Яд к твоим губам

Но все, что видел, отрицал мой взор, Подкрашивая правдой облик лживый. Правдивый свет мне заменила тьма, И ложь меня объяла, как чума. Уильям Шекспир, сонет 137

      Арагорн сидел на узкой деревянной скамье, подвернув одеяло как подушку под зад и поясницу. Внутренности неприятно ныли, но крови почти не было. Воспользовавшись пересменкой дежурных, Арагорн попросился в уборную, выждав с полчаса после допроса — как раз успели увести и вернуть ещё двоих арестованных. Боромир к камерам больше не выходил, а арестанты о беседах с лейтенантом не распространялись, так что выяснить, постигла ли их та же участь, не удалось. Констебль, конвоировавший Арагорна до туалета, вёл себя осторожно, но в целом миролюбиво, пинками не подгонял и особо не глазел, стоял в дверях и смотрел в сторону ровно на столько, чтобы краем глаза видеть подопечного, но не присматриваться, что он делает.       Вода в клозете была только холодная, барашек горячей вообще не двигался, будто его приварили, чтобы не баловать преступников благами цивилизации. Зато был кусок резко пахнущего хозяйственного мыла. С молчаливого согласия констебля Арагорн разделся до пояса и ополоснулся, а пока тот смотрел в сторону — и подмылся. С собой у него оказался очень кстати платок, застиранный, но свежий. Собрав ещё не до конца подсохшие белёсые пятна с кожи, Арагорн припрятал платок, надеясь, что эта улика прольёт свет на случившееся.       Вымыться хотелось не от грязи, а от мыслей, но как прополоскать голову изнутри? Жестокий произвол подчинённых никогда не был сюрпризом для начальника управления полиции. Как и разнообразие методов. Единственным неизвестным в этой мерзкой истории оставался лейтенант Боромир. Белый офицер — как его иногда называли в управлении, когда речь заходила о четвёртом участке. Одни произносили это прозвище с интонацией возвышенной, подчёркивая, что молодой офицер чист душой и помыслами, другие с насмешкой, проводя аналогию с шахматной партией. Известно, что офицеры ходят по клеткам одного цвета — белым или чёрным. Какую дорогу выбрал этот, никто не мог сказать наверняка.       Арагорн хорошо помнил день, когда увидел Боромира впервые. Выпускники Академии приносили присягу на площади у Белого древа. По очереди выходили из строя, преклоняли колени у знамени, потом получали дипломы, значки и именные револьверы — и становились офицерами Гондора, стоящими на страже покоя и порядка. Но только один из них действительно верил в это. Или Арагорну хотелось так думать.       Боромир был бледен до синевы, и не только белоснежный мундир был тому виной. Во время звучания слов присяги он был единственным, кто повторял слова про себя ещё раньше, чем их произносили с трибуны — он знал текст присяги, знал, в чём клянётся. Как лучший выпускник того года, он выступал с обращением к бывшим однокашникам, нынешним сослуживцам и наставникам. Говорил о былой славе Гондора, его силе и стойкости, о возрождении. И говорил, стоя лицом не к Белому древу и башне Эктелиона, а той части площади, что узким клином поднималась над стеной и упиралась во мрак и грязь Среднеземья и Нижнего города.       «Дай мне время, малыш, — подумал тогда Арагорн, — я сделаю этот мир таким, как ты хочешь. Мы сделаем. Только не сломайся. Не дай этому яду отравить тебе кровь».       Но яд уже был у Боромира в крови. Он родился с ним от семени отравителя. Его отец Денетор, бессменный глава городского совета вот уже почти тридцать лет, человек волевой и властный, но на руку нечистый, как все, кто во власти погряз, поначалу очень активно продвигал интересы сына. Пять лет прошло с присяги, а Боромир оставался лейтенантом, хотя давно уже мог получить даже не капитанские погоны, а мягкое и удобное кресло в управлении, вместе со значительной, высокооплачиваемой и совершенно бесполезной должностью. Боромир отказывался принимать подарки отца и его протекторат. Арагорну хотелось думать, что он действительно собирается всего добиться сам. Сегодня ему показалось, что он нашёл другое объяснение любви лейтенанта к своим неказистым погонам. Власть.       Человеку, далёкому от политики, власть должности с удобным креслом и красивым названием кажется иллюзорной, ненастоящей. Настоящая — здесь, где можно пригрозить испуганной мрази тяжёлым кулаком в чёрной кожаной перчатке, где зарвавшегося бродягу можно бросить на стол и трахнуть. Унижать, избивать и наслаждаться зрелищем, стоя над несчастным, скрестив руки на груди, и припечатывать уничтожающим взглядом — вот она власть, приносящая наслаждение.       Арагорн поёрзал на своей подушке, окинул взглядом камеру, оглянулся по сторонам. Он смутно представлял, который час, вероятно уже около восьми утра. В узкое оконце под самым потолком коридора, находящееся снаружи вровень с мостовой, пробивались лучи солнца, иногда слышались шаги или шум проезжающих автомобилей. Вчерашняя публика, всё ещё запертая по клеткам, смирилась со своей участью. Народ спал на полу, подстелив рваные куртки, сидя, привалившись спиной к прутьям, самые наглые в одиночку занимали скамейки, укрывшись двумя-тремя отобранными у сокамерников одеялами. С этой точки зрения положение в камере арестованных, отсаженных для допроса, можно было даже назвать уютным — здесь скамеек и одеял хватило всем.       Тишину подвала нарушил звук торопливых шагов на лестнице. Дежурный констебль встал, чтобы поприветствовать офицера, и тут же вытянулся по стойке смирно, прижавшись к стене и бледнея на глазах. В проходе между клетками показался высокий офицер в чёрном мундире, с серебряной вышивкой по воротнику-стойке, с серебряными звёздами на погонах. Через правое плечо его была переброшена толстая коса тёмно-каштановых волос, широкие брови грозно сошлись на переносице, серые глаза опасно поблëскивали — заместитель начальника полицейского управления Хальбарад собственной персоной. Это означало, что делами четвёртого участка отныне занимается самая высокая инстанция. На лице враз вспотевшего констебля читалось «всё, конец, трибунал».       — Ну ни хрена себе, — громко и отчётливо сказал Хальбарад, осматривая камеры. Он нервно пожевал щеку, провёл ладонью по лицу, словно надеялся, что смахнёт это впечатляющее зрелище как сон. — Совсем охренели, — подытожил он, удостоверившись, что не сработало. Скудный словарный запас офицера в достаточной мере описывал ситуацию.       — Где начальник участка? — спросил Хальбарад, поворачиваясь к дежурному.       — Капитан ещё не приходил, — промямлил тот. Хальбарад залез в карман и выудил часы, откинул крышку, внимательно посмотрел, потом развернул циферблатом к констеблю.       — Который час, констебль?       — Половина девятого, — ещё более безжизненным голосом ответит тот.       — Замечательно, — протянул Хальбарад. — А лейтенант? Кто руководил арестом?       — Я не знаю, — покачал головой констебль. — Я на посту только с половины седьмого.       — А до этого вы где были?       — Дома… спал, — выдавил из себя констебль.       — Хорошо, где все те, кто были тут ночью? — прорычал Хальбарад, теряя остатки терпения.       — Наверно уже пошли домой, — ответил констебль срывающимся голосом. — Спать…       — О Эру милосердный, — Хальбарад возвёл очи к тёмному потолку подвала, в разводах сырости и плесени. — Не за себя прошу, для них. Не дай мне совершить тяжкий грех убийства. — Потом он снова посмотрел на дежурного, стоящего всё так же навытяжку, но глядящего в сторону. — Все документы по аресту на стол начальника участка. И кофе.       — Одну чашку?       — Кофейник! Я по вашей милости тоже полночи на ногах. И как появится на горизонте лейтенант — доставить ко мне, живым или мёртвым.       Дежурный подпрыгнул, метнулся к звонку, чтобы вызвать кого-нибудь сверху и передать поручение. А Хальбарад медленно двинулся вдоль решёток. Заключённые смотрели на него с опаской, не зная, чего теперь ожидать от полиции вообще. Наконец он остановился перед последней клеткой, в которой сидели Арагорн, Грахур и ещё двое людей.       — А вас чего в отдельную квартиру запихали? За какие заслуги? — спросил Хальбарад, оглядывая всех четверых.       — За наслаждение беседой, — откликнулся Арагорн из своего угла. — Можно узнать, господин начальник, долго нам тут ещё задами ваши невероятно удобные нары полировать?       — Наслаждение беседой? — повторил Хальбарад. — Ну давай меня теперь потешь. Эй, дежурный! — он подозвал констебля. — В допросную вот этого разговорчивого типа. И мне нужны протоколы вчерашнего, тьфу, то есть сегодняшнего допроса. Кто с ними беседовал?       — А протокола того, нету, — ответил констебль. — Не видел.       — Разумеется не видел, если ты здесь только с половины седьмого. Но не можешь знать, что его нет, если только ты не с часу ночи тут.       Констебль благоразумно заткнулся, явно приняв решение далее прикидываться глухонемым, поскольку всё сказанное будет использовано против него. Он вывел Арагорна из камеры и провёл знакомой дорогой к допросной, где оставил на попечение дежурного сержанта.       Даже через толстенный потолок Арагорн слышал отголосок бури, шумевшей этажом выше. Кажется, именно над допросной находился кабинет начальника участка, который Хальбарад отобрал под штаб, пока сам начальник боится показаться на работе. Что-то подсказывало, что к вечеру он объявится с бюллетенем от врача, диагностировавшего прямо ночью, около часа, подагру, люмбаго, обострение мигреней, желудочные колики и воспаление седалищного нерва.       С какой яростью орал Хальбарад, можно было только представить, в допросную долетал ровный гул, растворяющийся в стенах, как шум приближающегося паровоза. Оказаться перед ним на рельсах Арагорн никому бы не пожелал. Он подумал ненароком, что наконец объявился Боромир и спровоцировал эту какофонию, его даже стало жаль. Совсем немного. Арагорн сидел на неудобном жёстком стуле чуть боком, опираясь на подлокотник, чтобы уменьшить болевые ощущения. Очень не хватало одеяла, а тонкое пальто не спасало.       Наконец в допросную вошёл Хальбарад, захлопнул дверь, опустил штору и рухнул на стул напротив Арагорна. Протянул руку для приветствия и опустил голову на стол, звонко стукнувшись лбом о деревяшку.       — Это какой-то кошмар, — пробурчал он через несколько секунд, взъерошивая волосы и разгибаясь. Арагорн невесело усмехнулся. — Это какой-то кошмар! — повторил Хальбарад, как будто непосредственный участник события мог ему не поверить. — Я не знаю, кто спятил: я или они!       — Боромир объявился? — спросил Арагорн.       — Нет. Я попытался добиться правды от его людей, но куда там… Ночью тут никого не было. Все спали по своим кроваткам, дежурные патрулировали улицы, один охранник сидел в приёмной. Ага. А на котле в подсобке у них пять трёхлитровых кофейников. Это всё охранник выдул?!       — Следы заметать не умеют, полицейские, — покачал головой Арагорн.       — Знаешь, полтергейст, пьющий по ночам кофе бидонами, — это ещё полбеды. По всему выходит, что ночью участок осадили полсотни пьянчуг и шлюх, ворвались в подвалы, забились по клеткам, заперли сами себя снаружи, а ключи подбросили охране. Такие фокусы даже Гендальфу не снились! Натворят делов, а потом голову под хвост.       — Это не от трусости, — покачал головой Арагорн. — Они лейтенанта выгораживают. Начнут говорить, все ниточки к нему приведут. А пока они ждут, что он появится, скажет свою версию и им расскажет, что говорить.       — Ну, значит, среди преданных есть и предатель, — хмыкнул Хальбарад. — Один тут сержант разговорчивее других, загадками, правда, и намёками, но вот только что не на лбу пишет, что он всё знает. Кофе мне принёс, улыбался. На вкус, кстати, гадство.       — Сержант? — прыснул Арагорн, подозревая, что Хальбарад не только убил, но уже и сожрал кого-то из несчастных, подвернувшихся под руку.       — Кофе!       Хальбарад вскочил, распахнул дверь и повторил это уже дежуранту, стоящему в конце коридора. Через пять минут ему принесли очередной полный кофейник и чашку.       Какой бы дрянью ни был кофе из запасов четвёртого участка, Арагорн с удовольствием влил в себя чашку горячего напитка. Хальбарад снова запер дверь и ходил вдоль стены, пытаясь привести мысли в порядок.       — Ты представляешь, три часа ночи, я вижу десятый сон. Эротический, между прочим, со всякими прелестными подробностями, — возмущался он. — И вдруг звонит телефон. А в трубке не томный красавец, а Лурц из третьего участка! Так импотентом стать можно! И этот Лурц, морда орочья, требует у меня голову твоего белого офицера.       — Ну, во-первых, не моего, — серьёзно ответил Арагорн. — А…       — А во-вторых, мне можешь ничего не рассказывать, — отмахнулся Хальбарад. — Так я и поверил, что мальчишка привлекает тебя исключительно моральными качествами. Морда у него смазливая, вот что.       — И моральные качества так себе, — едва слышно добавил Арагорн. Хальбарад повернулся к нему и нахмурился. — Так, забыли про лейтенанта. Давай к Лурцу. Не сходится. Лурц в восемь вечера отключает все телефоны, а прислуге велит говорить, что хозяин умер до полудня следующего дня. И всю ночь у него бар, бильярд и толпа прихлебателей. Какие звонки в управление в три часа ночи? Да ещё и офицеру домой… ты же дома был?       — Угу. Он до меня всех в управлении поднял, так что там сдались и мой домашний номер дали. Орал, что на его патруль напали, оборзевший лейтенант четвёртого участка поджёг мирную гостиницу для трудяг в доках и убил кого-то из его людей. То есть орков.       Арагорн чуть не поперхнулся кофе. Он замер, как охотничий пёс, почуявший след — нет,не след, а увидевший впереди в зарослях вожделенную добычу.       — Лурц сказал, что в этой… потасовке был застрелен его подчинённый?       — «Один из моих парней», если быть точным.       — Хальбарад, дуй в морг! — оживился Арагорн. — Туда должны были привезти два трупа. Эльф с отравлением и орк с серебряной пулей в голове. Возьми с собой Лурца, убеди его, что дело против лейтенанта уже готово, пусть он опознает этого орка.       — Ну и? Скажет, что это соглядатель от участка, наблюдал за кабаком по его приказу.       — Вот именно. Пусть он это скажет, тебе скажет лично и при свидетелях!       — Ничего не понимаю, — нахмурился Хальбарад.       — А я, кажется, начинаю понимать больше.       Перед внутренним взором Арагорна снова был тускло освещённый задымлённый зал притона. Круг напуганных пьяниц и наркоманов, солдаты с оружием, а в центре — лейтенант «Возмездия». Высокий, прямой, в чёрном форменном пальто, наброшенном поверх мундира, с револьвером в руке. На досках его сапоги оставляют оттиск характерной литеры мокрой грязью из переулка. И вдруг за спиной у лейтенанта поднимается тень, уродливая орочья морда возникает за левым плечом. Удар, ещё один, захват под горло. Арагорн мог бы поклясться под присягой, что в руке у этого орка что-то было, не пистолет и не нож. Что-то, от чего зрачки лейтенанта сделались чёрными как колодцы — от боли и яда.       Стало быть, это сделано по приказу. Лурца, главы третьего участка полиции. Но откуда он знал, что Боромир будет там? И хорошо, что Лурц не знает о ещё одном полицейском, навестившем ночью его территорию.       — Расскажи начистоту, что тут произошло, — попросил Хальбарад. — И какая муха укусила этого лейтенанта? Мы ведь были так близки к цели…       — И сейчас стали ещё ближе, если правильно распорядимся информацией, — заверил его Арагорн. — Найди плёнку с допроса Грахура, того гоблина, он, кажется, сказал немало.       — Плёнок должно быть четыре, верно?       — Две, — качнул головой Арагорн. — Грахур и двое людей, но эти вряд ли говорили много, беседы по четверти часа можно и на одну катушку записать. А наш с ним разговор… Если лейтенант не полный кретин, этой плёнки больше не существует.       — Ты раскрыл инкогнито?       — Нет, он так и не знает, кто я.       — Не узнал главу управления, — Хальбарад хмыкнул. — Парень не видит дальше своего носа, совсем как папаша.       — Денетор дальновиден и хитёр. А Боромир… Тяжело узнавать в лицо человека, которого видишь десять минут раз в год.       — Обидно, да? — усмехнулся Хальбарад с фальшивым сочувствием. — Ты его фотокарточками квартиру ещё не увешал?       Арагорн проигнорировал выпад. Некоторое время назад он сам дал другу в руки это оружие, признавшись, что лейтенант Боромир привлекательный молодой человек и при несколько иных обстоятельствах глава управления оказывал бы молодому дарованию чуть более заметные знаки внимания. Чуть более заметные, чем прожигающий взгляд на балу в честь нового года, где лейтенант развлекался в компании молодёжи, пил на брудершафт и перетанцевал всех жён офицерского состава. При этом все знали, что лейтенант предпочитает мужское общество, но, когда объявили танец, на который традиционно дамы приглашали дам, а кавалеры — кавалеров, от наплыва желающих положить руку на пояс Боромира спас родной брат Фарамир. Арагорн и стыдил себя за страстное желание оказаться на месте этого юноши с мягкими кудрями, тепло обнимающего брата, и бережно хранил воспоминание о неслучившемся.       Тяжело представить, что именно этот лейтенант Боромир набросился на Арагорна несколько часов назад. Молча, со сжатыми челюстями, белым лицом и непроницаемо-тёмными глазами хладнокровно насиловал, чтобы доказать превосходство и заставить сознаться в преступлении. Тот самый лейтенант Боромир, известный чрезвычайно натянутыми отношениями со многими офицерами из-за их методов или привычки прикрывать глаза.       Однажды — это было ещё на первом году службы, сразу после университета — он ворвался в первый участок, таща за собой констебля в наручниках и в гневе выговаривал тамошним офицерам, что их подчинённый принимает взятки от господ как чаевые и подаяние. Он своими глазами видел, как констебль остановил автомобиль, на котором какой-то мажор катал актрисулек и обливал шампанским, чтобы слизывать нектар с холмиков их грудей. Разумеется, за дорогой водитель не следил, там ничего интересного. И этого человека констебль отпустил, получив в протянутую как у нищего ладонь хрустящую новенькую купюру.       Боромиру объяснили, как работает система, в которую он угодил. На какое-то время наивность молодого лейтенанта стала предметом насмешек и сочувствия, Аргорну же было его жаль. Он видел, как с годами тускнеет горящий взгляд, из речей уходит вера, умирает надежда. И всё это привело в день сегодняшний, напоминающий о прошедшей ночи синяками и болью. Белый офицер выбрал себе чёрные клетки, устав спотыкаться о пешек на клетках белых.       Арагорн подробно описал Хальбараду сам арест, путь до участка, обыски и протоколы. Хальбарад обрадовался:       — Ага, значит протоколы всё-таки были!       — Целая кипа. Всё задокументировано, но в архиве ты просто так ничего не найдёшь.       — Я догадался, — хмуро ответил Хальбарад. — Туда я уже сунулся. Архивариус прикинулся полным идиотом. Где протоколы ночного ареста, спрашиваю, а он делает такие глаза, — Хальбарад пальцами развёл веки и выпучился на Арагорна, — протоколы?! Да, говорю, ночного ареста. Ночного?! Ареста, говорю! Ареста?!       Арагорн рассмеялся впервые за много часов. Рядом с другом, умеющим любую трагедию превратить в трагикомедию, дышалось легче, он был благодарен, что именно Хальбарад примчался разгребать всё, что четвёртый участок наворотил. Но посвящать его во все грехи здешнего офицера Арагорн тоже не спешил. Сначала нужно выяснить наверняка степень тяжести греха.       — Пойдешь мимо лаборатории, отдай им это, — велел Арагорн, вытаскивая из кармана платок. Пятна на нём уже подсохли и выглядели так, словно в тряпочку кто-то высморкался.       — Что это? — скривившись, спросил Хальбарад, беря платок двумя пальцами за самый краешек.       — Образец биологических жидкостей, — уклончиво ответил Арагорн. — Его надо проверить на запрещённые вещества.       — А чьё это?       — Да так, прихватил по дороге.       — Да? А о чём же вы тут с Боромиром разговаривали, что это не должно попасть на диктофон? — спросил Хальбарад, пряча платок в конверт для улик, а тот — во внутренний карман мундира. — Неужто мальчишка был так очарован твоей щетиной и грязными лохмами? — Хальбарад смеялся, не зная, как близко был к правде и как от неё далёк.       Арагорн старательно игнорировал вопросы о том, какая муха укусила лейтенанта устроить облаву на чужой территории. Теперь, когда в деле оказался замешан Лурц, события приобретали совершенно иной оттенок, это явно была не случайность. Понимает ли это Боромир? Вряд ли. Лурца напрямую не спросить, убитого орка тоже, если только городской коронер не найдёт чего-то необычного — разговорчивыми бывают и мертвецы.       События этой ночи натягивали ещё одну ниточку для следствия по делу о «Кольце». Операция, разрабатываемая много месяцев, подходила к концу, Арагорн лелеял мечту поскорее распрощаться с легендой Эстеля и вернуться домой и на работу. Играть опустившегося потомка благородного рода, доведённого нищетой до отчаяния, было не сложно — примеров перед глазами из детства и юности достаточно. Но даже в условиях секретности, узкого круга посвящённых и строжайшего инкогнито сохранялась вероятность провала — хотя бы как сегодня. Будь Арагорн чуть более подозрителен, подумал бы, что Боромир наведён отцом, питающим стойкую неприязнь к главе полиции.       В дверь допросной настойчиво постучали. Хальбарад с тяжёлым вздохом поднялся, отворил и выглянул в коридор. Арагорн успел заметить любопытный взгляд в комнату, сержантские нашивки и знакомую шапку соломенно-жёлтых волос, окружающих лысеющую макушку.       — Сержант Улдар, — отрапортовал полицейский, вытягиваясь в струнку. — Докладываю — лейтенант Боромир в участке, сейчас у себя в кабинете. Он распорядился выдать заключённым сухпаёк и отпустить всех, кому не предъявлены обвинения, а вас поставить в известность!       — Вольно, — махнул рукой Хальбарад. — Я сейчас поднимусь.       Он снова закрыл дверь, выждал минуту, прислушиваясь, чтобы сержант ушёл. Потом кивнул на дверь, глядя на Арагорна со смесью возмущения и веселья.       — Поставить в известность… Нет, ты слышал? Лейтенантик ставит в известность заместителя начальника управления. Твоя зазноба уже совершенно берега потеряла.       — У него была тяжёлая ночь, — ответил Арагорн. — Неужели ты думал, что этот человек кинется тебе в ноги, будет просить прощения и уверять, что больше так не будет?       — Ну хоть какая-то доля раскаяния…       — В чём? Он провёл задержание, арест, допрос, предъявил обвинение…       — Убил орка.       — Это дело оставим для внутренней проверки. Думаю, мне есть что сказать трибуналу.       — Кстати, про обвинения, — нахмурился Хальбарад. — Если ты прав и Грахур сказал много, отпускать его нельзя. Он на улицах трёх дней не протянет, его грохнут свои же. Запись записью, но нам нужен живой свидетель.       — Меня отпустить тоже нельзя. После двух длительных бесед никто не поверит, что Эстель молчал три часа. Улицы сочтут, что он пошёл на сделку со следствием. Меня или убьют, или, что ещё более печально, откажутся со мной говорить.       — Тебе надо пересмотреть приоритеты, — проворчал Хальбарад. — Что предлагаешь?       — Побег. Но так, чтобы за мной больше никто не увязался.       — Грахура и тех двоих, если они наболтали на статью, я заберу в изолятор главного управления. А тебя оставим вроде как на дознание. Привлечём журналистов, скажем, что Эстель молчит, но точно что-то знает. И устроим тебе побег.       — Осталось совсем чуть-чуть, — заверил друга Арагорн. — Вот увидишь, через неделю громкий арест в баре «Мордор» будет песчинкой в лавине новостей.       — И погребёт под этой лавиной весь городской совет, его главу и твою принцесску.       — Твою тоже, — невесело усмехнулся Арагорн. — Уж не думаешь ли ты, что у Имрахиля рыльце не в пушку?       — А рыльце симпатичное, — откликнулся Хальбарад, не пытаясь опровергнуть обвинение.       Уже поднимаясь из-за стола, чтобы вновь стать Эстелем и проследовать в камеру, Арагорн попросил Хальбарада об услуге.       — Ты сейчас пойдёшь Боромиру допрос устраивать? Можешь записать разговор с ним на плёнку? Я очень хочу знать, что он скажет.       — А я его сюда приглашу, — кивнул Хальбарад. — Посмотрим, как ему это понравится.       Арагорн представил. Он сам впервые за много лет — с далёких дней буйной юности — оказался на месте допрашиваемого, и впечатления получил незабываемые. Пожалуй, этот аттракцион стоит время от времени повторять для всех, кто носит погоны.       Хальбарад сам вывел арестованного в коридор и велел сменить плёнку на записывающем устройстве — хотя запись их с Арагорном разговора даже не велась, но никто не должен был это узнать. Пустую катушку, промаркированную по всем правилам, в большом плотном конверте отдали Хальбараду в руки. Арагорн отправился в клетку, Хальбарад наверх, чтобы лично пригласить лейтенанта на очень нервную чашку кофе.       Эстеля ждала отдельная камера — большая часть отсеков была пуста, заключённых, основательно протрезвевших, постепенно выпускали, снабжая лекцией о вреде пьянства. Гоблин и двое его дружков из числа людей сидели в углу, им уже зачитали права и обвинение и готовили к отправке. А Эстелю досталась миска горячего супа, жиденького, но вкусного, кусок плотного серого хлеба и кружка крепкого чая.       — Ты остаёшься, — сказал ему констебль, принёсший еду. — Так начальство велело. Видать, не всё из тебя ещё вытрясли.       — И не вытрясут, — ответил Эстель, перемежая слова с громким прихлёбыванием. На еду он набросился так, словно не ел неделю. — Я вам не охранник помоек, я потомок древнего рода. У таких, как я, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — чести и совести поболее, чем у всех вас, — он выразительно обвёл ложкой подвал и дежурных. — Мы не предаём своих и собаками не перебрехиваемся.       Кто-то из дальних камер, кого ещё не выпустили, одобрительно постучал кулаком по решётке, раздался свист и негромкий гомон, из которого вычленить можно было вялые оскорбления без фантазии в адрес полиции.       — Найдёт на тебя управу, найдут, — презрительно бросил констебль. Потом прикрикнул на остальных: — Молчать! Молча на выход!       — Разговоры с заключёнными запрещены! — раздался окрик.       В подвал спустился тот самый сержант Улдар. Он принялся деятельно помогать констеблям в сортировке выпускаемых, перебирал документы, суетился. Арагорн его внимательно разглядывал. Что-то странным казалось ему в этом человеке. Странным и неприятным.       А в допросной за стенкой Хальбарад сидел в кресле, закинув ногу на ногу, расстегнув мундир, в котором уже стало душно от всей этой творящейся неразберихи, постукивал пальцами по столу и внимательно разглядывал вытянувшегося перед ним лейтенанта. Боромир отказался и от предложения сесть, и от кофе. Он стоял прямой как жердь, держал руки по швам, ладони сжал в кулаки, смотрел перед собой. И иногда — на звукозаписывающее устройство, тихо шуршащее плёнкой.       — Ну и где вы были, лейтенант, с половины девятого утра до… — Хальбарал снова достал часы и посмотрел на время. — Охренеть, уже почти одиннадцать. Так где вы были, лейтенант, два с половиной часа?       — Я провёл на дежурстве всю ночь, — напряжённым голосом ответил Боромир, всё так же не глядя на Хальбарада. — Поэтому утром счёл возможным оставить участок в ведении своих сержантов и съездить домой, чтобы принять ванну и сменить рубашку.       — Ванну?! — Хальбарад ударил кулаком по столу и вскочил. Боромир вздрогнул. Смотреть в сторону больше не получалось, он встретил взгляд разъярённого начальника. — Мы все по уши в дерьме, а ваша задница в лавандовом мыле, как всегда!       — В чём меня обвиняют? — голосом дрожащим то ли от страха, то ли от злости, спросил Боромир.       — В самоуправстве, превышении должностных полномочий, игнорировании приказов начальства…       — Приказов не поступало, — перебил его Боромир. Хальбарад воззрился на лейтенанта с таким удивлением, словно у того выросло две головы. И эта вторая только что посмела перебить вышестоящего офицера.       — Не поступало, — с клокочущей злостью ответил Хальбарад. — Потому что кто-то, не будем показывать пальцем, бросал трубку всякий раз, когда я надеялся вправить ему мозги!       Боромир молчал, сжимал челюсти. Хальбарад глубоко и медленно дышал. Арагорн как-то советовал ему считать до ста туда и обратно, чтобы справляться с гневом и не делать глупостей.       — Нам нельзя ссориться с третьим участком, — сказал он уже спокойнее.       — Ссориться? — недоуменно переспросил Боромир. — Я дам вам запись допроса Грахура. Вы захотите с третьим не просто поссориться…       — Я много чего хочу, парень, — прорычал Хальбарад. — Но жизнь штука несправедливая.       Он с тяжёлым вздохом снова опустился в кресло, махнул рукой Боромиру.       — Сядь. Сядь, я сказал, — добавил он, когда первое приглашение лейтенант проигнорировал. — Значит так… Грахура и тех двух его подельников я забираю. Этот, как его, Эстель? Остаётся здесь.       — Вы с ним говорили? — спросил Боромир. Он и в кресле сидел с прямой спиной, как будто ему вместо хребта железный штырь вставили. Руки на подлокотниках чуть подрагивали.       — Да, но он не особо разговорчив. Тебе, полагаю, тоже ничего вытянуть не удалось.       Боромир покачал головой. Выглядел он ещё бледнее обычного.       — Ну, значит, посидит и подумает, — подытожил Хальбарад. — И ты тоже. Касательно облавы и двух смертей в твоём присутствии, — он предупреждающе поднял руку, пресекая оправдания. — До выяснения всех обстоятельств ты отстранён от службы. У тебя будет с неделю, чтобы лечить нервишки, принимать ванну и придумывать обращение к трибуналу. Можешь объяснить, зачем ты это сделал?       — Нет, — тихо ответил Боромир, глядя чуть в сторону.       — Ты же умный парень, тебе давно объяснили, что к чему. Откуда эти порывы желторотика?       — Не могу знать, — всё так же не встречаясь взглядом с Хальбарадом ответил Боромир.       — Советую придумать ответы на эти вопросы. Пошёл вон.       Боромир поднялся и вышел, в коридоре у самых дверей допросной столкнулся с сержантом Улдаром, пришедшем спросить, не хотят ли офицеры ещё кофе. Не глядя откинув его с дороги, Боромир стремительно поднялся по лестнице, пронёсся по коридорам участка и заперся у себя в кабинете. Оттуда он вышел через полчаса уже без мундира, набросив форменное пальто просто на рубашку. Молча отдал значок и пистолет дежурному в приёмной, и пакет с бумагами для управления. Хальбарад наблюдал за ним через большое окно кабинета начальника участка, выходящее во внутренние помещения. Сам начальник участка так и не появился на работе.