Мое сердце у тебя в руках

Сделать все красиво и романтично, конечно, удается не сразу, потому что в начале Кейя выгибает бровь и указывает Дилюку взглядом на огромный алый колтун, в который пламя превратило его волосы, и в ванную он все же залезает в одиночестве. Кейя устраивается позади, вооруженный бутылкой цветочного масла, и следующие полчаса Дилюк то и дело шипит сквозь сжатые зубы, морщится и около десяти раз предлагает просто состричь все это безобразие. Но Кейя не сдается, орудуя вначале пальцами, затем - двумя видами расчесок и гребнем, явно своими собственными, добавляет все больше и больше масла, от чего в какой-то момент Дилюк начинает ощущать себя пышным, цветущим кустом с алыми розами. Воды, к счастью, у них теперь есть нескончаемое количество - хоть ни у одного из них и нет гидро глаза бога, лед отлично тает от огня, поэтому все, что нужно делать отмокающему в воде Дилюку - просто время от времени опускать руку в свеженамороженный сугроб снега в очередном ведре. Брать стихию под контроль получается из раза в раз все лучше. Постепенно он перестает выпаривать половину воды, затем доводит ее до комфортной теплой температуры, а после и вовсе начинает играться с пламенем в свечах на туалетном столике от скуки - Кейя так занят распутыванием волос, что предпочитает молчать, то и дело напевая себе что-то под нос. Дилюк тоже не тратит слов попусту - все еще сказывается недавнее глубокое погружение в огненное марево, эхом живущее где-то глубоко внутри, гулкое и жаркое, от чего мысли у него в голове вялые, ленивые и походят на подтаявшее на солнце желе. Но огонь зовет, манит, стоит плавно раскрыть ладонь и направить ее в сторону свечей, как пламя жадно тянется следом, начиная трепетать, отражается сотней бликов от зеркала. Дилюк напрягает пальцы, выписывая ими плавные линии, вкладывая в алое, пляшущее пламя свою волю, и вот огоньки уже обретают форму, перетекая из звериной в человеческую, чтобы затем стать двумя шебутными мальчишками, гоняющими мяч из стороны в сторону. Две пламенных фигурки мельтешат, сыпя случайными искрами, оторвавшись от фитилей и получив свободу, постепенно вырастая и удлиняясь, становясь более узнаваемыми. Кейя, на секунду оторвавшись от своего занятия, тихо хмыкает ему прямо в ухо, посылая по спине волну жарких мурашек, рука вздрагивает, разделяя пламя, но Дилюк сосредотачивается, подхватывая красную незримую нить контроля, и вновь соединяет два огонька друг с другом. Прохладные пальцы то и дело массируют кожу его головы, приятно царапая короткими ногтями, костяшки поглаживают за ушами, Дилюк блаженно прикрывает глаза, а огненные фигурки покорно кружат в вальсе, слившись крохотными руками, срастаясь то верхней, то нижней частью тел. Желая дать огню всю свободу, которую он может, Дилюк отправляет пламя по широкому кругу через всю ванную, прямо над их головами. Провальсировав два тихих, наполненных только звуками общего дыхания, танца, фигурки плавно подплывают обратно к своим свечам, низко поклонившись напоследок. Дилюк, уже не совсем руководящий, а скорее наблюдающий со стороны за огнем, оживившим его давние воспоминания, дергает уголком губ. Чувствуя, как перестало тянуть отдельные участки кожи на голове, а расческа больше не тормозит, завязая в колтунах, Дилюк в последний раз ведет ладонью, опуская огоньки на насесты из фитилей, где они довольно вспыхивают, вновь обретя опору. Следуя внутренним ощущениям Дилюка, даже там, зависнув каждый над своей свечой, фигурки продолжают выглядеть точно так же, как он сам и Кейя. Маленькие, желтые и сверкающие от внутреннего жара, они все равно тянутся друг к другу. Кейя в последний раз проводит по его волосам расческой, осторожно смывает масло, и закручивает длинные гладкие пряди в один толстый жгут, закрепляя чуть ниже затылка. Довольно хлопает в ладоши, вновь поднимаясь на ноги, складывает на туалетный столик расчески и гребни, мягко улыбаясь, и замирает перед свечами. Дилюк, следящий за ним через зеркало, успевает рассмотреть на его лице тень меланхолии, но она быстро уходит, стоит Кейе прикрыть глаз. Он снимает повязку, складывая ее рядом с расческами, намораживает на ладони тонкий слой льда, и скользит ею над фигурными огоньками. Дилюк, замерев в наполненной водой ванной, следит за пламенем, лижущим лед, но тот не тает - элементальный, сильный, он надежно защищает Кейю от новых ожогов. Дернув бровями, Кейя бросает на Дилюка нечитаемый разноцветный взгляд через зеркало, а потом, пододвинув две свечи вплотную друг к другу, так, чтобы пламя всегда могло слиться друг с другом, наконец поворачивается к Дилюку лицом. И вот так, подсвеченный сзади мягким желтым светом, с распущенными влажными волосами, вьющимися на концах, голый и открытый, он кажется Дилюку чем-то нездешним. Смуглым миражом в песках Сумерских пустынь, тенью под раскидистыми лапами елей в лесах Снежной, спрятанной в развалинах, укрытой плющом и временем статуей где-то на неизведанных землях Монштандта. Неприкрыто любуясь, он слизывает капли пота над верхней губой, рассматривая Кейю с головы до ног: сильные плечи мечника, поцелуи ожогов на коже шеи, глубокий белесый шрам под сердцем, смявший даже мышцы, литой пресс, дорожку темных волос, вьющуюся вниз, к паху, его красивый полувставший член, аккуратную стрижку, узкие бедра и длинные, сводящие с ума ноги. Дилюк знает - стоит поцеловать Кейю в косточку у свода стопы, лизнуть вдоль сухожилий, и он не сможет не застонать, покрываясь мурашками. Знает он и о том, какие на самом деле у Кейи чувствительные внутренние части бедер, как он любит чувствовать ладони на талии, сжимающие его, держащие крепко, что соски, напротив, безучастны к ласкам, а в шею можно целовать и кусать, но никогда не пробовать придушить даже в шутку. Тон его голоса, когда он сильно возбужден, нелюбовь к громким крикам, привычку сжимать губы, чтобы не стонать слишком часто. То, как начинает ходить ходуном его грудная клетка, когда Кейя задыхается под ним, и довольный блеск глаза, стоит ему оказаться сверху. Он знает все это уже много лет, обнаружив и выучив, разгадав для себя, словно самую удивительную тайну. Но время прошло, и теперь, Дилюк уверен, Кейя знает о себе еще больше, таит в себе еще большее. И ему не терпится разгадать и это, рассмотреть пристальнее, прикоснуться, услышать, почувствовать, поэтому он зовет к себе эту ожившую мечту, и Кейя, довольно выдохнув, наконец отрывается от столика и делает два шага навстречу. Дилюк подает руку, помогая залезть, раздвигает ноги, садясь выше, и довольно коротко стонет, когда прохладная смуглая спина приятной тяжестью ложится ему на грудь. От дополнительного веса вода шумно переливается через край, Кейя возится, усаживаясь удобнее, с протяжным вздохом откидывает голову Дилюку на плечо, слегка поворачивается, ловя его остекленевший взгляд, и вопросительно вскидывает пересеченную ожогом бровь. Дилюк, вначале оглушенный контрастом теплой воды и прохладного тела вплотную к себе, а потом пришибленный видом голой кожи, покрытой шрамами, прямо перед своими глазами, чересчур близко, так, что не рассмотреть каждый завиток сросшейся более белой кожи не выходит, выдавливает из себя жалкое покашливание, больше похожее на предсмертный вскрик фазана, попавшего в капкан, и спешит исправить неловкость: - Я ещё привыкаю. - Он так долго не впускал никого в свое личное пространство, что теперь это кажется чем-то инородным. Перестроить восприятие и убедить постоянно настороженный разум в том, что Кейя безопасен, не причинит ему вреда, сложно, но Дилюк старается изо всех сил. Вдыхает и выдыхает, специально держа глаза раскрытыми, еще раз осматривает ванную комнату, смуглое тело перед собой, прислушивается к ударам сердца в груди, размеренным, спокойным, сглатывает вязкую слюну. Кто, если не Кейя достоин безграничного доверия? Иногда Дилюку кажется, что он верит ему и в него самого дальше больше, чем себе. Кейя - его почерк на клочках бумаги, далекий голос во снах, синий отблеск в воспоминаниях, причина стольких радостей, короткого, яркого горя, многих сожалений, бесконечной любви. Ближе, чем он, у Дилюка никогда никого не было, и он не хочет, чтобы появлялся в будущем. Потому что это будет... сложно, намного сложнее, чем раньше, когда Дилюк открывался людям проще и сам был легче, моложе, более наивнее. Будто сотканный из легкого одуванчикового пуха - так ему кажется сейчас, когда ни о какой легкости уже не идет и речи. Он тяжелый, проржавевший и скрипучий, как неповоротливые стражи руин. И точно так же, как и они, упрямо продолжает двигаться вперед, потрескивая, взвизгивая неведомыми механизмами внутри, рассыпаясь в драках, замыкаясь, сгорая, но вновь собираясь в единое целое через пару дней. И, наверное, думать так правильно, доверять - правильно, особенно Кейе, знающему все его слабые места и прорехи между литыми пластинами брони. Это все еще не просто. Кейя согласно вздыхает, глубоко и размеренно, Дилюк чувствует движение чужих ребер своей грудной клеткой, постепенно успокаиваясь, оттаивая, и с благодарностью коротко целует его в плечо. Кейя ведет ладонью, лаская кожу Дилюка у бедра, и тихо соглашается: - Правильно, привыкай ко мне обратно. Ему все еще не до конца верится во все это. В них двоих, вместе, принявших друг друга обратно, в мирную спокойную жизнь, в то, что каждый вечер солнце заходит, а утром вновь появляется на небосводе, не прячась во тьме по полгода. Что он смог вернуться из той непроглядной бесконечной ночи, вырвался, проморгался от слепящего бельма солнца, сводящего с ума, прошел, проскакал, прожил все это, и вновь оказался здесь. В своей прекрасной мечте. С Кейей. Но вот они в ванной. Только вдвоем, в мерной тишине замкнутого пространства, укрытого в пар. Полутьма, разбавляемая светом свечей, звук капающей воды и тихий плеск, с которым Кейя то опускает, то поднимает руку, играясь и обливая правую коленку Дилюка, торчащую из воды, постепенно настраивает его на нужный лад. И он расслабляется. Это тоже происходит постепенно, медленнее, чем ему самому хотелось бы. Вначале отмирают ладони, расслабляясь под водой, затем плечи, напряженные мышцы шеи, пресс, ноги, Дилюк ведет тазом, перемещаясь поудобнее, и первым тянет руки к Кейе. Пока что только для повторного узнавания - скользит под водой почти невесомо, прикасаясь самыми кончиками пальцев, очерчивая впадинки и бугры, взлетая и проваливаясь, чтобы потом коварно ущипнуть за бок разомлевшего Кейю. Дилюк почти не вкладывает силы, но Кейя все равно недовольно крякает, будто самая настоящая утка, и взбрыкивает ногами в воде. Поворачивается лицом к Дилюку, недовольно фыркнув, и в отместку кусает его за щеку: - Не убивай момент. Дилюк, искренне удивленный тем, что его впалые щеки действительно можно укусить, не наткнувшись зубами на кость тут же, широко оглаживает чужие ребра и талию раскрытыми ладонями, чувствуя, как горячие от воды ладони тут же вновь остужаются о холод, исходящий от кожи. - Тебе комфортно быть таким прохладным? Дилюк, напротив, сейчас чересчур теплый, намного теплее, чем обычно. Глаз бога всегда дарит своим носителям отпечаток своих стихий на тела, но обычно это легко можно контролировать и свести почти до минимума. Кейя же, на взгляд Дилюка, даже слишком холодный для его же собственного удобства в повседневной жизни. - В основном да. Получил крио-стихию и остыл, как и все. Теперь почти не мерзну. Но и согреваюсь очень долго. - Кейя задумчиво поднимает руку из воды, рассматривая пальцы, и пар от воды тут же боязливо расползается от кожи в стороны, почуяв его температуру. Даже капли ползут по его пальцам медленно, словно нехотя, постепенно наливаясь мутным холодом. Дилюка таким, конечно, не напугать, Кейю хочется сгрести в объятья и отогревать просто с неистовой силой, но в начале все же стоит спросить. Что он и делает: - Согреть тебя? Кейя отвечает согласным кивком, вновь откинувшись на плечо, и Дилюк тут же нагревает ладони, медленно скользя по голой коже перед собой. Минуя шею и начиная с разлета плеч, оглаживая их, Дилюк скользит по рукам, ныряя по внутренней стороне, к ладоням, пока хватает длины его собственных рук, потом возвращается тем же путем, но уже с другой стороны, не пропуская ни кусочка кожи, ощущая, как она быстро нагревается под прикосновениями. Переместившись на грудь и приласкав распахнутыми пальцами шею, соскользнув с кадыка обратно на ключицы, прослеживая пальцами грудные мышцы и ныряя под воду, Дилюк прислушивается к Кейе и удовлетворенно подмечает, что тот начал дышать глубже и чаще. Сомкнув пальцы и огладив весь торс, надавливая сильнее, чем в первый раз, прикасаясь намеренно, Дилюк подается вперед, вжимаясь в Кейю еще ближе, еще плотнее, приятно потирается пахом, устраивая свой вставший член между чужими пухлыми ягодицами, в глубокой ложбинке, и проходится короткими, легкими поцелуями по шее там же, где до этого были его руки. Кейя под его прикосновениями тает, трескаясь, будто тонкий слой ледяной корки на лужах под палящим солнцем. Теплеет, оживая, дышит часто, со свистом, кладет беспокойные руки на край ванной и время от времени сжимает пальцы в кулаки. Но продолжает упорно молчать, расслабившись, отдавшись на волю Дилюка. Тот, конечно, не может подвести таких высоких ожиданий. Скользнув прямо над пахом, не касаясь члена, он жаждуще обхватывает ладонями нежную кожу на бедрах, нагревая руки еще сильнее, контролируя при этом температуру так, чтобы она не в коем случае не переходила порог комфортной, и сжимает пальцы. Кейя в ответ слабо вздрагивает, рвано сглатывая, закрыв глаза, жмется ближе, то напрягаясь всем телом, то расслабляясь, волнообразно, горячо, возбужденно, и выдыхает: - Совсем позабыл. Кожа становится очень чувствительной. Когда так... - Дилюк, дурея от новых открытий, ощутимо кусает его в плечо, скользя ладонями под ягодицы, сжимая их, помогая прижаться к себе еще ближе, войти в единый ритм движений, чувствуя, как в животе закручивается раскаленная до бела спираль возбуждения. - Отлично. - Голос хриплый и низкий, Дилюк облизывает губы снова. Пар теперь тоже, кажется, несет в себе отпечаток розового цвета от масла, и его страстно хочется размазать по смуглой коже, втереть в мышцы и оставить там, глянцево блестящим, навсегда. Кейя отвечает ему довольным коротким низким стоном, распрямляя плечи, дышит все более сбито, роняет правую руку в воду, находя ладонь Дилюка, и переплетает их пальцы. Медленно тянет по своему бедру вниз, к члену, но перед прикосновением все равно замирает на секунду и спрашивает Дилюка: - Хочешь? Пестрые огненные цветы распускаются у Дилюка прямо под кожей. Он согласно кивает, целуя Кейю в затылок, прикусывает чувствительную кожу и тут же влажно лижет, жадный, голодный и очень счастливый: - Да. Дилюк выдыхает жаром ему в шею и целует позвонки, не в состоянии оторваться от смуглой потеплевшей кожи, прижимаясь к ней губами снова и снова, второй рукой подныривая под яички, начиная мягко ласкать их. Правой рукой, все еще переплетенной в рукой Кейи, он наконец накрывает его член, оглаживает пальцами головку, скользит по стволу, и то, как Кейя плавно начинает двигать бедрами ему навстречу, окончательно утягивает Дилюка в водоворот наслаждения. Ему больше не нужно смотреть, поэтому, закрыв глаза, он чувствует: теплое разомлевшее тело в своих руках, резкие, короткие вдохи, трепет под пальцами, под губами, лижет языком, уже не сдерживаясь, смыкает ладонь на члене еще плотнее, ощущая его горячую твердость, мягкую нежную кожу под пальцами, плеск воды вокруг них, влажный пар, заменивший воздух. Сместив левую руку над пахом Кейи, он ловит каждое сокращение мышц пресса, импульсивное, сладкое, сам приникает максимально близко, толкаясь в упругую тесноту между ягодицами и спиной, его член, зажатый между двумя их телами, возбужденно пульсирует, добавляя приятным ощущениям еще больше огня. В какой-то момент их дыхание синхронизируется, от чего у Дилюка голова идет кругом, он кусает гладкое бархатное плечо вновь и довольно низко стонет, ускоряя движения рукой. Кейя, впившись пальцами левой руки в его колено, держась за него, будто за последнюю реальную опору между явью и забытьем, глотает стон и предупреждает севшим голосом: - Если хочешь продолжить все в кровати, лучше остановиться сейчас. Дилюк настолько удивляется этим словам, странным, будто осторожным в чем-то, совсем не похожим на ту жадность, которая жила в Кейе раньше, когда они ухали в страсть с головой, что раскрывает глаза и немного замедляет движения рукой. Смотрит на залитое румянцем лицо, покрасневшее ухо, слипшуюся от пота челку, отметины собственных зубов на плече, рядом со шрамами, и упрямо приникает вновь, еще ближе, зарывается носом в волосы над ухом и низко рокочет: - Хочу, чтобы ты кончил сейчас от моей руки. И едва успевает отвернуть голову, когда Кейя вдруг с громким удивлённым возгласом выгибается в его руках, крупно вздрагивая. Его ноги взлетают из воды, окатив их волной брызг, а руки вцепляются в бортики ванной. На миг испугавшись, да так, что сердце пропускает удар, затем Дилюк чувствует, как член Кейи быстро и ощутимо вздрагивает в его ладони, пульсируя от оргазма, слышит дрожащий долгий стон и рвано вдыхает, распахнув глаза шире, догадавшись. О, кажется он немного перестарался с намерением, которое вкладывал в слова, да? Поджав губы и нахмурившись, Дилюк осторожно целует Кейю в плечо, окаменев позади него, и с тревогой ждет пока тот отдышится и придёт в себя. Кейе требуется удивительно много времени для этого - пережив пик наслаждения, он без сил валится обратно на грудь Дилюка, протяжно выдыхая, а затем поднимает из воды мокрую ладонь и закрывает свое лицо, прячась от всего мира. Он несколько раз открывает и закрывает рот, будто силясь сказать что-то, громко сопит, дыша через нос, но потом все же отмирает, поворачивается к Дилюку и смотрит на него настолько удивленными глазами, словно у Дилюка вдруг вырос рог прямо посреди лба: - Ты меня заговорил на оргазм? Получив говорящее громче слов сконфуженное молчание в ответ, Кейя фыркает и вдруг начинает громко хохотать. Дрожит всем телом, сжимая ноги, хлопает по воде раскрытой ладонью, и смеется так упоительно и звонко, что у Дилюка начинает звенеть в ушах. - Дилюк! Во имя семерки! - Кейя прерывается на это восклицание, продолжая смеяться, но то, с какой любовью он произносит его имя, вселяет в Дилюка определенные надежды на то, что он еще не испортил вечер окончательно. - Это определённо самое дикое, что со мной случалось. Я должен рассказать Розарии, она подавится пивом. - Отсмеявшись, Кейя вылавливает ладонь Дилюка из воды, вновь переплетает их пальцы и стекает вниз, оставляя на поверхности только часть своего лица, подогнув колени у дальнего края ванной. Поймав его мерцающий от веселья разноцветный взгляд, Дилюк шумно выдыхает через нос и облизывает успевшие высохнуть от волнения губы, но Кейя булькает водой и спешит перебить его, покачиваясь на поверхности, будто большая кувшинка: - Это было...сильно. Мне понравилось, но в следующий раз давай обсудим это заранее. Он довольно щурится, высунув кончик языка, и поглаживает ладонь Дилюка своим большим пальцем. Все еще слегка дезориентированный, с расширенными острыми зрачками и легким румянцем на щеках, он не в какое сравнение не идет с Дилюком, который от удивления краснеет быстро и густо, да так сильно, что жар начинает щипать щеки: - В следующий раз. Кейя в ответ кивает, позабыв, как близко к его лицу находится вода, чуть не тонет окончательно и все же садится чуть выше, по кошачьи отфыркиваясь. Но даже так он не сводит с Дилюка глаз и не отпускает его ладонь. Всегда рядом. У Дилюка, кажется, после всех сегодняшних приключений, все же скоро остановится сердце. - Конечно! Это открывает безграничное поле новых возможностей! Я никогда о таком даже не слышал. - Кейя омывает лицо свободной рукой, зачесывает челку назад, а потом возвращается к Дилюку в объятья, не забыв при этом чувственно проехаться ягодицами по его члену, который не упал даже после всех потрясений: - Давай все же продолжим в кровати. Хочу показать на что способна сила моего языка. С тобой мне, конечно, не сравниться, но тоже вполне себе. *** Когда Кейя, закутанный в пушистый банный халат, тянет Дилюка в его же спальню, он не сопротивляется. Успевает только порадоваться тому, что, видимо, наконец сможет нормально провести ночь на этой огромной кровати, без борьбы с мягким одеялом, пышным матрасом и чрезмерным количеством подушек, когда Кейя первый скидывает халат и, распахнув руки, падает в объятья белой воздушности. - Подумать только, я столько воображал себе, как сведу тебя с ума, а ты взял и уделал меня за одну фразу. - Кейя отползает выше к изголовью, скользит раскрытой ладонью от груди к паху, выгибаясь, и рот у Дилюка сам собой наполняется слюной. Его собственный член стоит, приподнимая мягкую ткань халата, в голове каша из вялых, полутревожных полувозбужденных мыслей, и выдает он первое, что приходит на ум: - Мне жаль? Кейя в ответ громко фыркает, дернув ногой, гладит тазовую складку, медленно, влекуще, и сверкает глазами: - Прекращай это. И иди ко мне. - Будто заклинатель змей, он манит Дилюка пальцами к себе, перебирая ими в воздухе, хватая за невидимую цепь, дёргая и натягивая, и он быстро скидывает халат, сложив куда-то в ближайшее кресло, чтобы забраться на кровать следом и нависнуть над расслабленными ногами Кейи. Дилюк начинает с того, что уже хорошо знает - целует лодыжки, влажно лижет мягким языком теплую кожу, постепенно поднимаясь выше, это очень похоже на преклонение, воздаяние хвалы, что-то древнее и темное, но так подходящее Кейе. Золото зрачка, смуглая спелость кожи, кобальтовый синий в волосах - Кейю нужно ласкать в обожании, он буквально создан для этого, и Дилюк так счастлив вернуться обратно под этот пьедестал. Глаза закрываются сами собой - Дилюк глубоко вдыхает запах чистой кожи, морозной колодезной воды, слегка прикусывает и весь обмирает, слушая довольный вздох в ответ. Диким плющом оплетая Кейю со всех сторон, он накрывает его собой сверху, добравшись до губ, вкладывает пальцы в раскрытые ладони, притирается пахом, ловит горячее дыхание, воруя, забирая все себе, и целует целует целует. Думать ни о чем уже не получается, и Дилюк рад этому - он мерно, ритмично трется членом о мягкое бедро, сходя с ума от ощущения кожи на коже, мягкой, теплой, податливой. Скользит грудью по сильным мышцам под собой, ласкает носком ноги лодыжку, вслушиваясь в тихие довольные звуки, коротко низко стонет в ответ. Кейя отвечает на поцелуи с голодной взаимностью, переплетаясь языком, вылизывает рот Дилюка изнутри, а потом, жарко выдохнув в щеку через нос, выгибается, напрягая мышцы пресса, и перекатывает их по кровати, оказываясь сверху. Дилюк падает головой на мягкий матрас, раскрывает глаза, дезориентированный, ловит чужую довольную улыбку влажными губами и стонет снова. Колени сами разъезжаются в стороны, прося, приглашая, член пульсирует у бедра, влажный от естественной смазки, Дилюку жарко и очень хорошо. Кейя нависает над ним, гибкий, поджарый, Дилюк тянет его на себя и оглаживает ладную гладкую спину раскрытыми ладонями. Просчитывает позвонки, цепляется пальцами за бугристый шрам там, по обратную сторону от сердца, накрывает поверх рукой, а вторую вплетает в волосы и вновь целует глубоко-глубоко, неряшливо, так, что слюна течет по подбородку. Все почти так же, как раньше, но в чем-то и иначе - они оба выросли, покрылись шрамами и обросли мускулами, у Кейи умелые губы и бесстыдные ладони, а Дилюк рядом с ним чувствует себя неповоротливым огромным валуном, поросшим мхом, но это по-прежнему замечательно. У Дилюка то и дело пальцы срываются на дрожь, а тело переполняется восторженным пламенем. Огонь внутри тоже скучал по такому Кейе - нетерпеливому, близкому, возбужденному - Дилюк смотрит и не может наглядеться. Кейя сладко кусает его куда-то в бок, довольно сжимая пальцы на мышцах, сопит восторженно, и Дилюка наконец отпускает окончательно. Приподнявшись, он откидывается на подушки, Кейя закидывает его ноги себе на плечи, спускается поцелуями все ниже, Дилюк смотрит и чувствует - горячие губы на головке члена, упругий язык, пальцы, ласкающие яйца, и хлопает себе ладонью по губам, чтобы не шуметь слишком сильно. Так его не касались уже очень давно. Все это время на самом деле, никто кроме Кейи, все эти годы, пока он мерз в лесах, ползал по оврагам и ночевал вместе с клопами в тавернах, эти же смуглые пальцы десятки раз гладили его во снах, а теперь... Теперь он вернулся - Кейя довольно урчит, почувствовав тяжелую ладонь на своей голове, прогибается, заглатывая глубже, берет всю длину, утыкаясь носом в рыжие волосы на лобке и плавно сглатывает. У Дилюка поджимаются пальцы на ногах и дрожат бедра, в голове марево из удовольствия стелется по мыслям, путая их, и ему жарко, тесно и бесконечно восхитительно. - Давай, я так долго ждал этого, - Кейя уговаривает его двигаться, на секунду выпустив член изо рта, чтобы, обронив просьбу, тут же вернуть его обратно в тесный жар своего горла, и Дилюк рад подчиниться. Вначале плавно, а затем все резче и резче, ритмично, он двигает бедрами, проникая в глубокую, сводящую с ума влажность, пока Кейя туже обхватывает его губами, сосет, напрягая горло, и давит на нижнюю часть ствола языком. У Дилюка перед глазами звезды, целая россыпь галактик, он крепче сжимает пальцы в чужих волосах, предупреждая, но Кейя только насаживается еще глубже. Достаточно только приподнять голову и мельком взглянуть на то, как широко его губы растянуты вокруг твердого ствола, представить на секунду, как горячо в этот момент внутри самого Кейи, как восхитительно было бы сейчас погрузиться прямо в него, пульсирующего, возбужденного, и двигаться, двигаться, сжимая упругие ягодицы в руках, наслаждаясь мягкими стонами в ответ, как что-то большое, раскаленное и дрожащее внутри Дилюка лопается с оглушительным хлопком. Переливается через край, брызжет во все стороны лавой, стекая к члену, тело напрягается, стремясь глубже, дальше погрузиться в тесный жар, и он кончает с коротким рваным стоном. Наслаждение накатывает пузырящейся волной, прокатываясь с головы до ног, Дилюка выгибает на кровати, и даже в этот миг неописуемого, яркого наслаждения он смотрит в родные разноцветные глаза. Острые ромбовидные зрачки дрожат, Кейя глубоко сглатывает, дыша через нос, ждет долгие сладкие секунды, позволяя Дилюку успокоиться, и только после этого медленно выпускает его опадающий член изо рта, вылизав его дочиста под благодарный тихий вздох. Дилюк тянет его на себя обратно, довольно целует в губы и гладит по влажным волосам, приглаживая встрепанные пряди. - Принести тебе воды? Ему до самой глубокой бездны не хочется двигаться, но Дилюк хоть и смутно, но помнит, какой иногда горькой бывает сперма, поэтому, получив кивок, поднимается и бредет до стола, на котором служанки всегда оставляют для него на ночь холодный чай или графин с водой. Наливает высокий бокал, отпивает пару глотков, смочив и свое пересохшее горло, возвращается к кровати, передает воду Кейе и довольно укладывается рядом. Машет рукой в сторону одинокой свечи на столе, приглушая пламя до минимума, слабой искры у самого фитиля, тянется за одеялом, накрывая их обоих сверху, слышит стук стакана, поставленного на прикроватную тумбочку, и роняет голову на подушку, устраивая руку на теплом боку Кейи. Тот ерзает, пару раз меняя позу, ворчит что-то на смешанном языке под нос и шлепает ладонь Дилюку на грудь, фыркнув от того, с каким громким звуком кожа встретилась с кожей. Дилюк вопросительно мычит, уставший и уже готовый провалиться в сон. Но от Кейи веет чем-то странным, поэтому и Дилюк тут же бодрится, раскрывая глаза, и поворачивает лицо в его сторону. - Знаешь, ты вернулся совсем другим, но иногда я вижу в твоём поведении или словах что-то от старого тебя. - Кейя говорит тихим шепотом, переплетая их ноги под одеялом, все еще близкий и теплый, и только поэтому Дилюк не воспринимает его слова как что-то негативное. - И от этого очень странно. - Кейя приподнимает руку, лаская изгиб челюсти Дилюка, улыбается короткой, рваной улыбкой, на секунду прикрывая глаза, а потом улыбается уже совсем иначе - более тепло и искренне, словно вспомнив, что хотя бы здесь можно не притворяться. - Мы уже другие, а кровать все та же. Дилюка на секунду пронзает сомнениями, но потом он думает о совсем иных вещах - про то, каким мечтал увидеть взрослого себя в детстве. Славным рыцарем, возможно в кресле магистра, там, в знакомом кабинете, в окружении стопок с бумагами и книжных шкафов. Сильный и смелый, но все же неуловимо другой, незнакомый человек, который навряд ли смог бы понять его настоящего. Стоя в кругу безоговорочного света, обдуваемый добрым ветром города свобод, в ордене, среди лжецов и глупцов, отдавая всего себя работе, он по-прежнему был бы в чем-то наивным, прямо как в детстве, и, Дилюк уверен, бесконечно одиноким при таком раскладе. Потому что сейчас не чувствовал в себе всего этого. И Кейя был другим тоже. С самого начала, выбрав ложь и частые притворства, он зрел, отливая в черноту, лукавый и любящий неоправданный риск, Кейя словно ждал, когда Дилюк тоже дорастет до понимания. Увидев его еще в первый день в городе, столкнувшись с чужой морозной обворожительной отстраненностью, с колким взглядом и острой улыбкой, Дилюк понял все, кажется, за долю секунды, влетев, наткнувшись, вскрыв себя этим, и принятие брызнуло в стороны кровавой пылью перерезанных артерий. Он стал точно таким же. Как бы он не старался - быть светом, добром, справедливостью, путь к вершине всегда лежал сквозь низины, грязь и кровь, перед восходом солнца всегда царила тьма, глубокая, вязкая, знающая, возвращающаяся вновь и вновь, неизменная, и теперь Дилюк наконец осознал – он никогда не был в ней один. Кейя, морозный и колкий, укрытый белыми вьюгами, точно так же, как Дилюк - алым светом пламени, оба танцевали там, во тьме, кружа друг друга. И какой-то тихой, монументальной частью себя Дилюк знает, чувствует, что ощущать в своей руке чужую - правильно, именно то, что им обоим нужно. Он сжимает талию Кейи крепче, слегка нагрев ладонь, и шепчет в теплую макушку: - Мы все те же, солнце мое. Высвобождает вторую руку из одеяла, скользит ладонью по чужой груди, накрывает чуть выше шрама и довольно говорит: - Потому что здесь я слышу свое сердце. Кейя ведет плечами, коротко вздыхает, зеркаля его жест, и голос его ломкий, дрожащий: - Вот, теперь и я слышу мое. Горжусь им, бьётся исправно. Он вновь прячется за шуткой, но Дилюк понимает его - такие разговоры никогда не даются просто. Он не знает всего, что по-прежнему скрывает в себе Кейя, его мысли и чувства, но готов бесконечно ждать, когда тот привыкнет и откроется ему окончательно. И даже если полностью этого никогда не произойдет, все, что Дилюку нужно, и так уже случилось. Потому что он выбрал Кейю - с его громким смехом, лукавыми улыбками, жестокими шутками, страхом гроз, неспособностью находиться под водой дольше минуты. Еще тогда, давным-давно, в глубоком детстве, впервые взяв его ладонь в свою руку. И точно так же, как и он сам, Кейя тоже выбрал его в ответ. Это правда - иначе глупый, чересчур опасный ритуал, случившийся, кажется, сам по себе, никогда не произошел бы. Подтверждение всему этому - под их ребрами, бьется в едином ритме, все так же, все там же, а значит и они сами - все те же. Взаимно любящие сердца друг друга. И это самое главное. Кейя вздыхает уже более поверхностно, устроив голову у Дилюка на груди, зарывшись макушкой под подбородок, и затихает первым, наконец успокоившись. Дилюк еще некоторое время гипнотизирует взглядом высокий темный потолок, потом пристально смотрит на свечку, от чего та окончательно тухнет, и засыпает следом. *** За завтраком Кейя лениво макает гренку в жидкий желток, хрустит беконом и смотрит на хмурое дождливое небо за окном. Зевнув и помяв плечи, сидя за столом в расстегнутой черной рубашке Дилюка, как будто специально распахнув ворот настолько широко, чтобы было видно слабые отметины ночных укусов на коже, он лукаво щурит глаз и делится своими планами на день: - Те сорок свежих фатуйских лбов наконец получили все нужные указания, подписали документы и сегодня отправляются на Хребет. Я провожу их туда, загляну к Альбедо и приведу отслуживших фатуйцев обратно в город. Чтобы не расползлись, как крысы, по всей округе. А то они любят заглянуть проведать товарищей в другие лагеря, теплый воздух, интересные истории, и потом у нас начинаются неприятные ситуации. Дилюк согласно кивает, гоняя по тарелке маленькую круглую помидоринку из стороны в сторону. Двадцать минут до этого он не мог оторвать взгляда от ладной смуглой шеи, снова и снова соскальзывая по ключицам на плечи, считая наливающиеся темным цветом отметины, оставленные им же, и завтрак в его тарелке за это время успел безнадежно остыть. Не то чтобы Дилюк на это жаловался, конечно, да и Кейя, заметив его завороженное внимание, приосанился и стал улыбаться еще шире, так что все, кажется, были только в выигрыше. - Управлюсь за двое суток, но как же не хочется на Хребет, ты бы знал. Кейя показательно тяжело вздыхает, перекручивая вилку между пальцами, делает глоток кофе и подпирает щеку ладонью, продолжая свой рассказ: - Там после лавины еще не до конца протоптали нужные дороги, один мост недавно рухнул, мне писали об этом, так что бродить нам, целой толпе, до самых сумерек. Хорошо хоть тепловые статуи работают исправно, да и фей там достаточно. Дилюк вспоминает свои походы на Хребет, поразительно кусачий ледяной ветер, острое снежное крошево, мороз, пробирающий до костей даже с пиро-глазом бога, и ежится. Снежная, конечно, была покрыта снегом почти полностью, оттаивая только на месяц летом, но даже так с ужасной погодой Хребта сравниться не могла. Проклятая гора по праву считалась одним из самых суровых мест на континенте. И находиться на ее территориях хотелось как можно меньше. Кейя, с крио-глазом бога, по его собственным рассказам, холода теперь почти не чувствовал, но внутри Дилюка, вновь обрётшего огонь, все равно крутилось яркое желание как-то согреть и утеплить его в дорогу. Подумав с пару минут и наколов, наконец, помидорку на вилку, да так, что на белый фарфор тарелки брызгает красным соком во все стороны, Дилюк вдруг чувствует среди своих мыслей одну очень хорошую идею. - Через сколько тебе нужно выходить? - он уже поднимается со стула, отодвинув пустую теперь тарелку, забирает с собой недопитую чашку с чаем, и заходит Кейе за спину, вновь скользя взглядом по расслабленным плечам. - Час еще есть. Фатуи уже вышли из города, пойдут по дороге на Спрингвейл, и я встречу их там и поведу к ущелью Спящего Дракона. Там в устье реки как раз большой лагерь у подножья. Отсюда намного ближе, так что это будет быстро. Коня я все равно брать не хочу, пусть отдыхает. - Кейя запрокидывает голову, ловя взгляд Дилюка, довольно дергает бровями и мягко улыбается. - Я кое-что придумал, скоро буду. - Дилюк наклоняется, целуя Кейю в прохладный лоб, получает согласное мычание в ответ, а потом спешит на поиски Аделинды. Находит он ее снаружи, в саду, поучающую молоденькую служанку правильно вешать белье, просит толстую длинную иглу и моток белых ниток, получает желаемое и медный наперсток в довесок, благодарно кивает и взлетает по лестнице обратно в свою спальню. Там долго копается в мешках, которые так и не разобрал после возвращения, вытаскивает на свет осторожно свернутую белоснежную волчью шкуру, раскладывает на кровати и окидывает ее задумчивым взглядом. С этой шкурой у него связана одна короткая, но интересная история - этот волк преследовал его по снежнянским лесам около двух недель, безошибочно идя по следу, как бы Дилюк не пытался петлять и даже пересекать замерзшие речки и озера прямо по льду. Что именно животное хотело от него, Дилюк в конечном итоге так и не узнал - волк погиб во время атаки Дилюка на очередной лагерь фатуев, угодив под шальную шрапнель пиро-застрельщика, которая разнесла ему голову на десяток частей. Дилюк нашел его позже, заметая следы, и даже, помнится, вздохнул с облегчением, потому что уже изрядно подустал спать в пол глаза и прислушиваться к близкому, тревожному вою среди черных елей, но шкуру все же решил взять с собой - в городе за нее можно было получить много звонких монет. Но ни в первой лавке, ни во второй шкуру почему-то не приняли - купцы ценили цельные шкуры, с головой и хвостом, а Дилюк тогда освежевал волка довольно грубо, быстро и почти в полной темноте. На хвост, грязный и пропитанный кровью, времени не хватило вовсе, поэтому шкуру пришлось оставить себе. Позже, отмыв и высушив ее, он даже остался доволен - мех был удивительно мягким и пушистым, не лез, приятно грел ладони, и обещал сослужить хорошую службу в будущем. И вот сейчас его время наступило - Дилюк ощущает это внутри себя с легким, пьянящим знанием, магия шепчет, подталкивая руку к столу, просит взять нож для бумаги и придать шкуре определенную форму. Вместо него, тупого и непригодного для правильных разрезов, Дилюк использует один из ножей, припрятанных в сапоге, режет прямо на весу, боясь поцарапать стол или пол, рука идет легко, разрез получается ровным и плавным, а затем берет в руки иглу с ниткой и замирает вновь, присев на кровать. Закрывает глаза, прислушиваясь к себе, зовет магию, ритмично стучит носком ботинка по полу, проваливаясь в черноту под веками все глубже и глубже, и пытается увидеть перед внутренним взором конечную цель. Согреть, указать путь, вывести на след, словно настоящего волка с идеальным нюхом и природным чутьем на добычу. Белый нетронутый снег, высокие сугробы, наступающие, наваливающиеся сверху тьмой сумерки, быстро переходящие в ночь, свет луны, отчетливый запах человеческого пота и кожи в воздухе. Звериные следы с мазками от выпущенных когтей спереди, инстинкт хищника, морда, опущенная вниз, вынюхивающая, знающая, чувствующая, куда и как идти. Обходя ловушки, слыша шорохи и скрипы на многие метры вокруг, красная нить пунктиром тянется от одной точки до второй, соединяя, сшивая, Дилюк глубоко втягивает воздух носом и распахивает глаза. Залитая серым полуденным светом комната дрожит перед его взглядом, проступая в реальности на фоне белых бескрайних равнин, Дилюк моргает, тряся головой, а потом довольно кивает сам себе и вновь возвращается к предметам в своих руках. Прокалывает палец, наматывая на него с десяток витков нитки, прислушивается к себе, пожевывая нижнюю губу, дышит глубоко, размерено, вздрагивает, когда рука сама собой взлетает к голове, задумывается на секунду, вспоминает, соглашаясь, выдирает пару прядей волос, не морщась. Берется за самый кончик белой нитки, протягивает ее сквозь капли крови на пальце, окрашивая в красный, вытягивает, разведя руки в сторону, а потом скрупулёзно перетирает со своими собственными волосами, отделяя каждый из вырванного пучка, сплетая с ниткой, чтобы в итоге получить уже что-то новое, сильное, дрожащее от магии и натяжки. В дороге он научился чинить порванную одежду. Больше не было служанок и внимательной Аделинды, следящих за его внешним видом, но ветер с дождем отлично напоминали Дилюку о том, что дырки в штанах или куртке могут привести к простуде и высокой температуре. Учиться пришлось быстро, получилось далеко не с первого раза, но потом он достиг определенного мастерства и больше не волновался о том, что застудит зад или не сможет зашить резанную рану после неудачной вылазки - швы, все же, приходилось накладывать разные. Наперсток облегчает дело, Дилюк работает быстро и споро, обшивая накидку по краю мелкими, совершенно невидными из-за пышного меха, стежками, вкладывая испытанные мысли, чувства и ассоциации в движения рук, и к концу шитья у него перед глазами начинают плясать черные точки. Он сжимает зубы, заставляя себя вначале закончить, а уже потом поддаваться закономерной слабости, закрепляет свободный конец нити уверенным узелком, обрезает белый кончик в начале и довольно разглаживает накидку на коленях, прикрыв глаза и пытаясь продышать упадок сил. Зарывается пальцами в мех, прислушиваясь к нему, осязая, получает сильный, уверенный отклик, именно такой, как ему и хотелось, довольно улыбается, поднимаясь с кровати, и нетвердой походкой возвращается в зал. Кейя уже стоит у выхода, переодевшийся в свою привычную белую рубашку, в застегнутом поверх корсете и короткой синей капитанской жилетке, он поправляет цепочки на бедре и выглядит, как всегда, просто замечательно, но совершенно не подходяще для двух дней на Хребте. Свое мнение, впрочем, Дилюк оставляет при себе, выходит за Кейей на улицу следом, ловит заинтересованный взгляд и подходит ближе, торжественно оборачивая чужие плечи белой мягкой накидкой, приглаживая ладонями сверху. - Поможет тебе найти дороги быстрее. - Объяснять свою магию отчего-то неловко, слова вновь ускакивают куда-то стаей перепуганных зайцев, но Кейя, кажется, все понимает правильно - тут же переводит взгляд на дорогу перед ними, шаркает пятками, выпрямившись, и довольно щелкает пальцами. - Сделал специально под меня? - он оборачивается, синяя длинная прядь волос взлетает, рассыпаясь по белому меху, и у Дилюка от удовольствия даже слегка краснеют щеки. Теперь Кейя выглядит еще богаче и статнее - тонкие смуглые пальцы пробегают по накидке, поглаживая, наслаждаясь, Дилюк кивает, соглашаясь со всем сразу, вновь не в состоянии оторвать взгляда. - Роскошно. - Кейя шагает к нему на встречу, закидывая руки на шею, утягивает в глубокий благодарный поцелуй, и взгляд у него шалый, морозный, впитавший часть магии, зрачок хищно сужен, а стужа вырывается из глаза бога, облетая его по кругу. Дилюк жадно отвечает на поцелуй, дрожа от перепада температур, лижет улыбающиеся губы напоследок, и отступает прочь, очерчивая всю фигуру Кейи взглядом. Действительно роскошно. - Теперь дорога обещает быть намного более приятной. Буду смотреть на стучащих зубами фатуйцев и наслаждаться. Спасибо. - Кейя поправляет меч в ножнах на бедре, вновь оглаживает накидку, взмахивает рукой в воздухе, театрально поклонившись напоследок, и отправляется в путь. Он идет по дороге до ворот, не оборачиваясь, но там, за порогом, кидает Дилюку прощальный короткий взгляд, от которого тот наполняется жарким, живым пламенем, громко фыркает и уходит, поворачивая за винокурню в сторону птичника. Еще ранним утром сокол вернулся с посланием из Организации, но Дилюк на пару часов отложил его чтение, занятый более важными делами. *** Поначалу меч, объятый пламенем, ощущается в руках до странного тяжелым и непривычным, слишком ярким, но Дилюк вспоминает старый стиль боя достаточно быстро - всего за пару часов, постепенно продвигаясь по дороге к Старому городу и зачищая один лагерь хиличурлов за другим. Их, к его неприятному удивлению, на пути попадается превеликое множество, добротно отстроенных и явно уже давно не чищенных, и огонь отлично помогает ему в этом, вгрызаясь в деревянные вышки, сжигая и лучников, засевших на них, и кривоватые хибары с припасами. Деревянные щиты метачурлов трещат, разваливаясь под его ударами, воздух постепенно пропитывается гарью, пару раз Дилюк прибегает к помощи глаза порчи, но все же старается использовать именно огонь. Пламя жадно ревет вокруг него, шлейфом тянется вслед лезвию меча, поет, потрескивая, набирая силы, и к середине дня у Дилюка получается вызвать первого огненного феникса. Средних размеров птица пролетает над ущельем, выжигая под собой траву и снося очередную вышку хиличурлов, взмахивает алыми крыльями и взмывает вверх, выдав громкую трель напоследок. Дилюк довольно вытирает пот со лба, перехватывает двуручник поудобнее и ухает в вопяще-мельтещащую гурьбу из врагов, чувствуя, как огонь внутри вспыхивает так же ясно, как и снаружи, поджигая все вокруг. Он, все же, немного скучал по этому - простая и честная битва, сила против силы, энергия, кипящая, бурлящая внутри него еще с вечера, вернувшись вместе с глазом бога, наконец находит выход. В какой-то момент он даже начинает слегка улыбаться, ощущая, как отвыкшие от сильной нагрузки плечи простреливает слабой болью, а мышцы наливаются приятной усталостью. К Старому городу он добирается уже затемно, вычистив все ущелье по пути. Долго обходит нетронутый воздушный купол по кругу, проверяя на целостность, не находит никаких признаков активности магов бездны, и уже решает поворачивать обратно, когда на одном из пригорков вблизи каньона Светлой Короны видит явно временную фиолетовую палатку со знакомыми до боли узорами. Хмурится, уходя в глубокие, длинные ночные тени, рассматривает маркий элементальный электро след фатуйского мага цицин и затихает, выжидая удобного момента. Если правила Монштандта по расположению фатуйских лагерей не изменились, в чем Дилюк был уверен почти на сто процентов, на стоянке должно быть минимум три солдата, а палатка обязана иметь на себе яркий номер, нарисованный белой краской в видном месте. Маленькая, рассчитанная на одного палатка с фиолетовым ромбовидным рисунком никаких цифр на себе не имеет, а фатуйка, сидящая у костра, явно находится тут в одиночестве, если не считать вяло порхающих около нее цицин, то и дело потрескивающих фиолетовыми разрядами. Обдумав ситуацию и варианты своих дальнейших действий, Дилюк убирает глаз порчи и готовит заряд пламени прямо в ладонях, приближаясь к палатке с подветренной стороны. Атакует первым, метя прямо в отставленную в сторону громоздкую лампу, ведет пламя в сторону врага, доводя реакцию до перегрузки, и вовремя обрывает поток, не попадая под остаточное электричество. Одетая в черно-фиолетовый плащ женщина падает на землю, потеряв сознание, цицины, поджаренные, с недовольным писком разлетаются по сторонам, свободные от морока, и Дилюк вновь выходит победителем в этом сражении, но без запачканных человеческой кровью рук. На то, чтобы связать мага, обыскать ее вещи и палатку, уходит всего около часа, но и здесь Дилюк остается практически ни с чем - никаких писем при себе женщина не имеет, провизия в ящиках рассчитана всего на три недели, только зашифрованный дневник наблюдений и пара ветвей артерий земли, оставшихся после побежденных магов бездны, доказывает, что лагерь здесь стоял все-же не случайно. Посетовав на абсолютную некомпетентность большей части рыцарей, явно не проверяющих эту территорию уже долгое время, Дилюк берет в одну руку двуручник, второй закидывает себе на плечо связанное бессознательное тело, готовясь к долгой дороге до города, а потом представляет лицо Джинн и думает еще раз. Какими бы ни были его благие намерения, полтора десятка рыцарей и Кейя, топчущий в данный момент снега на Хребте, явно не будут рады подобному подарку. И, получив нелегального солдата, начнут долгое и нудное разбирательство, будут бесчисленное количество раз вызывать Дилюка в Орден, задавать вопросы, интересоваться тем, что вообще он забыл на давно заброшенных землях Старого города, не приведи семерка отправят сюда пару молодых желторотых рыцарей, которым непременно тут же помнут все доспехи хиличурлы, а разбираться со всем этим в конечном итоге все равно скорее всего поручат Кейе, как самому разумному. И приближенному к Дилюку. Картина, на вкус Дилюка, вырисовывалась крайне безрадостная. Но и оставить вот так, на самотек, он эту фатуйку тоже не мог. Не убивать же ее, в конце концов. Рассматривая чужое немолодое лицо сквозь прорези черной маски и перетирая рассыпанную повсюду пыльцу туманной травы между пальцев, Дилюк решает не изобретать колесо для телеги заново и просто сдирает с палатки верхний фиолетовый тент, опаляет его огнем до черноты, заматывается в него, словно в плащ, завязывает волосы в хвост, пряча под капюшон, и уже так, замаскировавшись, направляется с ношей и припрятанным за пазуху зашифрованным дневником в Монштандт. Ловко минует куцый патруль на дороге от Вольфендома, уже под самыми стенами города снимает с фатуйки маску, надевает ее на свое лицо, карабкается наверх, маскируя шум под скрип лопастей мельниц, проходит по самым мало-освещенным улицам, никем незамеченный, и оставляет молчаливый неподвижный подарок прямо у дверей отеля Гете. Стучит в двери, тут же отступая обратно во тьму, прячется за высоким кустарником, вслушиваясь в тихую, удивленную возню, убеждается в том, что хвоста нет, и только после этого расслабляется окончательно. Надеяться на то, что фатуи поймут довольно непрозрачный намек, конечно, не приходится, но в данной ситуации он сделал все, что смог. Не пришли ему Организация письмо с информацией о странной активности магов бездны в районе Старого города, Дилюк бы и сам не скоро оказался в тех краях, но самоуправства фатуев как не терпел раньше, так не собирается терпеть и сейчас. Цели остались те же, поменялся только его стиль, смягчившись и став более человечным. Дилюк проваливается в свои мысли, сравнивая прошлое и настоящее, и сам не замечает, как ноги приносят его за Собор Фавония, уже на исходе ночи, в место, к посещению которого он еще день назад собирался основательно готовиться морально и даже, возможно, выпить бокал вина для более крепких нервов. Но вот он здесь, теплый ветер гуляет между каменных плит с начерченными датами и именами, мягко колышутся цветы, Дилюк покрыт грязью, копотью, замотанный в обожженный плащ-палатку и с фатуйской маской на лице, уже сутки на ногах, но все еще поразительно бодрый, защищающий Монштандт, как и всегда, и нужная могила находится почти сразу. Он стоит некоторое время, пропитываясь тихим пением ночных птиц и спокойствием окружающей атмосферы, прикрывает сухие глаза и наконец подает голос: - Я отомстил. - Выходит хрипло от того, что Дилюк молчал большую часть дня, слова именно те, которые он и планировал сказать отцу, вот так коротко - о трех с половиной годах, страшных, тяжелых, которые он пережил и продолжает слышать их отголоски в себе до сих пор. Но это не все - сейчас, вновь думая об этом, Дилюк понимает, что на старые ощущения уже начали накладываться новые, более приятные - теплота от кучерявого коровьего бока под ладонями, запах сухих ромашек в лавке Флоры, зеленые глаза Аделинды, рука Кейи в его руке, пение огня в венах. Цепкий вьюн виноградных лоз, с тех времен оставшийся таким же зеленым, Дилюк совсем вырос и кусты теперь ему по пояс, но листья, корни, спелые гроздья винограда - все те же. От этого, наверное, он чувствует печаль, но не черную от горечи, а светлую, и продолжает тихий рассказ, положив руку на могильный камень, чувствуя ответное тепло, словно от солнца, которым всегда был для него отец: - И все хорошо. У нас обоих все хорошо. Он протяжно выдыхает, поднимая взгляд на бескрайнее темное небо, рыжеющее у горизонта, и кивает сам себе. За тьмой всегда приходит рассвет, это то, что жизнь доказывала ему раз за разом. - Я чувствую что я... на своем месте. Теперь, здесь. Могу смотреть вперед, не только назад. Скучаю по тебе. В следующий раз нужно будет прийти сюда уже вместе с Кейей и принести букет Сесилий, отец особенно любил именно их. - Спи спокойно. Он в последний раз гладит могильную плиту, сжимая ровный отесанный край, прикрывает глаза и уходит, легко перепрыгивая через низкую каменную стену. Солнце выныривает из спокойных вод Сидрового озера, быстро поднимаясь на небосвод, и согревает ему спину всю дорогу до винокурни. Он вновь возвращается домой.