Сентябрь, 2010
Лето сдается окончательно уже в середине сентября. Каждое утро вместе с рассветом мое пробуждение встречают еще и дожди. Отчаянно завидую большей части своих друзей, успевших получить ученую степень и значительно потратить часть благосостояния родителей, отмечая окончание последнего учебного семестра в их жизнях на Майорке или в Ницце. Мне же предстоит учиться дальше, так что из последних дней отдыха я стараюсь извлечь максимум пользы. Я провел прекрасные три недели августа вместе с Микасой, Жаном, Эреном и новоиспеченной четой Браунов в поместье семьи Аккерман. Леви воспользовался своим преподавательским статусом и отчалил на какой-то врачебный симпозиум в Штаты, а его дядька и мать отправились к друзьям в солнечную Испанию, так что за особняком нужен был особый присмотр. Целыми днями мы только и делали, что пили вино и играли в сквош. За это время я устал гораздо больше, чем за предыдущий учебный семестр. С наступлением сентября для большей части нашей компании праздная жизнь заканчивается. Йегер уезжает в Париж продолжать изучать искусство фотографии и работать на одну из модных галерей в качестве ведущего реквизитора. Энни и Райнер дожидаются, наконец, полноценного свадебного путешествия и сваливают на острова, где кроме белоснежного песка и океана вокруг, ну и, конечно, высококлассного сервиса, больше ничего нет. Кирштайн готовится к аспирантуре и началу преподавательской карьеры, а Микаса просто существует рядом с ним, изображая хорошую девочку. Флок и Бертольд возвращаются для продолжения учебы и практики в Силиконовую долину, Конни и Саша занимаются хозяйственными угодьями семьи Спрингер, постепенно начиная перенимать на себя бразды правления небольшим агропромышленным комплексом. Марко исследует очередные египетские развалины на предмет еще не найденных ценностей. Жизнь идет своим чередом, и ничего не предвещает беды. С этими мыслями я и начинаю свой новый день. Потягиваюсь на постели, пряча нос в одеяле. Вчерашний вечер в баре закончился более чем удачно, так что вместо привычной кровати в родительском доме я оказался на неудобной софе в своей собственной квартире, купленной мне родителями в качестве презента на совершеннолетие. Я бывал здесь редко и скоротечно, так что даже не был уверен, что в наличие имеется чистый комплект постельного белья. Белье мне и моему компаньону понадобилось только под утро. В комнате холодно. Настенные часы показывают полдень. Жмурюсь и грациозно переворачиваюсь на живот, как довольный жизнью кот, намереваясь поспать еще пару часов, прежде чем поехать в свой настоящий дом, и слушаю журчание воды, доносящееся из ванной комнаты. Практически вырубаюсь, когда за дверью уборной становится тихо. Мое ночное приключение появляется в дверном проеме, облаченный лишь в полотенце. Не до конца утилизированные с тела капли воды бодро скользят по красивому торсу, теряясь в скрученном крае импровизированного одеяния. Красивые и четкие косые мышцы так и манят дотронуться до них, и я протягиваю руку, чтобы не откладывать дело в долгий ящик. Парень не стесняется и не жмется, а просто подходит ближе, позволяет моим ладоням заново исследовать весь рельеф его живота, а после и вовсе сбрасывает с себя лишний кусок ткани и падает ко мне в объятия. Я бы и рад попротестовать и намекнуть ему на приличия и манеры, но что-то не хочется. Сгребаю ослепительно привлекательного, мощного и сильного жгучего брюнета в охапку и придавливаю к кровати. Он больше меня примерно в два раза, но никому из нас это абсолютно не мешает. От горячего юноши меня отвлекает занудная мелодия звонка телефона. Пытаюсь отдышаться, пряча нос в ключице любовника, и через несколько секунд все же открываю крышку гаджета, чтобы ответить. — Sauterelle? — нежно журчит на другом конце линии, и я мгновенно теряю весь боевой настрой. Примирительно хлопаю парня по бедру и откатываюсь в сторону, наблюдая, как он обиженно и нервно собирается на выход. Жестом показываю, чтобы он не забыл оставить мне свой номер телефона, что он и делает, предварительно как следует поколебавшись. Ярко-синие глаза, напоминающие по оттенку слегка мутные сапфиры, смотрят на меня недоверчиво и разочарованно, но в блокноте, лежащем на столике у двери, все же появляется новая запись. Кирштайн надрывается в трубке, не получая ответа, пока я жду момента, когда останусь в комнате один. — Армин!!! — Да, слушаю я. Что-то случилось? — Ты спишь? — Уже нет. — Ты дома? — Эм… в квартире. — Черт, извини… ты не один? Его голос противно подвизгивает на последнем слове. Закатываю глаза, радуясь, что он этого все равно не увидит. В последние два года все наши диалоги строились примерно по одному и тому же сценарию. Он уточнял, могу ли я говорить, я дозволял ему обрушить на себя очередную важную и очень срочную новость, предварительно ответив на несколько уточняющих вопросов относительно моего положения в пространстве и одиночества. Всякий раз, когда я сворачивал разговор по причине занятости чьей-то вагиной, задницей или членом, он демонстративно на меня обижался. — Один. — Тогда собирайся. Встречаемся в шесть часов в ресторане гранд-отеля «Сина». Наш привычный столик. Не потеряйся! — А что за повод? — Узнаешь на месте. Чао, кузнечик! Захлопываю крышку телефона и прикрываю глаза предплечьем. В «Сине» мы собирались только по очень важным поводам. В основном там отмечались дни рождения родителей или наших «взрослых» друзей, типа Эрвина. Брауны планировали играть там полномасштабную свадьбу, но не успели с бронированием, и в итоге нам пришлось ограничиться лишь ужином за столиком в общем зале, что, в целом, все равно не помешало им чувствовать себя счастливыми. На моей памяти это была самая скромная свадьба из тех, на которых мне довелось присутствовать. С учетом того, что отец Брауна является важной шишкой в правительстве, а мать Энни — один из самых высокооплачиваемых в графстве адвокатов. И свадьбу можно было бы отложить, но бывшей молодой госпоже Леонхарт не хотелось идти под венец с очевидно заметной беременностью. Вечер в «Сине» накладывал на каждого определенные обязательства. Нужно было рядиться в дорогие костюмы и шелка, ни в коем случае не приезжать к отелю на своей машине, а пользоваться исключительно элитным такси, нельзя было брать с собой плохое настроение, чтобы никого не расстраивать. Кирштайн только что обломал мне потрясный секс с фантастически привлекательным парнем, пожалуй, лучшим из всех, с кем мне доводилось спать в последнее время. Где я должен взять хорошее настроение? Добираюсь до места встречи вовремя и при полном параде. Костюм цвета бутылочного стекла и белоснежная рубашка модного приталенного кроя сидят на мне идеально. Волосы уложены на одну сторону, челка красивой волной выгибается надо лбом: не зря я регулярно обновляю стрижку. Швейцар здоровается со мной с абсолютным узнаванием в глазах, что не может не радовать. Иду к столику, вальяжно и свободно, и не чувствую стремительно приближающегося пиздеца ровно до тех пор, пока не вижу за столом все семейство Аккерман полным составом и родителей Кирштайна. От неожиданности даже замедляю шаг. Все внутри меня кричит, что на этом празднике жизни я абсолютно лишний. Не сложно догадаться, о чем пойдет речь, как только все гости окончательно усядутся за столом. Жана и Микасы не видно, вероятно, девушка даже не в курсе, что ее ждет. Расстегиваю верхнюю пуговицу на рубашке, потому что горло распухает от нервов, и становится нечем дышать. Из грудины рвется предательский истеричный кашель, и я стараюсь подавить его, как могу, но все же хрипы и бессвязное бормотание привлекает ко мне внимание. Манон обходит стол и направляется в мою сторону, и уже через секунду я чувствую, как ее заботливая ладонь осторожно гладит меня по спине. Уверяю ее, что все в порядке, и сажусь на выделенное мне место, предварительно пожав всем присутствующим мужчинам руки и поцеловав все женские щеки. Взрослые смотрят на меня так пристально, что мне чудится, что они досконально знают, чем именно я занимался ночью и сегодня днем. Через несколько минут стол оживает, потому что к нам стремительно приближаются герои сегодняшнего вечера. Микаса в очаровательном коктейльном платье цвета морской волны и собранными в низкий пучок волосами резко теряет улыбку, стоит ей увидеть собравшуюся компанию. Она мечется взглядом от меня к Леви и обратно, обеспокоенно смотрит на мать Аккермана и родителей своего бойфренда, закусывает губу и не слишком бережно выдергивает свою ладонь из ладони Жана. Он смотрит на нее болезненно и сердито. — Пойдем за стол, — с нажимом говорит он, но девушка уже пятится назад. — Микаса? — хмурит брови Леви. — Жан, милый, что происходит? — тревожно уточняет Манон. — Мика? — умоляюще протягивает Кирштайн, но девушка совершенно не обращает на него внимания. Вижу, как Леви начинает злиться. Чувствую, как напрягается Жерар. А сам не могу оторваться от наблюдения за Жаном, потерявшим весь свой рост и осанку, побледневшим, осунувшимся и униженным. Он не сдается и все же опускается на одно колено, вытаскивает из кармана ядовито-красную бархатную коробочку, но даже не успевает открыть ее, как слышит короткое и злое: «Нет» — над своей головой. — Какого черта… — шипит Леви, но договорить ему не дает ладонь Жерара, опущенная на его предплечье. — Почему? — шелестит Жан, опустив взгляд в пол. Отвечать на этот вопрос некому, ведь Микаса уже на полпути к выходу. Вопреки моим ожиданиям, за ней никто не бежит. Жерар и Манон просят официанта принести счет за уже выпитые напитки. Кушель и Кенни бормочут какие-то нелепые извинения и я впервые вижу старшего Аккермана таким озадаченным. Леви испытывает свою челюсть на прочность, сжимая зубы так, что раздуваются желваки. И только я нахожу в себе силы встать с места и подойти к Кирштайну, чтобы поднять его на ноги. — Пойдем, — шепчу я, и он безвольной куклой следует за мной по лестнице, ведущей к номерам. Мы минуем несколько пролетов и оказываемся в узком стеклянном коридоре, соединяющем две части отеля между собой по воздуху. Я слышу его тяжелую поступь за спиной и не сворачиваю с выбранного курса, зная, что ничего сейчас не поможет ему лучше, чем банальная тишина. Ему нужно помолчать, проглотить обиду и слезы, вдохнуть полной грудью и посмотреть в будущее. Лучше всего это делать на огромной высоте — знаю по своему опыту. Оказавшись в соседней «башне», я ускоряю шаг. Двигаться нужно быстро и стараться привлекать к себе как можно меньше внимания. Петляем по коридорам жилых отсеков и хозяйственных блоков, чтобы выйти к пожарной лестнице. Восхождение вверх длиной в несколько минут приводит нас к люку, который ведет на крышу. К моему счастью он не заперт. Подхожу к ограждению и свешиваю голову вниз, за что получаю ощутимый рывок за локоть назад. Жан ничего не говорит, но смотрит на меня так испуганно, что я дергано извиняюсь, потому что внезапно начинаю испытывать необъяснимую вину. Указываю рукой на навес, способный закрыть нас от ветра, но не заслонить фантастический вид на город. Через пару мгновений мы уже сидим под ним, облокотившись об основание спинами. Замечаю, что он так и не выпустил коробочку из рук. — Можно? Получаю в ладонь ношу и удивляюсь тому, какая она тяжелая. Осторожно открываю крышку и вижу невероятной величины бриллиант, ограненный в форме капли, сидящий в высоком касте на тонком золотом обруче. Прочищаю горло и хмурюсь от неловкости, когда едва слышно произношу: — Красивое… И только после этого замечаю, что он плачет. Беззвучно, надрывно, так горько. Пряча лицо в ладонях, сотрясаясь всем телом, но не издавая ни звука. Волосы растрепались, вены на шее вздулись от напряжения, костяшки побелели. Ему невероятно идет светло серый костюм, выбранный для сегодняшнего праздника, но в сумерках охватившего нас вечера оттенок ткани кажется грязным и неуместным. Помолвка не состоялась, нечего отмечать. Наступило время грустить и задавать вопросы, ответов на которые может и не быть. Хочу обнять. Вместе с тем, жажду убежать отсюда как можно дальше. Прижать к себе и не отпускать дальше, чем на расстояние вдоха. Но все же больше стремлюсь исчезнуть, чтобы никогда не становиться частью его страданий. Мечтаю забрать себе его боль, но лучше все же сделать так, чтобы я никогда не видел его таким. Одиноким. Таким же, каким долгие годы продолжал оставаться я сам. — Она одумается. Не грызи себя. Тяну руку, чтобы похлопать его по плечу, но останавливаюсь в нескольких дюймах от оттопыренной вверх ткани пиджака. А после и вовсе опускаю руку на свою коленку, нерешительно ее сжимая. Коробочка с кольцом все еще у меня в ладони, как будто он забыл о ней или больше не придает украшению какого-либо значения. — Чем я плох, кузнечик? Что со мной не так? — свистяще спрашивает он, подняв на меня свои покрасневшие склеры. Не могу ответить честно, а лгать не хочу. Мою правду он все равно никогда не поймет и не примет. На самом деле, я ошарашен поступком Микасы, наверно, даже больше, чем он сам. Что на нее нашло? Чего я не знаю об их отношениях? Она делилась со мной всем, даже самыми интимными вещами, чего от нее не мог ожидать вообще никто. Неужели между ними что-то изменилось? Почему? Может ли быть причина в другом человеке? — Чего тебе сейчас больше всего хочется, Кирштайн? — искусственно воодушевленно спрашиваю я. — Помимо того, чтобы сброситься с этой крыши? — со смешком уточняет он. Киваю и отдаю ему кольцо. Он крутит коробку в руках, а после прячет ее в карман, забавно всхлипнув носом. — Пить текилу, вертеть задницей на барной стойке в каком-нибудь клубе на сто четвертой и петь, — все же выдает он, разглядывая протрезвевшим от слез взглядом густое черное небо над нашими головами. — Так спой же мне, — говорю я, не в силах отвести глаз от его ограненного профиля. Он вздыхает. А следом начинает петь. Его вариант этого трека мне нравится гораздо больше оригинала. Мелодичный, хрипящий, но мягко, а не сипло, чуть более высокий. Нежный. Тихий.I stand alone
Feeling you sting down inside me,
I’m not dying for it,
I stand alone,
Everything that I believe is fading
I stand alone
Inside I stand alone
Мы покидаем крышу, так и не сказав больше друг другу ни слова. Микаса не отвечает на мои звонки вплоть до следующего утра, а на справедливое замечание о том, что повела она себя крайне странно и подозрительно, девушка лишь оскорбленно велит мне не лезть не в свое дело. Только через неделю я добиваюсь встречи с ней и выясняю, что в последнее время ее смущало поведение Кирштайна и его замкнутость, погруженность в себя и секреты, которые якобы между ними появились. Он не сообщал о своих планах, забывал перезвонить и нарушал договоренности. Она подозревала, что у него появился кто-то на стороне, но боялась спрашивать прямо, чтобы не уничтожить хрупкое равновесие, установленное между ними. Предложение в такой напряженной ситуации показалось ей насмешкой и хорошо спланированным спектаклем. Переубедить ее я ни в чем так и не смог. А Жану все в деталях объяснил вечно осведомленный обо всех делах Леви. Через две недели Жан бросает учебу и уезжает к родственникам со стороны матери в Париж. Он не общается ни со мной, ни с родителями. О том, что у него все хорошо, я узнаю только из интернета. Благополучие Кирштайна смотрит на меня со страницы Facebook Эрена Йегера.