More than enough (2 be loved)

Вопреки довольно легкомысленному тону общения, у Чонгука классический черный Мерс. Чонгук без слов открывает перед Юнги дверцу, улыбаясь краешком губ, и очень выразительно смотрит, ощупывая глазами каждую маленькую деталь его образа, который, без сомнения, знал наперед. А еще, усевшись за руль, Чонгук почему-то не спешит заводить мотор, вместо этого он говорит: — Знаешь, я подозревал, что мы можем немного нервничать перед началом, поэтому решил встретиться заранее. Как насчет прокатиться? — Я уже сижу в твоей машине, — фыркает Юнги, хотя этот заботливый жест оценил по достоинству. Правда, он не совсем понимает, как прокатиться поможет им с волнением. С трудом верится, что если они сейчас поедут через городские пробки под успокаивающую музыку, то это как-то повлияет на густеющую в салоне тревогу. — И все еще волен принимать решения, — возражает Чонгук. — Ну так как? Доверишься мне? Юнги упорно, против воли, пытается поймать его на лжи, словно боится, что рано или поздно добропорядочная маска съедет, и Чонгук покажет истинное лицо, а Юнги уже нельзя будет отвернуться, ибо за этот банкет уже заплачено. Но пока что Чонгук просто смотрит ему в глаза и ждет. — Да, конечно. Маска все-таки съезжает, и на лице Чонгука расцветает почти нежная с непонятной благодарностью улыбка. — Только пристегнись, — морщит он нос с загадочным смущением. — И можешь материться, сколько влезет. А если захочешь остановиться — просто скажи. — Э-э-э, — тянет Юнги, в голове ворочаются неповоротливые догадки и смутные подозрения. Еще через двадцать минут вежливого вальса боковыми улочками они несутся под свист ветра и двести километров по объездной. — Камеры, — ахает Юнги, одной рукой вцепившись в дверцу, а второй — в колено Чонгука. — Прав не отнимут, — хмыкает тот, — а со штрафами я как-нибудь разберусь. Ты как? Мне сбросить? — Не-ет, — выдыхает Юнги и передвигает ладонь по его бедру выше. — Она быстрее может? Чонгук дергает подбородком, перетягивает его пальцы еще выше, под самую полу распахнутого пиджака, и зубасто усмехается: — Обижа-аешь, котёнок… Так что на ужин они приезжают возбужденные и слегка поплывшие, но с великолепно пустыми головами. — Пиздец, — хихикает Юнги беспомощно. Вылезая из распахнутой двери, он путается в дрожащих ногах и приземляется Чонгуку на грудь, в которую не утыкается лицом лишь по той причине, что нужно беречь макияж, да и чужую белоснежную рубашку — не помешало бы. При этом язык во рту Юнги не держится ни зубами, ни какими другими условностями: — Нет, это пиздец, Куки. Ты будто трахнул меня своей тачкой. Твою ма-ать… Чонгук не смотрит на него ни с осуждением, ни самодовольно, а просто коротко чмокает в нос, пригибаясь с тихим «я рад». После чего отпускает, перехватывает, не мешкая, за руку, и они наконец входят в стеклянные двери ресторана. Однако прежде, чем они приближаются к столу, от которого к ним уже обращены вопросительные взгляды, Чонгук чуть придерживает Юнги рядом с собой и бормочет только для них двоих: — Если будет сложно, собираюсь представлять, как целую твои колени. Можешь присоединиться. — Кто тебе сказал, что мне такое понравится? — безмятежно для остальных улыбается Юнги, хотя в реальности его голос заметно хрипит в окончании фразы. — Если не понравится, можешь представить себе все, что захочешь, другое. — О… — мычит Юнги. — Очень щедро с твоей стороны. Впрочем, как и всегда. — Что бы это могло быть? — спрашивает Чонгук, уже утягивая его к столу. — Не поделишься? — Ну уж нет, — шепотом отвечает Юнги, — мучайся так. Пожалуй, больше всего Юнги опасался того (ну, кроме вероятности, что само это предприятие окажется жестокой шуткой, и его просто вышвырнут из ресторана, как дурачка второго сорта), что их встреча скатится в пошлый цирк с конями: они с Чонгуком будут через силу отыгрывать влюбленных идиотов, звать друг друга тошнотворными уменьшительно-ласкательными прозвищами, хватать за руки и за ноги, перестреливаться глазками, вешать на уши лапшу о том, как они познакомились (о чем они, кстати, даже не договаривались), и в конце концов потрахаются в туалете для полноты картины. Возможно, так было бы проще. На деле же Чонгук сухо и емко представляет всем Юнги, как своего молодого человека, потом представляет остальных — уже Юнги, помогает ему сделать заказ, поскольку Юнги понятия не имеет, что из себя представляет вся эта европейская хрень в меню, и мягко втягивает его же в беседу. Очевидно, что цель Чонгука — показать остальным, от того, что он встречается с человеком своего же пола, у него внезапно не отъехала башка, так же как и не выросла запасная. И, как ни странно, это ему удается. На деле все оказывается совсем иначе, нежели то, что себе представил Юнги, когда впервые услышал предложение от Хосока. Далеко не сразу, но натянутая беседа перестает скрипеть на переходах от одного к другому и перемежаться неловкими паузами. А Юнги — неожиданность — даже есть, что сказать. Хорошо это или плохо, но Ким Намджун оказывается тем самым Намджуном ака RM-ом ака Рэп Монстром, который знал Юнги еще во времена университетской учебы. И с одной стороны, это располагает его к Юнги. Немного странно и смешно обсуждать с ним в такой обстановке и на серьезных щах андеграундных исполнителей и особенности нестандартной музыкальной композиции. А с другой, Намджун задает слишком много вопросов, на которые у Юнги нет честных ответов, и явно лишь делает вид, что принимает на веру его более чем расплывчатые отговорки. Сложнее со вторым Кимом — с Сокджином, который, судя по глазам, не верит ни Юнги, ни единому его слову и, как следствие, ни в грош не ставит. Его вопросы про то, сколько Юнги зарабатывает, кто его родители, какими проектами в последнее время он занимался, то есть все те дерьмовые подробности, о которых Юнги не хотел бы говорить в принципе. Но он все-таки говорит, мешает полуправду с щедро приукрашенными подробностями своей обычной рутины и с благодарностью принимает подсказки Чонгука вместе с его образом в голове, выцеловывающим Юнги колени. — Он всегда такой душнила? — в какой-то момент наклоняется Юнги к уху Чонгука, впрочем, особо не сбавляя голоса, чтобы этот самый «душнила» мог отчетливо его расслышать. — Только с теми, кто претендует на мое сердце, — гладит Чонгук его ладонь на столе. — Но стоит тебе сделать комплимент его домашним кексам… — Ты же знаешь, что я не люблю сладкое. — И поэтому съел весь виноград из моей тарелки. Юнги распахивает глаза шире, потому что это открытие доходит до него лишь сейчас. Интересно, насколько это считается страшным нарушением их богатейского этикета? — Виноград — это неготовое вино, — ляпает он. — И он не сладкий. — Ага, потому что сладкий у нас ты. Взять еще вина? — Не хочу, ты же не пьешь. — Я за рулем. Мне еще тебя, красивого, домой везти. И хотелось бы, чтоб не к тебе. Юнги смотрит на их так и не расцепленные руки на белой скатерти, и ему бесконечно плевать, что кто-то сейчас может наблюдать за ними, что Юнги ведет себя совсем не по-светски, слишком доступно и что действует вопреки своему же твердому убеждению — чем дальше они с Чонгуком зайдут, тем им обоим будет сложнее. Тем более Юнги, у которого так давно никого не было. И не будет еще столько же, если бесконечно откладывать на лучшие времена. Юнги медленно скользит языком по губам и сам предлагает: — Заберешь меня к себе? Чонгук так долго молчит, что Юнги успевает дослушать, как господин Бан выплатил учредителям компании дивиденды втрое больше, чем за тот же квартал в прошлом году. К концу его речи и нервов Юнги Чонгук наконец медленно взмахивает ресницами и произносит: — Если ты позволишь. — Только если, выйдя отсюда, не прозвучит больше ни слова про деньги. — А ты расскажешь, что представлял вместо меня и коленей. — Мечтать не вредно, — тянет Юнги и, отворачиваясь, с любопытством встречает острый взгляд Сокджина. — Вы что-то хотели, Сокджин-щи? — Узнать, сколько стоит такая виртуозная игра. Очевидно же, что наш малыш Куки решил нас позлить, он умеет быть упрямым и находчивым, когда захочет. Сокджин говорит это вполголоса, так что слышат только они вчетвером с Намджуном и Чонгуком, а сидящие на другом конце стола — нет. У того края стола там стабильные проценты, нестабильные акции, скандал с Какао, пересмотр налогов для экспатов и перевыборы президента не за горами. Вот уж кому совсем нет до Юнги дела, несмотря на его шокирующий статус, не то что Сокджину, который, очевидно, не любит, когда его наебывают, да еще так нагло — у всех на виду. Пусть выражение его лица в этот момент максимально нейтральное, словно он говорит что-то совершенно очевидное, мол, я хорош, а твое поражение не стоит даже поднятой брови, майкдроп. Потому что, к примеру, лицо Намджуна вытягивается с потрясением. Лица Чонгука Юнги не видит, потому что тот оказывается вне поля его зрения. К счастью, у Юнги тоже никогда не было проблем с покер-фейсом, тот лишь немного сбоил на нелепые шутки Хосока, да пару раз — на щенячьи взгляды Чонгука. Майкдроп — это кредо Юнги. А к некрасивым намекам едва знакомых людей у него иммунитет. Он, не торопясь, упирается локтями в стол и чинно складывает ладони под подбородком: — Вы для себя интересуетесь? Или для друга? А, быть может, вам с «другом» нужен третий, чтобы родители не злились, а сразу отбыли на скорой? — О, полагаю, они скорее отправят на ней незадачливого актера, чем поедут сами, — сухо роняет Сокджин. — Но в таком случае такса выше. — То есть ты не отрицаешь тот факт, что Чонгук тебе заплатил? — Хм-м… — Юнги оборачивается и наконец ловит глазами не обеспокоенный, а любопытный взгляд Чонгука, который опирается рукой о спинку стула за плечом Юнги, словно заверяет этим свое присутствие и участие. — Еще нет, — мурлычет Юнги. — Но определенно за все мне заплатит. Правда, котик? — Никак нет, хён, — фыркает Чонгук и тянет одну из его ладоней к своим губам. — Котик у нас тут ты. В общем, дразнить Сокджина оказывается даже забавно. До откровенной грубости тот, в силу воспитания, не опускается, грубить ему в ответ только потому, что как раз его-то ничего не держит, Юнги не видит смысла. Так что он с чисто кошачьим понтом демонстрирует вовне обманчиво мягкие лапы, не скрывая того факта, что когти на случай крайней необходимости в них тоже имеются. Возможно, иногда он по старой памяти делает это под мысленный бит и в рифму. Плывет от цветущего восхищения в глазах Намджуна, от дорогого вина и неизменно горячей ладони Чонгука на своем бедре под столом. — Давай поспорим, Юнги-щи, — в какой-то момент подается к нему Сокджин. И Юнги, не сдержавшись, рассыпается хриплым смехом, так как ассоциации в его голове без предупреждения и со стремительной скоростью укладываются в непрерывную цепь от их с Чонгуком спора на поцелуи до вероятности уехать сегодня вместе выяснять, а что еще дают. И где-то между этим Юнги капец как интересно, что же хочет и может ему предложить такой, как Сокджин. А главное — зачем? — И на что же? — Что Куки хватит одной ночи выяснить все твои способности, чтобы раз и навсегда покончить с вашей сделкой. Что ж, а эта подлюга умеет плюнуть в суп, стоит отдать ему должное. На душе немного мерзко, но, если быть честным, Юнги не исключал такой вариант, так что, в целом, он не сильно удивлен и пока ничего не теряет. — Я ве-есь во внимании. Чужая ладонь под столом водит вверх и вниз. И Юнги рад, что Чонгук не пытается влезть между ними с Сокджином со своей защитой. Но он рядом и, судя по тому, как его ладонь по размашистой амплитуде забирается все выше и дальше, не отказывается от уже данных слов и прежних договоренностей. — Или ты собираешься и уходишь прямо сейчас, чек за беспокойство я выпишу. Ах во-от оно что, думает Юнги. Рука Чонгука застывает, и Юнги машинально накрывает ее своей. — Ты только что дал мне великолепный повод сделать с точностью до наоборот. Как думаешь, что будет, если мы с Чонгуком захотим познакомиться с его родителями? — Они сотрут тебя в порошок, — нараспев тянет Сокджин, откидываясь на стуле. — Хватит, хён, — вперед Юнги произносит Чонгук. — Если это все, что ты хочешь сказать человеку, который мне нравится, то наш разговор закончен. На лице Сокджина мелькает недоумение. — А что ты хотел? Чтобы мы поверили в этот фарс? Мы видели, как ты рос, малыш. И, судя по твоим нелепым манипуляциям, так и не вырос. Очень прискорбно. — Я отойду в уборную, поворкуйте без меня, — поднимается из-за стола Юнги. Их разборки ему ни к черту не сдались, лучше он пойдет и засунет руки под холодную воду, чтобы затем приложить их к горящей шее. И ни в коем случае не заденет макияж. Даже если весь этот ужин и затея — коту под хвост, Юнги будет куколкой-деткой до самого конца, несите цветы и фанфары, он заслужил. Но удача и пресвятой рандом приносят ему Чонгука. — Я смотрю, ты решил их совсем не жалеть, — фыркает Юнги. Промокая шею бумажным полотенцем, он следит в зеркало, как Чонгук позади него о чем-то раздумывает. — Они же тебя не жалеют, — после паузы пожимает тот плечами, — почему я должен? — К Намджуну у меня вопросов нет. — Зато у меня есть. Он так на тебя смотрит, будто собирается стать следующим кандидатом на твое внимание. — Подумаешь, пару раз унизил его миллион лет назад… Хотя, спорить не буду, такое не забывается. Но у него есть Сокджин, Куки. Это другое, не рев… бери в голову. Чонгук не усмехается, а шагает вперед, слегка прислоняясь к Юнги грудью. — Что ты делаешь? — уточняет Юнги шепотом. — Вид, что мы не зря здесь вдвоем в одно и то же время. И оправдываем все самые дурные ожидания тех, кто остался в зале, — отвечает Чонгук. Он осторожно расстегивает на рубашке Юнги пару верхних пуговиц, дергает по ходу бант, но не развязывает окончательно, и на обратном пути вплетается пальцами в волосы, разваливая их выверенный строй. Юнги с улыбкой кусает губы, отчасти помогая им набраться непристойного цвета, а отчасти — потому что чужие прикосновения приятные, и мурашки, словно песчинки в часах, катятся от его плеч по лопаткам и позвоночнику, чтобы собраться в покалывающую горку у копчика. — Еще нужен засос на видном месте, — хихикает Юнги. — Без засоса твой хён не поверит. Вместо этого Чонгук кладет подбородок ему на плечо, обнимая за пояс, и смотрит черными-черными провалами зрачков в глаза Юнги в зеркале. — Как бы я ни хотел кому-то там насолить, я не собираюсь делать с тобой ничего такого в чертовой уборной, котенок-хён. — «Такого» я тебе не предлагал, — возражает Юнги. — Потому что, если начну… Лучше не испытывай меня. — В какой вообще момент мы перешли от наших рыночных отношений к вот этому? Чонгук задумывается всего на секунду. — На самом деле, для меня — сразу, как ты поднял взгляд при встрече. Ты был уставший и на что-то зол, но не выплеснул это, а просто стал слушать. Такой милый... — Ненавижу здание SM, ты знал? — Хочешь, купим его тебе? — Н-нет! Зачем оно мне? — Не знаю. Чтобы ты не злился. А что хочешь? — Может, нам уже можно поехать домой? Обниматься там… и все такое. — Обниматься, — эхом повторяет Чонгук, тяжело вздыхает и прижимается губами к виску Юнги перед тем, как отпустить и отступить. — Как по мне, легче купить SM, чем просто обниматься с тобой. Так что я страшно надеюсь на твое «все такое»… — заканчивает он совсем тихо и как-то даже немного смущенно, уже отворачиваясь. — Может, тогда Хайб? Хайб, вроде, ничего… Юнги ловит его за руку, заставляя заново посмотреть на себя и — даже для себя новостью — сжимает ладонями острые скулы. Как будто рассчитывает нашарить несуществующую маску Чонгука руками, раз по-другому она еще не дала о себе знать, для Юнги этот сумасбродный пацан вываливается за границы абсолютно любой логики и небезосновательных предубеждений. Это, бесспорно, круто, но все еще по-прежнему страшно. — Чонгук, скажи на милость, как вышло, что с такими возможностями ты без адвоката и толстенного договора о неразглашении ввязался в это дело с совершенно незнакомым человеком? А если бы я вознамерился продать твой секрет подороже? — Не думай, что я совсем уж без царя в голове, — улыбается Чонгук и мажет губами по одной из ладоней Юнги на своем лице. — Я бы точно не предложил это кому-то случайному.