Июнь, 2015
— Чертова мошкара! Леви размахивает панамкой в попытках разогнать целый рой мелких мошек, жужжащий над столом, на который Эрвин по неосторожности пролил коктейль. Прислуга в резиденции Галлиардов всегда была жутко нерасторопной, как и большинство испанцев. Чтобы дозваться кого-то нужно потратить много времени и сил, а чтоб дождаться результата — еще больше. Так что стол все еще грязный, а Аккерман хочет лежать именно с этой стороны бассейна, потому что тут нет солнца. Вампиры и загар — вещи несовместимые. Мы приехали к Порко в длительный отпуск. Леви взял перерыв в работе на два семестра, чтобы закончить редактуру очередного учебного пособия для студентов немедицинских специальностей, сталкивающихся с медицинскими дисциплинами, а я просто не знал, куда деть все нерастраченные дни отгулов, поэтому навязался в их общество сам, впервые демонстрируя взрослым друзьям такую степень наглости. Вилле был занят работой, к тому же его названая мать серьезно заболела и требовала внимания. Мы не вмешивали друг друга в семейные дела, так что от меня толку рядом с ним не было никакого. Я чувствовал легкий укол совести, когда напрашивался быть третьим лишним, но, к слову, Микаса поездку тоже решила не пропускать. Девушка резвится в бассейне с Пик, приятно округлившейся беременностью. Эдвард, сын Райнера и Энни, скоро пойдет в подготовительный класс, хотя ребятам нет еще и тридцати, а я и вовсе до сих пор воспринимаю их как вечно не попадающих в такт детсадовцев. Для сорокалетнего Порко и его тридцатишестилетней жены будущий малыш первый и, по меркам испанцев, ранний ребенок. Леви лишь фыркнул, когда его давний amigo сообщил радостную новость по телефону, бурча себе под нос, что парочка слишком недалекая, раз решила лишить себя молодости и возможности веселиться в расцвете сил. Тем не менее, в их огромный загородный дом на побережье Каталонии мы прибыли с таким количеством подарков, купленных руками ворчливого Аккермана, что я до сих пор удивляюсь, как нас пустили в самолет. Будущий крестный отец еще не рожденной девочки подошел к своей роли со всей ответственностью уже заранее. — Где их носит… Эрвин! Ради всего святого! Я прошу тебя, не беспокой мое больное сердце! Ты повышаешь мне давление! Вот ведь засранец… — шипит Леви, наблюдая, как Смит прыгает с небольшого трамплина в воду в неглубокой части бассейна. Брызги долетают до наших ног. Аккерман угрожающе закатывает глаза. А следом отшвыривает заляпанный стол в сторону и удовлетворенно плюхается в сложенный в форму кресла шезлонг. От солнца его закрывает и тент, и тень от дома. — Почему у них никогда нет порядка? — спрашивает он, когда я осторожно сажусь в стоящее рядом с ним плетеное кресло. — Творческие люди часто окружают себя хаосом. Бытует мнение, что они просто не замечают беспорядка, потому что только в бардаке видят что-то необъяснимое и не понятное обычным людям, вроде тебя или меня, что наталкивает их на новые идеи. Когда ты в последний раз был в мастерской у Микасы? Там же шагу нельзя ступить, чтобы не вляпаться в краску или не испортить очередной «очень важный набросок», валяющийся почему-то на полу. — Меня раздражает одно ее наличие в доме. Так что предпочитаю не ходить ни в мастерскую, ни в ее комнату. — Почему? — Почему что? — Почему тебя раздражает то, что она продолжает жить в поместье? Он вытягивает скрещенные в лодыжках ноги, и я невольно любуюсь напряженными мышцами, перекатывающимися под кожей. Аккерман бледный, как вся моя жизнь, но в молочном оттенке его кожи есть что-то волшебное. Магия, до сих пор временами пленяющая меня. Он тянется в карман за пачкой сигарет, хлопает по себе на манер старых эсквайров, над которыми всегда потешался во время просмотра кино или в реальной жизни, а после благодарно кивает, прикуривая, когда я подношу зажигалку к его губам. — Ей пора двигаться дальше, Армин. Сколько можно изображать из себя запертую в башне принцессу? Пора что-то делать самой. Очевидно, что принц за ней не придет и не приедет. Ни на коне, ни на навороченной тачке. — Она говорит… — Я знаю, что она говорит! — сердито перебивает он. — Но меня это устраивает мало. Пусть не думает, что раз я молчу, то смирился и расслабился. Я выдам ее замуж! И лучше бы ей сказать за кого, чтобы не пришлось перебирать огрызки, оставшиеся еще свободными в подходящих семьях! — Она не хочет замуж. — А я не хочу давать Кенни никаких обещаний на его смертном одре! Он выебал мне этими наследниками уже весь мозг, можешь ты понять, или нет? Мать рыдает сутками, потому что он изводит и ее тоже. А что я могу сделать?! Даже имея все деньги мира, мне ублюдка не родить ни через какое место! Природа не предусмотрела, блять! Вот помирать будет, а с языка только это и слетит… Я смотрю на посеревшее от печали лицо Леви и только вздыхаю. Он с самой юности оказался заложником ситуации: Кенни был не только сказочно богат, но и до фанатизма аристократичен. Все блага, связанные с его титулом, передавались исключительно по наследству и только мальчикам, так что в случае смерти старшего Аккермана все его непосильно нажитое добро отходило Леви напрямую, а вот дальше возникала проблема, потому что больше претендентов мужского пола на поместье и все активы в семье не было. Аккерман родить не мог, а Микаса не хотела, что вынуждало их ругаться по двести раз в неделю, а после месяцами друг с другом не разговаривать. Кенни стремительно приближался к точке невозврата, и это обострило отношения внутри семьи до максимума. — Даже если ты и выгонишь ее из дома, то ничего все равно не изменится. Она будет точно так же целыми днями возить кисточками по полотнам. Ей не принципиально, где именно этим заниматься: в особняке, в квартире Эрвина, в ее собственной квартире или в каком-нибудь сквере. Ты добьешься только того, что она уедет насовсем куда-то, где ты ее не найдешь. Или же сюда, где она будет под защитой Порко от твоих нападок. — А она нужна здесь? Или в каком-то другом месте? Ни у кого нет времени возиться с великовозрастной девицей, которая не понимает, какие обязательства на нее были возложены с рождения! Ей не повезло, Армин, понимаешь? Кенни обожал брата… мечтал, что когда-то он встанет во главе империи. Купил для него «Марлию», вкладывал все свободное время и миллионы в этот бизнес, который сейчас всем как кость в горле. А что он? Привел в дом чужестранку с животом, лезущим на лоб, а после угробил и ее, и себя. Мы любим Мику, веришь ты или нет. Я ради этой соплячки на все готов! Терплю все капризы, ее характер и нежелание что-то менять, но Кенни я тоже люблю. Каким бы он ни был. А уж свою мать тем более. Я — обрезанный рукав, гнилая семечка, пятое колесо, называй как хочешь… с меня спроса никакого, потому что бессмысленно. А она… — У нее была возможность, ты это знаешь. Хорошая семья, хоть и не знатная, парень, который ее до звездочек перед глазами любил. А ты говорил — рано. Рано, рано, рано… — Ты меня сейчас винишь или что?! — взрывается Леви, гневно вскидывая брови. — Не я морду скривил и вынесся за дверь в тот день! — Но это был лучший вариант, согласись. Кирштайн не… — Не был он для нее лучшим, — сухо произносит он, глядя в пустоту. — Почему? — изумленно спрашиваю я. Аккерман поджимает губы. Я знаю его большую часть жизни и на моей памяти этот жест ни разу не предвещал ничего хорошего. Леви делал так, если злился или переживал, если раздражался или собирался солгать, если смущался и стыдился из-за этого. Я вижу его профиль: идеально скроенный, четкий, острый, и понимаю, что сейчас мне предстоит услышать либо очередную ложь, либо правду, которая не понравится. — Я видел таких, как он. Чаще, чем ты можешь себе представить, дружок. Я и сам таким был… когда-то очень давно. Я не отрицаю, что он любил ее, или очень в это верил, но… Разве то, что происходит в его жизни сейчас, не доказывает, что с Микой он никогда не был бы по-настоящему счастлив? — Нет, — выдавливаю из себя я. Мне обидно, потому что я точно знаю, что Жан безумно ее любил. Это было настоящее чувство: первое серьезное, высокое, поставленное на пьедестал. Он выбрал ее в первый же день, с первого взгляда. Стоило девушке пройти мимо, он тут же стал закованным в ее волшебные цепи. Микаса была для него всем, поэтому ее отказ уничтожил в нем что-то очень важное и ценное. Даже если он играет на обе стороны, это не обесценивает его увлеченность Аккерман. Не знаю, о каком периоде времени говорит Леви, возможно, о своей юности, когда он встречался с очаровательной француженкой Изабель, приехавшей в Лондон учиться, но… Француженка. Чувствую, как висок начинает сжимать первый спазм надвигающейся мигрени. Смотрю на Аккермана, опустившего плечи, подавленного, не сводящего взгляда с катающего Микасу на плечах в воде Эрвина. Вспоминаю Рождество в поместье в день его тридцатилетия. А после мой выпускной.«Не ходи с ними. Поехали в особняк. Эрвин лично приготовит индейку по рецепту твоей матери. Я разрешу тебе напиться до беспамятства!»
Что произошло между ним и Жаном в этот промежуток времени? Чуть меньше полутора лет. Семнадцать месяцев. Пятьсот семнадцать с половиной дней. Голова кружится, начинает тошнить. Я вижу образы, нечеткие и мимолетные, сбивающие меня с толку еще больше. Какие-то обрывки воспоминаний: общие встречи, дни рождения, праздники; отсутствие Леви в особняке и жалобы Микасы на то, что Жан не смог приехать на эти выходные; шаги под дверью моей комнаты в их доме далеко после отбоя, которые не могли принадлежать никому, кроме Кирштайна; их тотальное игнорирование друг друга в компании, но практически бесконечный шепот у камина в одной из гостиных на французском, когда остальные гости разбредались по своим спальням. Сколько раз я видел их там, обсуждающих что-то, склонив головы друг к другу?
«Я говорю, что ты гораздо красивее. Посмотри на него… нескладный, словно ощипанный воробей. Ни грации, ни породы, ни какой-то изюминки»
«Не думаешь, что нормальному человеку обычно нужно нечто большее?»
Сжимаю руку в кулак, но это не помогает снизить внутричерепное давление. Ничего не поможет, только, возможно, холодный душ. Вижу, как Аккерман улыбается Эрвину, показывающему ему какой-то очередной трюк в воде. Девушки хохочут, прислуга, наконец, вытирает замызганный стол. Вокруг какая-то суета, веселье, движение жизни, пробегающие мимо секунды. А я, словно погружаюсь в вакуум, засыхаю, деревенею. Ревность. Болезненная, слепая, разрывающая кости, как будто они сделаны из шелка. Чувство ущербности, неполноценности, отрицательной уникальности. Вот, что чувствую я. Вот, что чувствовал когда-то он. Прошло уже десять лет, время давно уже и для меня сменило свой бег на галоп, ведь с возрастом оно начинает утекать сквозь пальцы все быстрее. Он тоскует до сих пор. Это видно по взгляду, не ставшему теплее даже от наблюдения за любимыми людьми, по пальцам, сжимающим очередную забытую быть прикуренной сигарету, по уехавшей в сторону челюсти и приоткрытому рту. Задыхаюсь от обиды. Обнимаю свои потери. Трясусь над каждой засечкой на сердце, над каждой меткой любви, которую на мое тело поставили другие люди, не они, над каждым теплым словом в мою сторону, сорвавшимся не с их уст. Что они шептали друг другу, деля один на двоих секрет? Что они видели, обладая друг другом, когда их тела поглощала распластанная вокруг ночь? Что они чувствовали, когда наступало время расставаться? Как они на самом деле приветствовали друг друга при встрече? Кто виноват в том, что каждый из них сейчас сидит по разные стороны земного шара? Что они сказали друг другу на прощание? Почему… почему? Он молчит, я молчу тоже. Аккерман знает, что я не идиот. Он бы ни за что не признался просто так, без причины. Его до приторности прилизанная и причесанная жизнь — обманка для тех, кто либо плохо его знает, либо не знает вовсе. Это покаяние, скрытое под толщей грубости и полунамеков, должно снять с его плеч груз вины, вот только за что? Перед кем? Передо мной? — Ты счастлив? — зачем-то спрашиваю я. — Ты себе представить не можешь, насколько, — выдохнув, отвечает он. — Думаешь, что он… — Уверен. Посмотри на них при встрече, Армин. Они смеются и поят друг друга шампанским, шушукаются по углам и смущают присутствующих своими лобызаниями, рассказывают, как им легко дается совместная жизнь и принятие себя, но… — Какой он? — перебиваю его я, не в силах принять то, что он хотел сказать дальше. — Отвратительный, — на вдохе отвечает он. И поджимает губы.