбрал бы для этого более поэтичный способ. И никогда бы не причинил вред тому, кого любит. У него не было причин убивать себя и своего парня.       — А отец?       — А что отец?       — Насколько нам известно, Жерар не принимал отношения сына и практически полностью обрубил с ним какие-либо связи.       — Они не общались — это правда. И да, Жан переживал выбор отца довольно болезненно, но ведь прошло уже много лет. Каждый из них по-своему смирился с текущим положением вещей. Думаю, Жерар бы изменил со временем свою позицию. Тем более, что…       — Они собирались узаконить отношения?       Сглатываю ком в горле и киваю. Жан не говорил мне об этом, не признавался, не просил помочь ему выбрать кольца. О том, что скоро мне предстоит быть главной «подружкой невесты» сообщил Он, глотая от возбуждения половину слов и захлебываясь пафосом и счастьем. Его голос дрожал в телефонной трубке, а я не знал, куда себя деть и как удержаться на ногах, ведь эта новость застала меня ровно посередине рабочего дня. Под дверью ждал очередной пациент, так что я никак не мог позволить себе рухнуть на пол и свернуться в позу эмбриона. Я выстоял, выдержал, вынес все, как и всегда, а через две недели другой звонок еще раз по живому ранил мое сердце. Срывающимся на визг голосом Леви сообщил мне об аварии.       Я бежал по коридорам клиники, по главному холлу, по парковке, не разбирая пути. Если бы меня увидел школьный учитель физкультуры в тот момент, то просто не поверил бы своим глазам. Я не мог открыть машину почти минуту: просто не попадал трясущимся пальцем по кнопке на брелоке. Я гнал по городу на запредельной скорости, чуть сам не спровоцировал несколько аварий, а потом бежал до машины парамедиков, в которой едва дышащей кучей лежал Жан.       — Почему он все еще здесь?! — сквозь слезы кричал я. — Везите его в «Эльдию»! На пропускном пункте скажете, что его направил в западное крыло доктор Арлерт. Чего вы ждете?!       Примчавшийся на место аварии Эрвин еле оттащил меня от Кирштайна, которого нельзя было трогать. Я забыл все, чему меня учили в Оксфорде, и хотел вжаться в него всем телом, чтобы перетащить на себя всю его боль. Я впервые был к нему так близок, впервые держал в ладонях его лицо, изрезанное битым стеклом и опухшее. Он смотрел на меня, распахнув глаза, но не сказал ни слова. Стоило Смиту вытащить меня из машины, Жан потерял сознание.       — И никаких странностей за своим другом в последнее время вы не замечали? — уточняет Шадис, ковыряясь ручкой в ухе.       Подавляю рвотный позыв, нервно поправляю так и не снятый шарф, делаю еще один глоток кофе. Идиотские вопросы детективов сильно задерживают меня.       Я собирался в клинику Йегеров. Гриша уверял, что реабилитация Жана проходит по лучшему из существующих сценариев, но я должен убедиться, что ему дают достаточную нагрузку. К тому же сегодня Манон не сможет забрать его, так что роль няньки предстоит исполнить мне. Я хотел отвезти его в один из загородных ресторанов, чтобы насладиться любимым им рататуем из овощей с ближайшей грядки, а после прокатиться по центру, встречая розжиг ночного освещения в каждом квартале вплоть до его дома. После помочь ему добраться до душа. Помочь его принять. Помочь облачиться в выглаженную моими руками пижаму. Помочь улечься в кровать. Остаться, если он попросит. Остаться, даже если не попросит. И всю ночь слушать его размеренное дыхание на своем плече. И гладить его лезущие в мое лицо волосы.       — Он был таким же, как и всегда.       — А сейчас?       — А сейчас он раздавлен. Морально уничтожен. Физически не здоров! Он вынужден жрать транквилизаторы, чтобы не рыдать по двадцать часов в сутки. Что вы хотите от меня? Чтобы я подтвердил вашу теорию о том, что Кирштайн задумал покончить жизнь самоубийством и выбрал для этого вот такой прекрасный способ? Но чудом не сдох сам, а убил своего самого дорогого человека? Это вздор, господа детективы! И я уверен, что каждый из моих друзей, кто уже побывал здесь, сказал вам то же самое! И те, кто придут сюда после меня, повторят все слово в слово. Перестаньте тратить свое время на расковыривание только что затянувшейся раны. Это несчастный случай… ведь… будь это не так, разговоры с друзьями и родственниками Жана были бы вам не нужны. Я прав?       Шадис выключает диктофон и машет в мою сторону рукой. Пиксис прикуривает очередную сигарету и смотрит в пол, как будто на нем написаны все ответы. Я злюсь, потому что смысла в сегодняшней беседе не было. Они только испортили мне настроение и разбередили душу.       Еще вчера вечером я был так счастлив. Жан, наконец, начал разговаривать со мной. Тихо и несмело, как будто за что-то извиняясь. Я так отвык от его голоса, что не сразу даже понял, что произошло. Я был после смены, уставший и сердитый, а он весь день вынужден был провести в кресле-каталке, потому что Манон потребовалось срочно уехать из города. Где-то между третьим куском купленной навынос курицы и очередным чертыханием я и услышал, как он заговорил. Что-то о том, как ему жаль. Он повторял это по кругу, раз за разом одну и ту же фразу, а мне стало так страшно, как никогда прежде.       Я увез его в спальню и помог улечься на кровать. Лег рядом и обвил его всеми конечностями, потому что нам обоим ужасно не хватало тепла. Он плакал, уткнувшись мне в шею, а я лишь сильнее стискивал объятия и повторял, что все будет хорошо. Как нелепый герой душераздирающей мелодрамы.       За время моего пребывания в участке успел начаться дождь. Бегу к машине, прикрыв макушку рукой. Прыгаю в салон и завожу двигатель, скромно улыбаясь самому себе. К черту полицейских и их несостоятельность. Плевать, что там было на самом деле.       Все будет хорошо, Кирштайн.