***
– Ебучий ты мудак! Каин швыряет стакан со стола в стену. Тот влетает в крашеный бетон, разлетается на осколки, падает к Каина ногам, а тот жалеет, что осколки не проткнули ему сердце или хотя бы сонную артерию. Он старался сдерживать свою ярость так долго, пока эта мразь внутри мирно спала после того, как испортила им с Эзреалем весь разговор, и теперь Шиду от этой накопившейся злобы разрывает изнутри. Его тошнит, его трясет, его выворачивает, он готов сблевать эту злость. Он дышит тяжело, часто-часто, ребра болят от бесконечно болезненных и тяжелых вдохов-выдохов, горло словно сжигает пожар. Руки трясутся. Тело трясется. Шида смотрит на осколки. – Почему ты не можешь, блять, просто взять и замолчать, – идет он на повышение тона, с шепота до крика. Как нарастающее, тяжеленное и пиздецки опасное цунами, – и не лезть?! Почему, блять, ты постоянно все портишь?! Каин не знает, на кого он кричит. Он и вообразить не может, насколько сумасшедшим и ненормальным выглядит сейчас, пока кричит в пустоту. Может, он спрашивает у тихой кухни? У звенящего тихим гулом кондиционера под высоким потолком? Никто не знает. Каин не знает, на кого он кричит. На себя? “Это не я все порчу, Каин. Это все ты, забыл?” – насмешливо отзывается голос в голове, и смех этот ледяной струей окутывает все каиново тело, заставляя покрыться холодным потом и затрястись еще сильнее, чем до этого. Он чувствует каждую свою кость, каждый свой орган. Ощущает, как сердце отбивает бешеный ритм и качает кровь, как та перетекает тягуче и влажно по капиллярам, сосудам, венам и артериям, и его это ужасно раздражает. Хочется чесаться, содрать кожу, докопаться до венозных нитей и остановить все к чертовой матери, чтобы перестать ощущать. – Не перекидывай все на меня, – шипит он, подходя к зеркалу, – я и ты - это не одно и то же. Ты просто, блять, недоразумение, ошибка моего мозга и моей нервной системы. “Ты можешь успокаивать себя сколько угодно. Ситуации это не меняет. Или уже забыл, как надрачивал на образ Эзреаля стонущего подо мной, прости, под собой Эзреаля, пока я, вернее, ты сжирал его заживо?” – Я никогда не хотел сделать ему больно! – надрывается Шида, хватая длинное зеркало за края и прижимаясь к нему так близко, что можно разглядеть поры на коже лица, – Я никогда… “Ты очарователен в своем непринятии. От себя никуда не денешься, правда ведь?” – Заткнись, – хрипит Каин, сжимая несчастное зеркало так, что оно, кажется, начинает трещать, – хватит делать вид, что ты не при делах. “Ты такой жалкий, Каин. Я и так не при делах. Я - это ты, я - твой мозг и твоя нервная система, сам сказал. Разве не так?” – Нет, – Шида чувствует, как бренное и хрупкое тело начинает задыхаться, – нет-нет-нет… Драгоценный кислород становится таким невыносимо холодным и тяжелым, жгучим и болезненным, отравляющим настолько, что приходится приложить немало усилий для того, чтобы выполнять самую базовую и элементарную функцию - дышать. От недостатка кислорода болит голова. Каин сползает на пол, трется плечом об стекло, создавая этот отвратительный звук. Он хватается за голову, с силой сдавливая виски, желая, чтобы эта тупая и мерзкая боль наконец отпустила, но она только усиливается, пульсацией отдается в черепной коробке и глазах, словно выдавливает мозг наружу. Шида ощущает себя где-то не здесь. Не в этом городе, не в этой стране, не на этой планете. В изобилии обостренных чувств, в царстве страха и непринятия себя и своей действительности он редко чувствует себя дома, но сейчас именно тот момент, когда здесь одновременно так хорошо и так хуево. Он прислушивается к каждому внутреннему демону, исключая из списка Рааста, слышит каждый топот маленького копытца в своем крохотном мини-мирке под названием мозг, даже может слышать, под какую музыку они танцуют, и во всей этой какофонии звуков и ощущений Каин никогда в жизни не признает, что между “хорошо” и “плохо” всегда перманентно, на эфемерном и едва ощутимом уровне есть “страшно”. Каин сам себя не узнает. Каин сам себя боится. – Съебись наконец с моей башки. Исчезни, блять. Страх прячется за маской безразличия, но он всегда с ним. “Мне похуй” всегда означает “мне страшно”, “меня не ебет” всегда означает “мне страшно”. Каину страшно жить на две жизни, разрываться на два сердца и два мозга, страшно отключаться и после не помнить ничего, страшно навредить не тем людям, и от страха уже откровенно тошнит. Каин хочет стереть себе себя из памяти, хочет стереть из памяти тот день, когда психиатр поставил ему диагноз, хочет стереть из памяти то, что он увидел по своей воле и просьбе. Если бы ему дали возможность, думается, он бы сам отвел себя на гильотину и казнил, лишь бы больше никогда в жизни не слышать этот отвратительный голос в голове. “Ты сам во всем виноват. Источник всех твоих проблем - ты и только ты. Вся ответственность лежит только на тебе. Смирись с этим.” – Прошу, хватит. Я все понял, – парень закрывает глаза руками, крепко прижимая ладони к векам. В темноте-пустоте пляшут цветные пятна. Рааст вдруг замолкает, так, что Каин может наконец услышать себя и свои мысли, не замутненные чужим голосом. Но Рааст вдруг говорит: “Ты такой жалкий, Каин.” И Каина кроет окончательно.***
– Ты уже купил для Ёнэ пода…фу, Эз, ты что, куришь? Эзреаль спешно закрывает окно, маша руками перед собой. Афелий стоит в дверном проеме, замотанный в пушистый белый халат и с полотенцем на голове, смешно щурится от неприятного запаха сигаретного дыма (оно и понятно) и отчего-то складывает руки на груди, как мама, которая собирается ругать своего непоседливого сына. Пачка Мальборо лежит на подоконнике рядом с фигуркой какого-то аниме персонажа, и Фел недоверчиво поглядывает то на нее, то на Эзреаля, что начинает куда-то собираться. – Да, вот, собираюсь прошвырнуться по магазинам и поискать для него что-нибудь, – Эзреаль натягивает светлые джинсы и копается где-то в шкафу в поисках ремня, – думаю купить какой–нибудь крутой дорогой кофе в зернах и хорошую кофемашину, а то он постоянно жаловался что хотел себе… – Эзреаль, что случилось? – уже серьезно спрашивает Афелий, – В последнее время слишком часто от меня исходят сеансы психотерапии, но тем не менее. – Ничего не случилось? – то ли спрашивает, то ли утверждает Эз, а самого трясет от такого наглого пиздежа. Металлический язычок не может попасть в дырку ремня. Блядство. Эзреаль никогда не чувствовал столько фоновой пассивной агрессии. – Ты терпеть не можешь запах и вкус сигарет, – осторожно говорит Фел, – а сейчас вдруг начал курить. – Фелий, я “начал” сегодня, – он вырывает белую футболку из шкафа, натягивая на тело. Милый динозаврик смотрит на Афелия, разинув свою мультяшную пасть, – и то, только ради того, чтобы попробовать. – Ты признался тогда Каину? – вдруг вспоминает Фел. Эзреаль молча надевает украшения. Серьги, кольца, браслет… Сука, замочек браслета не входит в кольцо. Блять, блять, блять. У Эзреаля не на шутку трясутся руки. – Нет, – отзывается Эзреаль. Впервые за все это время не лжет, – не признался. – И… – Прежде чем ты спросишь почему, – Эз резко разворачивается на пятках, забирая с подоконника пачку и пихая себе куда-то в карман, – я попрошу оставить меня в покое. Фел, правда. Я в полном порядке, – Эзреаль чеканит слова, как серебряные монеты, изо всех сил стараясь не сорваться на друга за банальный акт заботы, – перестань так сильно за меня переживать, у тебя самого проблем навалом, а ты постоянно думаешь только обо мне. Не ребенок, в конце концов. Хватит уже. Он забирает небольшой шоппер с вешалки возле шкафа и надевает на плечо. Кидает в него ключи, картхолдер, телефон и…паспорт? “И зачем он ему?” Проходя мимо молчащего Афелия, Эз замирает лишь тогда, когда стоит к нему спиной. – Я пошел, – заканчивает уже более мягко, и Фел слышит только глухой топот носков по деревянным ступенькам. Эзреаль чувствует, как глаза у него отчего-то мокрые. Запрещает себе плакать, пока натягивает кроссовки, сердится на себя за нытье, пока выходит из дома. Сердится на себя все время, всегда, постоянно. Все последние пару дней после того случая, утром, вечером, днем и ночью. Пока моется в душе, пока листает соцсети. Злоба копится в нем, как гниль в могилах на кладбище, отравляет все внутренности, нервную систему, кровь, мозг. Бурлит кипящей лавой, течет по венам тяжелым свинцом, и уже не знаешь, куда деться, но самое главное, то, что всегда режет без ножа и бьет больнее всего на свете: Эзреаль не знает, почему именно он злится. Каин говорил, что сигареты помогают успокоиться. Но даже тут он солгал.***
Каин просыпается от того, что кто-то весьма настойчиво барабанит в его дверь, и обнаруживает себя на холодном полу возле осколков. От подобной настойчивости моментально начинает болеть голова, которая и так тратит слишком много ресурсов на то, чтобы осознать ситуацию; пытаясь хотя бы сесть (про встать пока что речи и быть не может), Шида обнаруживает возле себя помимо осколков несколько блистеров своих таблеток, канцелярский нож и пару банок пива. Воспоминания колючей проволокой обвивают болящую голову: истерика, ножом по запястьям, алкоголь, голос Рааста, таблетки… – Господи, и как я не передознулся? – шепчет сам себе Каин под методичный и непрекращающийся стук в входную дверь. Ему страшно глотать лишние пару таблеток от головы: все тело трясет и морозит, легкая тошнота присутствует где-то на фоне, ужасно раздражая рецепторы, а многочисленные порезы на руках болят и жгутся, ведь кровь засохла совсем недавно. Она мерзкими темно-красными пятнами лежит по всему предплечью, прилипла к тонким волоскам на бледной коже и, кажется, даже немного запачкала длинные рукава футболки. – Каин! – вдруг глухо раздается из-за двери, и Каин очень надеется на то, что соседи не устроят ему взбучку за такой перфоманс в… – Два часа ночи, жесть… – хрипит парень, щурясь от яркого экрана телефона в тусклом свете. Ему приходится оторвать жопу от холодного кафеля и пойти открывать дверь во избежание того, чтобы кто-то, кто находится за ней, не выломал ее к чертовой матери. Шиду сейчас не волнует его внешний вид, состояние, или то, что человек за дверью может оказаться серийным убийцей-маньяком или грабителем; он довольствуется великолепной тишиной в собственной голове, пока уродское альтер-эго молчит под огромной дозой лекарств. Щелкает первый замок, и стук наконец прекращается. Второй замок, два поворота ключа в замочной скважине… В дверном проеме стоит Афелий. Каин бы списал это на галлюцинации от передоза, но вот только галлюцинации обычно не такие четкие. – Наконец-то ты открыл, блять. И…Господи, что с руками? Ах, да. И они не разговаривают. У Каина не осталось сил на удивление, злость или раздражение. Он лишь закатывает глаза, вздыхая, и опирается плечом об открытую дверь. – Что, пришел бить меня за то, что Эзреаль дал мне пощечину? – Чт…какую пощечину? – искренне недоумевает Фелий, – Зачем ты это…? – и тянет ладонь к порезам на руках. Каин дергается, как от пожара, рывком убирает чужую руку от своей кожи, и вот теперь сердится. – Руки убрал. Что ты тут делаешь в такое время? – Эзреаль пропал, – на выдохе произносит Фел, поджимая губы. Теперь Каин наконец может рассмотреть это взволнованно-испуганное выражение лица, – ушел еще в три часа дня, домой до сих пор не вернулся, телефон выключен… У Шиды внутри что-то падает от сердца к пяткам. До этого фоновая, тошнота усиливается, и он изо всех сил старается держать пустое лицо, а у самого опять этот липкий страх по всему телу, как противная слизь; органы мокрые и скользкие, кровь в венах густая и пахнет металлом, а мозг – не более, чем противная серо-розовая каша в черепной коробке. В ушах звенит тоненькой линией самых высоких нот звук ханга, обвивает глазницы и сворачивается у шеи. Блядство. – И почему ты обращаешься ко мне? – тихо спрашивает Каин, не смея взглянуть Афелию в глаза. Прекрасно понимает, почему. – Придурка из себя не строй, – сердится Афелий, хватая парня за плечо, и Шида почти готов предъявить ему за наглость, но язык провалился в глотку, – да и к тому же, ты из нас двоих единственный, кто умеет превращаться в дым и быстро передвигаться. – Он меня взашеи прогонит, как только увидит, или того хуже полицию вызовет, – на выдохе произносит, вжимаясь все сильнее в стену. Шида чувствует, как сильно тонкие феловы пальцы сжимают его кожу. Он вдруг роняет свою голову Каину на плечо, а у того не то что слова, а воздух в горле кончается; он чувствует запах клубничного шампуня, видит, насколько сильно выцвели доселе идеально сине-голубые волосы, и, кажется, даже перестает дышать. До ушей доносится совсем тихое “пожалуйста, найди его” прежде чем Шида спешно спихнет Афелия с себя и в привычной своей манере поморщится. – Да успокойся, Господи, че ты начал-то? Никуда твой любимый не денется, – парень уходит вглубь дома, чтобы забрать со шкафа толстовку. – Это не мой любимый, вообще-то, а твой, – кричит Афелий, так, чтобы Каин точно услышал. Шида так и замирает с толстовкой на голове. – У меня девушка есть, придурок, – хмурится Каин, выходя из комнаты, – его любовные стенания меня не волнуют. Его проблемы. Афелий долго-долго смотрит на него, и Каин не может ничего прочитать в этом взгляде. Он чувствует, будто его наизнанку выворачивают, костьми наружу, и все рассматривают и рассматривают. Неуютно. – Что пялишься? – выгибает бровь Шида, пока задирает рукава толстовки и быстро перематывает руки бинтами. С некоторых, особенно глубоких порезов все еще просачивается кровь, и резкий запах железа ударяет в нос. Каин чувствует взгляд Фелия на своих руках, но тот никак не комментирует. – Меня уже тошнит от того, что вы все вокруг врете, – признается Фел, не отрывая от Каина взгляда. Алые розы словно обвивают его шею шипами, залазят в глотку и копошатся в ней изнутри, выискивая несказанное, что застряло там. Каин лишь ежится, кидая в карман телефон, и не смеет поднять глаз в ответ. – Не понимаю, о чем ты, мистер Загадочность, – закатывает рэпер глаза. – Каин. Он замирает под сталью чужого голоса. – Что? – Поговори с ним уже по-человечески, – произносит Афелий как-то устало, растеряв всю тяжесть голоса. Каин лишь сильнее мрачнеет. – Не понимаю, о чем ты, – и растворяется в густом сером дыму.
***
Пятьдесят три бара. Тридцать четыре ночных клуба. Девятнадцать круглосуточно работающих ресторанов. В этом огромном городе Каин впервые ощущает себя настолько маленьким. Эзреаль может быть где угодно и нигде одновременно: он может быть дома у совершенно незнакомого человека, может быть в нишевом клубешнике или баре, а может вообще быть где-то далеко за городом. Шида носится тенью уже добрых полтора часа, прочесывает все вокруг, параллельно названия Эзреалю, но механический голос в трубке стабильно повторяет мерзотное “телефон абонента выключен или находится вне зоны доступа сети”. Каин никогда в жизни себе в этом не признается, но тяжелый комок переживаний и волнений застрял где-то между животом и грудью. Он игнорирует трясущиеся руки, списывая это на побочки от большого количества принятых лекарств, игнорирует пугающе подробные страшные картинки в своей голове о том, что могло случиться с Эзреалем, списывая это на привычную всем людям (особенно психически нездоровым) неконтролируемую паранойю, и еще миллион отмазок, лишь бы засунуть мысль о том что он пиздец как волнуется настолько глубоко, насколько это возможно. У Шиды уже не осталось никаких сил – растворяться в дыму теперь болезненно, а не легко и быстро, кости и мышцы ломит от жуткого перенапряжения, а робот в трубке все повторяет одну и ту же фразу. Каин чувствует себя почти в отчаянии, готовым кричать имя Эзреаля без остановки и настолько громко, чтобы сорвался голос; это отчаяние нельзя описать простыми словами, ощущающееся как тяжелый камень на спине, мешок соломы, забитый куда-то глубоко под ребра, что колет сердце торчащими колосками. Каин выглядит как бешеная собака, дышит тяжело, часто-часто, но не может набрать воздуха в полной мере; он чувствует, как промокли от крови бинты, чувствует, как тонкая марля прилипла к ранкам, но совершенно не обращает на это никакого внимания, пока тенью передвигается по огромному ночному городу почти со скоростью света. Он ускорился бы еще сильнее, если бы только мог. Семьдесят первый бар. Эзреаль сидит на заднем дворе, абсолютно пьяный и будто безжизненный, пустой, но он точно дышит, и камень наконец-то падает, рассыпаясь словно сделан был из песка, и вся боль и злость растворяются в городской тишине, прерываемой лишь глухой музыкой, доносившейся из бара. Каин возвращает себе свое тело, пока дымка темного тумана мягко рассеивается по грязному асфальту, и дает себе немного времени, чтобы отдышаться и успокоить тяжелый звон в голове. Он выходит из тени угла, абсолютно уставший и обессиленный, но чувствует себя так хорошо и спокойно, как не чувствовал себя, кажется, до этого никогда в жизни. – Эз? – осторожно спрашивает Каин, медленно подходя к застылому телу. Эзреаль сидит, обняв свои колени и уткнув в них лицо, и молчит; лишь дергается, очевидно, услышав, но Каину и этого достаточно, – Эзреаль, ты что тут делаешь? – Уйди отсюда, – глухо и абсолютно пьяно доносится из-под замка из рук; тело чуть пошатывается. Каин садится на корточки рядом с ним, тяжело вздыхая. – Афелий испереживался весь, – начинает тихо, почти шепотом, не смея приблизиться к парню, – тут холодно и грязно. Идем домой? – Съебись отсюда, уёбок, – шипит певец, сжимая пальцами собственную кожу на руках. Он путается в словах, звуках, и напоминает Каину сейчас испуганного брошенного котенка. – Эз, ты же знаешь, что я отсюда не уйду, – Шида старается сделать свой голос как можно более мягким и спокойным, – без тебя по крайней мере точно. Эзреаль наконец поднимает глаза, а у Каина что-то больно режет изнутри, прорываясь наружу. Он весь красный и заплаканный, дрожит мелко-мелко, поджимает губы и видно, как изо всех сил старается не заплакать снова. Под пеленой тонкого слоя слез и грусти в осеннем ярко-желтом вспыхе листьев настоящая, искренняя ярость и ненависть. Каина передергивает всего от такого взгляда, прибивает мощно к земле и не поднимает обратно; размазывает, как желе, и он чувствует себя таким беспомощным перед свирепым тигром, но никак не перед милым котенком. – Мне не нужна твоя помощь. Мне не нужна ничья помощь. Я прекрасно справляюсь со всем сам, – речь дается Эзреалю тяжело, но он смотрит этим невозможным взглядом прямо в гетерохромию каиновых глаз, и Каин физически не может оторвать свой взгляд, – вечно ты сначала гоняешься за мной, вертишь мной, как хочешь, будто я кукла какая-то, а потом бросаешь, – по бледным щекам начинают течь слезы, – скажи мне, чем я заслужил такое отношение с твоей стороны? – Эзреаль, ты не… – Все же нормально было, Каин, – Эз вдруг вскакивает, чуть ли не падая; Каин быстро поднимается за ним, но он отшатывается от Шиды, как от прокаженного, хватаясь за стену рукой, – все было, черт возьми, нормально, пока тебя не переклинило в тот несчастный день в клубе, – голос у него вдруг становится таким надломленным, и это похоже на надвигающуюся истерику, – ты узнал про мою чертову шею, и все полетело к хуям, просто к черту. За что ты так со мной обращался все это время? Каин не находится, что ответить. Он застывает, как каменное изваяние, даже когда с чужих солнечных глаз ручьем начинают течь слезы. Когда Эзреаля начинает трясти так, что даже держатся за стену становится тяжело, и он в конце концов обессиленно падает в каиновы объятия, а ему лишь остается успеть сцепить руки в замок, чтобы удержать чужое дрожащее тело. Каина опять тошнит от самого себя. Он искренне надеется, что Эзреаль сейчас достанет из кармана нож и просто-напросто всадит ему глубоко под ребра, в самое сердце, что стучит сейчас так громко и болит так невыносимо, лишь бы перестать чувствовать эту боль. Но Эзреаль лишь утыкается лицом в его плечо и плачет-плачет-плачет, пока ткань не промокает окончательно, а Шида лишь обнимает его, не позволяя себе проронить и звука. – Сначала ты извиняешься передо мной, – шепотом вдруг говорит Эз, так, что Каину приходится приложить усилия, чтобы услышать его, – этой глупой, но такой по-детски романтичной запиской, а после называешь меня шлюхой. Я… – Я не считаю тебя таким, – вдруг выпаливает Каин. Его голос звучит таким осипшим и тяжелым, словно он не разговаривал по меньшей мере сто лет, – это прозвучит, как глупое оправдание, но это сказал не я. Я бы никогда в жизни не позволил себе такое сказать, как бы зол я ни был, как сильно не хотел бы тебя обидеть, – он говорит быстро-быстро, боясь потерять нить мысли и слов, сильнее сжимая парня в своих объятиях. От него жутко несет алкоголем и сигаретами, но сейчас этот запах самый сладкий на свете, – и я абсолютно заслуженно получил тогда… – Это больно, – вдруг говорит Эзреаль, не поднимая лица с мокрой толстовки. Каин может почувствовать, как потихоньку унимается чужая дрожь. – Что? – не понимает Шида, рассматривая зеленую макушку. Эз молчит какое-то время, и Каин может услышать, как шуршат мысли в чужой голове. – Любить тебя - больно. Невыносимо просто. Меня словно разрывает изнутри цветами, и их корни проникают мне во все мышцы и ребра, и хочется выть и плакать, но мне нравится эта боль, и будто хочу больше, понимаешь…? У Шиды внутри трескается что-то очень тонкое и хрупкое. Оно едва ощутимо, и он не знает, с чем материальным это можно сравнить, но оно болит и тянет, растворяется, словно в кислоте и выжигает легкие и сердце. Это просто… – Мне так плохо, Каин. Я никогда не чувствовал себя таким слабым и…пьяным. Просто убийственно. Эзреаль убивает, но в его руке нет ножа, а металл не холодит связки мышц и мяса под слоем кожи. – Я закажу нам такси, – хрипит Шида в конце концов, мягко отодвигая прилипшего Эзреаля от себя и опирая его на стену напротив. Эз хватает Каина за рукав толстовки и смотрит прямо в душу, разглядывая изнутри, и Каин буквально может прочитать “обними”, но лишь достает телефон, чтобы вбить адрес в приложение. Рука певца безвольно виснет рядом с ним. – Не хочу домой, – еле слышно говорит Эзреаль, сползая по стене, – не хочу чтобы Афелий видел… Мысль появляется в голове как-то сама по себе. Шида даже не думает о том, чтобы пытаться отогнать ее: лишь понимает, что, вероятно, очень пожалеет об этом, но… – Поедем ко мне, значит. Чат с Афелием светится на экране телефона. Приложение такси присылает уведомление о том, что машина подъедет через 2 минуты.***
Они доезжают и заходят в дом в абсолютной тишине. Каин лишь радуется, что Эзреаль сейчас слишком не в себе, чтобы заметить битое зеркало и кучу пустых блистеров на кухонном столе; они проходят мимо бардака в комнату, и Шида усаживает Эза на кровать, наказывая сидеть, не рыпаться и ждать, а сам уходит за минералкой, которой в холодильнике полно, слава богу, парой таблеток аспирина и сменной одеждой для нежданного гостя. Он благодарен судьбе и той своей истерике за то, что Рааст сейчас спит. Каин может представить себе, какие омерзительные вещи он бы говорил, будь в сознании, и сейчас эта долгожданная тишина в голове стократ приятнее, приятнее даже чем в тот момент, когда он только пробудился от нервного сна под огромной дозой психостимуляторов и транквилизаторов. Когда он возвращается в комнату, Эз действительно послушно сидит на кровати, чуть пошатываясь и сложив руки в замок на коленях. Это выглядит почти очаровательно: Каин тихонько усмехается себе под нос, пока присаживается на колени рядом с кроватью; он заглядывает ему в лицо, что уже гораздо менее опухшее и красное, но все еще ужасно пьяное. В золотистых глазах мутная, тяжелая-тяжелая пелена, дыхание ровное, размеренное, а губы у него пересохшие и застыли в одном положении. Шида вдруг осознает, что впервые видит Эзреаля пьяным: он похож на фарфоровую куклу, чуть поблескивая в приглушенном свете луны из окна, и он по-странному красивый и завораживающий, когда сидит вот так вот просто, не скаля зубы и не заглядывая куда-то глубоко в душу. – Эз, слышишь меня? – спрашивает зачем-то Каин, но Эзреаль никак не реагирует. Он начинает щелкать пальцами перед чужим лицом, – Эззи, прием? Глаза двигаются. Взгляд перемещается с рук на коленях на каиново лицо, и рэпер облегченно выдыхает. – Связь есть, отлично. Ты как себя чувствуешь? Тебя тошнит? Отрицательный кивок. – Пить хочешь? Положительный кивок. Каин протягивает Эзреалю небольшую бутылочку, и он залпом выпивает почти всю. Рэпер лишь завороженно наблюдает, как дергается чужой кадык, но пресекает любые кривые мысли, запрещая себе не то чтобы думать о чем-то, а думать в принципе. – Вот твоя одежда. Переоденься и ляг поспи, – Каин протягивает Эзу небольшую стопку с домашней одеждой, присаживаясь рядом с ним, – я предупредил Афелия, что ты у меня. Он сказал, что… Каин не успевает договорить: его спина вдруг встречается с мягкой поверхностью кровати, и на своих бедрах секундой позже он чувствует тяжесть чужого тела. Дыхание Эзреаля становится неровным. Он упирается руками в каинову грудь и вновь смотрит в его глаза, сглатывая вязкую слюну; звук его тяжелых вдохов-выдохов сливается в голове Каина в странную, по-своему завораживающую музыку вместе с стрекотом сверчков и цикад из открытого окна и шума в собственных ушах. Что-то внутри замирает, застывает, как вода под парами жидкого азота и не смеет сдвинуться с места; Шиде кажется, что он может услышать громкий стук обоих сердец. Тишина громкая. Она давит на уши, сдавливает кожу и внутренние органы. Цикада за окном вновь начинает петь свои незамысловатые звенящие песни. – Эзреаль, что ты делаешь? – осипший голос Каина растворяется в комнате, как туман. Эз наклоняется к его уху; в нос ударяет запах алкоголя – который, кажется, совсем не становится слабее – сладких духов и…черт возьми, едкой и ядовитой похоти. Каин знает, как она пахнет, и это пугает просто до чертиков. – Трахни меня. Это нокаут. Выстрел дробовиком, в упор, прямо в голову, а затем в сердце. Жгучее дыхание обжигает кожу; Каина передергивает всего, с головы до пят, морозит, будто под струями ледяной воды. Эзреаль сейчас похож на демона-искусителя, суккуба, не меньше: шепот сладкий-сладкий, такой же ядовитый, как похоть в янтарных глазах, растворяет изнутри душу вместе с телом, с костьми и мышцами. Шида делает глубокий вдох, пропуская ледяной воздух через зубы и отворачивается, жмурясь крепко-крепко, до звездочек в пустоте. – Эз, ты п- – Я не просто пьян. Я пиздец как пьян. Первый мягкий поцелуй падает куда-то под челюсть. Губы у него чертовски сухие, но ощущаются мягче самого свежего и пушистого хлопка; мокрый язык скользит по каиновой шее, и тот сжимает простынь пальцами, выдыхая вскипяченный воздух из легких. Черт возьми, перестань. Прекрати немедленно. Хватит. Губы скользят по шее, опускаются ниже, к ключицам. Тонкий палец Эза отодвигает воротник толстовки, открывая больше пространства. Каин чувствует себя словно под наркотическим приходом: стонет тихо-тихо, а самого швыряет и придавливает, сжимает и связывает колючей проволокой. – Знал бы ты, сколько я думал о том, как сильно хочу тебя поцеловать. Толстовка Каина ползет вверх под натиском чужих рук, обнажая пресс. Тонкие пальцы едва ощутимо, почти невесомо проводят по чувствительной коже; по телу ползут стаи огромных мурашек. Он тихо стонет, когда Эз лижет его кожу под ребрами, на животе; Каину кажется, что у него белая горячка. Что это все не более, чем приход от передозировки лекарствами, что он сейчас валяется без сознания в луже собственных слюней прямо там, возле разбитого зеркала, но реальность слишком колючая, слишком реальная, слишком болезненно яркая, чтобы быть неправдой. Эзреаль вдруг целует его по-детски, почти невинно, так нежно и аккуратно, что израненная душа, склеенная самым дешевым скотчем, вновь рассыпается на части, и от такой нежности щемит сердце. Но он никогда в жизни не позволит себе… – Прошу, просто возьми меня. – Я не буду это делать, Эз, ты пьян, – шепот прямо в чужие губы, что блестят от слюны. – Все дело только в том, что я пьян? Не в том, что у тебя есть девушка? Каин ничего не отвечает. Эзреаль запускает руку под рукав толстовки, хмурясь, когда чувствует жесткие бинты, но задирает рукав достаточно, чтобы рассмотреть окровавленную медицинскую ткань. Шида ждет расспросов и нотаций, ждет, когда Эз начнет истерить и верещать о том, что Каин обещал ему больше не вредить себе; но тот лишь нежно и бережно снимает бинты, пока парень шипит от того, что прилипшая ткань отрывается от свежих ран. В нос вновь ударяет стойкий запах железа. Эзреаль смотрит-смотрит на порезы, пока держит чужую руку в своей; размазывает большим пальцем маленькие капельки крови, проступившие с глубоких рубцов, но он, черт возьми, не говорит ни слова по этому поводу. – Ответь на вопрос, Каин, – разрывает минутную тишину хриплый голос, а после… Эзреаль широко лижет каинову руку, собирая себе на язык кровь. Шиду подкидывает на кровати: он выгибается до хрустящих позвонков, стонет громко, развязно, пошло, пока Эз глотает кровь вместе с слюной, и у Эзреаля моментально встает на вид такого Каина, пока сам он старается справиться с сердцем, жаждущим разорвать плоть и кровь, лишь бы выбраться из тесной клетки ребер. Эзреаль хочет больше. Это отвратительное собственничество, граничащее с зависимостью, доселе прятавшееся где-то глубоко и далеко, теперь вырывается наружу под парами алкоголя. Это все кажется чертовой влажной фантазией. Мокрым сном. – Ну же, отвечай, – мокрый язык вновь проходится по особо глубоким ранам, толкается в них, раздвигая пульсирующее мясо под кожей и собирая с него сладкую кровь. Каина бросает в жар; порезы жгутся и болят ужасно, но эта боль чертовски возбуждающая, горячая, как лава прямо из жерла вулкана. Он видит, как глаза Эзреаля в темноте светятся ебучим голодом, и от этого вида плотный узел стягивается внизу живота, а член болезненно упирается в джинсы. – Я не знаю… Каин хочет рассыпаться на атомы. Эзреаль целует его раны, и это гораздо интимнее, чем самый жесткий секс. – Я хочу забрать твои раны. Я хочу посадить в тебе цветы и наслаждаться ими, покрытыми кровью, прорастающими прямо из твоей кожи. Я хочу обнять тебя так сильно, чтобы у тебя все ребра к черту сломались, а потом сидеть и перевязывать их собственными венами, лишь бы срослось, понимаешь? Шепот Эзреаля эхом отражается в сердце Каина. Он не верит в нечто настолько болезненное и влюбленное, не верит, что его возможно любить так сильно. Он никогда в жизни в такое не поверит. Кого угодно, но только не его. Губы у Эза все в крови. Каин чувствует, что готов умереть от потери крови, лишь бы только Эз выпил ее всю. – Ты действительно хочешь, чтобы я перестал? – вдруг спрашивает парень, и Шида сразу понимает, о чем он. – Да, пожалуйста. Эзреаль падает в его объятия так быстро и внезапно, что Каину кажется, что тот падает в обморок. Но он лишь ложится рядом, прямо так, в одежде; устраивается поудобнее, оплетая Шиду руками-ногами, словно лиана, и утыкается носом в его шею. Каин только сейчас понимает, что цикада молчала все это время. Он вновь чувствует влагу на своей только-только высохшей толстовке. Чувствует, как крепко прижимается к нему Эзреаль. – Я тебя ненавижу, – разбито говорит он плачущим голосом, – и это также больно, как любить. Каин чувствует, как по щеке скатывается слеза.