Анатомия принадлежности

Сентябрь, 2020

      Половицы неприятно скрипят, пока я иду к нужной комнате. В особняке непривычно темно. Обычно все пространство старинного здания залито светом, просачивающимся через огромные арочные окна, и даже в дождливый день серые витиеватые коридоры бесконечного дома не пугают своими мрачными тенями, но почему-то не сегодня. Слышу визг на заднем дворе, но не спешу к окну, чтобы проверить, что случилось. Здесь слишком много людей — спасатели найдутся.       Дверь скрипит несмазанными петлями. Дверное полотно стонет деревянным треском, и я невольно задумываюсь, сколько скрытых историй таит в себе этот особняк. Жан написал о нем роман. Микаса создала о нем сотни картин. Эрен когда-то очень давно организовал целую выставку фотографий поместья и в первый же день продал почти все экспонаты. Всю жизнь меня окружали творческие люди, умеющие видеть в обычных предметах что-то тайное и темное, скрытое от глаз простого обывателя. Спрятанное от такого незамысловатого и прямолинейного человека, как я.       Леви сидит в антикварном кресле с высокой спинкой. Уникальный экземпляр, купленный Кенни на каком-то аукционе еще в те времена, когда мы с Микасой были совершеннейшими детьми. Нам не дозволялось приближаться не то что к предмету интерьера, но даже к этой комнате, чтобы ненароком не повредить кресло даже взглядом. Оно стоило целое состояние. Оно когда-то принадлежало королевской семье. А сейчас в нем сидит Леви Аккерман: усохший на глазах, потерянный, не совсем трезвый и оглушительно прекрасный.       На нем бархатный костюм цвета марсала, сшитый с учетом всех особенностей фигуры. Темно-синяя шелковая рубашка без воротничка, выгодно подчеркивающая изящный изгиб шеи. Красивые замшевые туфли с перфорацией у носа. Он чудесен. Несмотря на солидный уже возраст, не оглядываясь на свалившиеся на него проблемы. Он идеален в своей высокомерности, суровости и сухости, надменности и непокорности. Когда-то я мечтал, что наступит день, похожий на этот как две капли воды, и он будет выглядеть так для меня. Но эти мечты уже давно потерялись в гуще прожитого без смысла времени.       — И почему это должно было случиться именно сегодня?       — Вы ведь…       — Я про дождь, Армин. Сраный дождь…       Он смотрит в окно, небо за которым уже собирается нанести решающий удар по земле. Сгустившиеся грозовые тучи угрожают испортить день на открытом воздухе, но на случай ливня у организаторов мероприятия есть два дополнительных сценария. Хоть о чем-то предстоит переживать не мне.       — Говорят, что это очень хорошая примета.       — Я — прагматик, — хмыкает Леви и подносит к губам стакан виски.       Перехватываю тару, подлетев к нему вплотную, и аккуратно ставлю стакан на стол. Аккерман только жмет плечами и глубже усаживается в кресло. А я, не сдержавшись, провожу рукой по обивке. Ткань нежно касается пальцев, призывая надавить посильнее, чтобы получить настоящее удовольствие от этого слияния.       — Ты ему подходишь, — на выдохе произносит Леви.       — Кому? — удивленно спрашиваю я.       — Этому креслу. Думаю, что мне следует подарить его тебе. Когда вам с Микой было лет десять, оно так и манило вас для совершения непростительных детских шалостей. Не думаешь, что ты уже достаточно вырос для того, чтобы иметь у себя в коллекции такую игрушку?       — Что ты несешь… — качаю головой я и аккуратно опускаюсь на подлокотник.       Напротив нас зеркало, так что вид мне открывается очень соблазнительный. Аристократично очаровательный Леви и огрубело мещанский я. На мне графитово-серый костюм-тройка в тонкую черную полоску и классическая черная рубашка с жемчужными пуговицами. Отросшие почти до угла челюсти волосы небрежно уложены на левую сторону, открывая выбритый практически до нуля висок. Мне никогда не нравились слишком современные стрижки, но получалось так, что только их я и носил. Тем более что Вильгельм всегда любил все модное, вычурное и блестящее. Я слушаю его, но все же не во всем, именно поэтому у меня модная стрижка и не ультра трендовый костюм для выхода в свет, а нестареющая классика. Рядом с Леви я выгляжу большим, широким и неплохо сохранившимся.       — Ты один?       — Да.       — Почему?       — Это мой выбор, Леви.       Он поворачивает голову, чтобы посмотреть мне в глаза. На долю секунды его обжигающе ледяная ладонь касается моей щеки, и это настолько неприятно, что я невольно хмурю брови. Он убирает руку и саркастично хмыкает. Он знает обо мне все. Подонок.       — Я представлял себе этот день иначе.       — С другим человеком? — несдержанно выдаю я, даже не думая прикусить язык.       — Возможно… я не… Хм…       Аккерман встает с кресла и подходит к окну, уже окропленному первыми каплями дождя. Визги на улице усиливаются, что означает только одно — обслуге приходится спешно переносить декорации в особняк.       — Я уже много лет об этом не думал, Армин. Было не с руки, да и ни к чему. Глупо и бессмысленно.       — Ты мог все изменить.       — Когда? — нервно смеется он. — Уже давно поздно. Было поздно с самого начала. Даже когда еще ничего не началось.       — Жалеешь о своем решении? — задумчиво спрашиваю я, не надеясь на честный ответ.       — О каком? Я принял слишком много решений за свою жизнь. Не все были удачными, не каждым из них я горжусь, но есть вещи, о которых я не пожалею никогда, запомни это. Два дня, изменившие мою жизнь… эти дни… Я благодарен судьбе за них! Они создали меня из воздуха, Армин. Они научили меня всему, что я знаю сейчас. Они научили меня любви… В эти дни я принял верные решения. Все остальное — пепел.       — И что же это были за дни? — прокашлявшись, спрашиваю я.       — День, когда я сказал Жану, что он должен двигаться дальше. И день, когда Эрвин сказал, что любит меня.       — Разве это был не один и тот же день?       — Нет, — выдавливает из себя Леви, и я понимаю, что в очередности событий он мне солгал.       Ведь признание от Смита он получил явно раньше, чем оттолкнул от себя Кирштайна.       Эрвин и Леви познакомились в Оксфорде. Не во время учебы, и даже не будучи в нежном возрасте. Им обоим уже перевалило за двадцать пять, когда судьба впервые столкнула их в мрачном кабинете Аккермана, заваленным от входа до узких окон под самым потолком учебной литературой. Смит — начинающий журналист, пытавшийся найти свою стезю на писательском поприще, приехал брать интервью у самого молодого профессора и новоиспеченного декана. Мне неизвестно, сразу ли вспыхнула искра, потому что от Леви обстоятельного рассказа о том дне было не добиться, а Эрвин и вовсе ни словом об их первой встрече ни разу не обмолвился, но именно тот осенний день навсегда изменил ход течения нашей истории.       Смит старше Аккермана на три года. Им не суждено было бы пересечься при более благоприятных для незатейливого романтического знакомства обстоятельствах, потому что они родились и росли в разных мирах. Эрвин был сыном инженера и школьной учительницы, а аристократов знал только по литературным произведениям и новостям, транслировавшимся в телевизоре. Между ними ничего не могло быть по определению, что сквозило через все, что Леви говорил или делал в сторону незадачливого ухажера.       Я был слишком мал, чтобы понимать, что между ними происходило. Мне нравился Смит, потому что он был большим, солидным, красивым и каким-то особенно притягательно замкнутым. Он всегда больше молчал, чем говорил, скорее, был человеком дела, чем эмоций, и очень трепетно относился к Аккерману, даже если тот всем видом показывал, что на общение с горе-обожателем не настроен.       Мы с Микасой взрослели и оба начали подмечать изменения в их отношениях. Эрвин добивался благосклонности Леви медленно и очень вдумчиво. Он развивался в карьере, добивался успехов в начинаниях сам, не прогнувшись под систему и не обзаведясь сальными покровителями. Он не сдавался, даже когда Аккерман прямым текстом гнал его прочь. Он был настойчив, целеустремлен и верен своим принципам, что вынуждало не только восхищаться его силой воли, но и завидовать упорству. Не знаю, в какой именно момент Леви сдался, но, по моим подсчетам, это точно произошло раньше, чем он познакомился с Жаном.       Рождество, принесшее мне столько огорчений и боли, случилось тогда, когда Леви и Эрвин уже были в отношениях, возможно, не полноценных, но все же. Меня не посвящали в подробности, но я видел их принадлежность друг другу, как будто она была осязаемой и даже имела запах. На людях Аккерман всегда держался холодно и отстраненно, и я до сих пор не уверен, что и наедине с партнером он не перестает быть таким, но все же их взаимная заинтересованность плавала на поверхности и даже не нуждалась в формальном подтверждении. Было очевидно, что все непрошенные признания Леви получил, и находился в раздумьях. Встреча с Жаном в таком случае должна была выбить его из колеи, наградить новыми сомнениями и практически уничтожить все то, что Смит выстраивал вокруг них годами. До меня только сейчас до конца доходит, насколько им всем было тяжело. Как хорошо, что в тот период времени я был абсолютно слеп. Иначе к трагедии трех прибавился бы еще один человек.       — Всегда ли нужно отпускать, если любишь, Леви?       — Да, если хочешь продолжать жить, — горько усмехается он. — Нужно уметь расставлять приоритеты.       — Никогда не думал, что сделал тогда неверный выбор? — шепотом спрашиваю я.       — Было бы проще, заставь он меня ненавидеть его, — бесцветно отвечает он. — Но он не сделал ничего дурного. Даже сейчас… даже когда он так бездумно разрушает свою жизнь… я не могу его ненавидеть. Я до сих пор помню, как он пахнет… — едва слышно заканчивает Леви, и внутри меня все сжимается от неприязни.       — Сегодняшний день… Вы с Эрвином так долго к этому шли. Столько лет, Леви… зачем? Почему? Если в тебе все еще живет…       — Я его люблю, — жестко прерывает меня он. — Эрвина. Люблю так, как тебе и не снилось. Он для меня — все! Будь мы другими… будь наша встреча другой… Все было бы не так, Армин. Тебе уже много лет, но ты так и не научился жить, мой мальчик. Отпусти… Отпусти! И увидишь, как легко можно дышать. Дышать, не прикладывая к этому усилий.       Он подходит ко мне и хлопает по плечу. Встаю с кресла и следую за ним на выход из комнаты. Нам давно пора было уже появиться перед гостями. Я уверен, что Эрвин не находит себе места.       — Она согласилась, — бросает Леви через плечо, пока мы идем к фотозоне, организованной флористами у центрального входа в особняк.       — Кто? — непонимающе спрашиваю я, рыща взглядом по разрозненным кучкам гостей, выискивая знакомые лица.       — Микаса. Я уже записал ее на прием к доктору Дрейсс. Мы все еще спорим по поводу того, где она будет жить в процессе вынашивания, но думаю, что смогу ее убедить в том, что под присмотром моей матери ей будет спокойнее и веселее, чем в одиночестве в городской квартире. К тому же тут свежий воздух и все дела.       — Леви, я не совсем…       — Я настаиваю на двоих одновременно. Эрвин против, говорит, что это риски и бла-бла-бла. Какие риски? Она еще так молода… Приветствую, доктор Фройденберг! — Аккерман отвлекается на приветствия и рукопожатия, принятие поздравлений и реверансы, а следом продолжает, как ни в чем не бывало. — К тому же подсадка двоих только повышает вероятность того, что хотя бы один приживется.       — Погоди… ты говоришь о…       — Я же сказал, что она согласилась! — шипит Леви, прижав меня к стене. — Это будут наши дети, Армин. Кенни уйдет на покой спокойным и счастливым. Я не оставлю свою семью… Никогда!       Он отрывается от меня и улетает прочь, как горный сель. Растерянно смотрю под ноги, пытаясь унять сердцебиение, и думаю, где я успел ошибиться настолько, чтобы потерять доверие лучшей подруги. Микаса никогда эту тему при мне не упоминала.       Леви хотел детей страстно и мучительно. Он обожал свою крестницу Сюзанну и по первому же зову Галлиардов бросал все дела, чтобы увидеться с ней. Крошка Сюзи, наш черноокий ангел, крутила из Аккермана веревки, являя миру то лицо Леви, которое он предпочитал скрывать даже от самого себя. Сложность и витиеватость закона о суррогатном материнстве ограничивали возможности Эрвина и Леви родить ребенка, даже при наличии достаточного количества денег для оплаты всех счетов. Они могли бы усыновить малыша, удовлетворив таким образом потребность в отцовстве, но этот ребенок не был бы наследником. Аккерман решил попросить о помощи сестру, сломав все границы. Он получит ребенка от любимого супруга, который к тому же будет носить кровь Аккерманов и сможет стать полноценным наследником, и неважно, что по документам у него будет только мать.       Противный холодок проходится по всей поверхности тела. Отряхиваюсь от неприятных ощущений и выдвигаюсь на поиски распорядителя свадьбы, чтобы подтвердить переход на план «В» с учетом значительного ухудшения погоды. Девушка обнаруживается у входа в особняк под крышей тянущейся вдоль дома открытой галереи, подпоясанной колоннами, с внушительной папкой в руках. Стараясь не показывать своей обескураженности только что полученными сведениями о достопочтенной семье Аккерман, натягиваю на лицо приветливую улыбку и легким кашлем обозначаю свое присутствие.       — Ох, мистер Арлерт!       — Госпожа Рал, — киваю я и склоняюсь над ее ладонью. — Все по плану?       — Да. Еще и лучше, что пошел дождь, на мой взгляд. В главной гостиной куда уютнее, чем у розовой изгороди… она напоминает мне истории о средневековых пытках, если честно. Не находите?       Маленькая и хрупкая Петра Рал, знакомая Энни по какому-то очередному клубу для домохозяек, подрабатывающая организацией мероприятий, брезгливо ведет плечами. Киваю и жестом показываю, что мы можем пройти вглубь дома, чтобы осмотреть все напоследок перед началом церемонии, но нас отвлекает звук разгорающегося скандала. Оборачиваюсь к воротам и на миг лишаюсь точки опоры, практически завалившись набок, потому что к массивным дверям особняка, расталкивая охранников, словно бронепоезд несется абсолютно невменяемый Кирштайн. Я бы посмеялся, иронично бы выгнул брови, вспомнил все просмотренные когда-то комедии с подобным сюжетным твистом, но один только вид его безумного взгляда заставляет меня рвануть навстречу.       Влетаю в него на полной скорости, как торнадо. Руки, тянувшие его к выходу, тут же исчезают с тела, отдавая жертву в мою полную власть и на растерзание. Охрана не знает, кто он, но знает меня. Многие гости в глаза не видели Кирштайна и навсегда запомнят его ненормальным, испортившим Смитам свадьбу. Мне плевать на это.       — Что ты здесь делаешь? — хриплю я ему в шею, пытаясь сдержать порыв проникнуть в особняк, крепко обхватив его руками поперек талии.       — Мне нужно кое-что ему отдать, — на удивление трезво отвечает Жан, даже не пытаясь отлепить меня от себя.       Поднимаю голову, чтобы заглянуть в его лицо. Помятый, неухоженный, с недельной щетиной. Взгляд дикий, расфокусированный, больной. От него пахнет крепкими сигаретами, какими-то лекарствами, чернилами. Он мокрый насквозь, и я становлюсь таким же, а от объятий с ним не жарко, как бывает обычно, а до ужаса тоскливо. Он кладет ладонь мне на шею, сдавливает пальцы. Электричество проходит по позвоночнику и растворяется внизу живота пульсирующими волнами. Я бы многое отдал, если бы он сделал так при других обстоятельствах. В другое время. Без свидетелей.       — Позволь мне увести тебя.       — Нет, Армин. Мне нужно ему кое-что отдать.       — Кирштайн…       Он рвется вперед, а у меня начинают заканчиваться силы. Вишу на нем безвольной тряпкой, шепчу на ухо обещания, которые никогда не смогу сдержать, только бы он отвлекся от своего путешествия и остановился хоть на миг. Тогда толпа поймет, что мне нужна помощь. Тогда звероподобные охранники, наконец, оторвутся от своих наблюдательных пунктов и займутся работой.       Слышу далекий голос Леви, спиной чувствую, как он вылетает под дождь. Я бы узнал его шаги из сотни других, так что приближение к нам понятно и предсказуемо.       — Уходи немедленно, — шипит он, оттаскивая меня от Жана, и я не понимаю, кому именно стоит незамедлительно исполнить этот приказ.       — Привет… — сквозь натянутую улыбку произносит Кирштайн, и от хрипоты его голоса мне физически становится дурно.       — Зачем ты здесь?       — Мне нужно тебе кое-что отдать.       — Ты мне ничего не должен. Уходи.       — Я отдал тебе многое, Леви… но все же не все. И не до конца.       Кирштайн тянется во внутренний карман куртки, но я успеваю перехватить его запястье и потянуть руку вниз, чтобы чокнутые секьюрити не подумали, что он собирается вытащить оттуда ствол.       — Посмотри на меня, — умоляюще скулю я, и он все же опускает голову, чтобы столкнуться со мной взглядами.       В его радужках плавится карамель. Я тону в ней, разрешая магии собой управлять. Беру его лицо в ладони, осторожно глажу острые скулы, позволяю мизинцам скользнуть вдоль шеи и остановиться под мочками. Чувствую его пульс и дышу так же часто, подстраиваясь под его такт. Если я сейчас умру, будет даже не жаль.       — Ты должен уйти, — шепчу я, смаргивая дождевые капли, заливающие глаза. — Я провожу тебя до ворот, хорошо?       Он кивает, а я дозволяю себе еще раз погладить его щеку, прежде чем убрать руки. Петра уводит вымокшего Леви в особняк, Эрвин устало качает головой и извиняется перед гостями за задержку церемонии. Теперь придется ждать, пока Аккермана высушат, а для меня найдут, во что переодеться. Жан уходит к воротам, понуро опустив голову. А я смотрю на него совершенно другими глазами. Он вовсе не тот, кого я все это время знал. Он не такой, каким я себе его придумал.       Кем он был в то время? Юношей, только начинавшим искать свой путь в жизни. Фактически ребенком, которого родители насильно перевезли в другую страну, отобрав у него стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Париж и его грация, Сена и ее глубина, предместья и их сады, воспоминания, друзья, привязанности — все осталось для Жана дымкой, прошлым, тем, к чему он вновь сможет прикоснуться только тогда, когда станет самостоятельным. Как бы сильно он ни улыбался, как бы ни пытался скрыть разлом и надрыв: одиночество все равно поглощало его.       Каким он был? Соблазненным взрослым человеком. Отравленным похотью того, кто не должен был даже смотреть в его сторону. Сбитым с толку, опущенным в глубину размышлений о том, о чем его детский мозг еще не должен был думать. Клейменным, опозоренным, скованным обязательствами. Принадлежащим тому, кто не имел на него никаких прав. Возможно, сепарация не произошла до сих пор. Возможно, этого никогда не случится. Они все еще принадлежат друг другу, даже борясь с этим недугом в течение многих лет.       Смотрю вслед его удаляющейся в сторону леса фигуры. Давлю в себе желание побежать за ним, укрыть от дождя и очередной беды. Он частично исчезает из моих воспоминаний, потому что теперь я вижу его иным. А пелена дождя физически скрывает его от меня полностью.