Линия Спички

      Спичка сидел на полу в лаборатории, выковыривая ножом грязь из-под ногтя. Он был вчера на Складах. Хоронили Альму, Барса и Волчонка. Он помнил Ноткина, что стоял над ними в окружении своих. Кот Артист тёрся мордой о его ногу. Кто-то сказал бы, что атаман горюет и сдерживает слёзы, но Спичка тогда хорошо видел: Ноткин был отрешён. Вероятно, свою боль он отгоревал раньше, а во время похорон думал уже совсем о другом. Двоедушники при Спичке засопели носами, глядели из-под лбов. Странно, но вдали от их ушей Ноткин поблагодарил Спичку за то, что тот не дал им расправиться с Лизой. Над судьбой псиглавца Ноткин собирался думать серьёзно, но позже. Обещал даже призвать Медведя для совета. Тятенька, мол, его был большим человеком, авось и в сыне мудрости осталось.       День клонился к вечеру. Работы было немного, но Спичка час от часу подкидывал себе новую. Когда из дел осталось только просушить все полотенца, дуя на них изо рта, Спичка понял, что лимит забот исчерпан. К Лизе он не ходил, и добавлял себе новой работы, чтобы оставаться в подвале и дальше на законном для себя резоне. Он обещал Лизе, что подумает. И не соврал. Спичка думал о нём весь день. Он сам, все Склады, Ноткин, Вар, о Лизе сейчас кто только не думал. «Скоро и Медведь подтянется», — грустно заключил Спичка.       Лиза совершил ужасный поступок. Он сам — тоже, что укрыл его. Спичка до сих пор не знал, прав ли он был, что не выдал его Двоедушникам в ту же секунду, как узнал правду. Знал он лишь, что вернись он назад во времени, то поступил бы так же.       Душа Спички металась на распутье. За это он себя тоже не хвалил. Вспомнились слова Дымка, что тот крикнул ему напоследок, когда Спичка покидал Склады: «Не твоих друзей убили, тебе и до фени. Ноткин тебя, может, и простил, а я считаю, ты хуже Лизки. Придёшь ещё за него просить, когда Ноткин ему приговор вынесет». Это было неправдой, нахмурился Спичка. Он бы никогда не стал просить за Лизу. Особенно после сделанного. И вообще ни за кого. Мужчины так не поступают.       Время было уже позднее. Снаружи расползалась синь. Спичка понуро глядел на руки. Он твёрдо решил, что не пойдет в Почку, дом «10», и что к себе Лизу тоже больше не пустит. Никогда. Сделалось грустно. Лиза вызывал в нём чувства, которые ещё никто раньше не вызывал. Ему было хорошо с ним даже в те разы, когда было плохо. Даже сейчас он думал о том, как хорошо было бы оказаться с Лизой у него дома, а не о том, сколько ещё арсенита натрия осталось у того в загашниках и для каких целей. Поняв это, Спичка разозлился. Лиза, похоже, никого не жалел, и он задумался, готов ли он сам так же осволочиться. Ответ был один — нет. Значит, решено. Значит, разными путями.       Медведь вернулся домой ближе к часу ночи. Уставший, но довольный, он много и заморочено говорил что-то о бычьей крови и о степных преданиях, нет-нет да переходя на язык Уклада.       — А тебя Ноткин зовёт. Просит, чтоб пришёл, — сокрушенно отчитался Спичка.       — Что у вас там, ребятишек, случилось опять? Заболел кто? А я сказал ему в прошлый раз, чтоб своих отвадил по районам чумным мотаться. Сами щеглы, а столько наглости и хитрости, что ни в один склад не уместишь.       — Нет. Не по болезни.       — А что такое?       — Он сам расскажет.       — У них всё тайны... Всё у них тайны. — Бурах выкладывал из рюкзака на стол продукты. — Готовь нутро к чревоугодию, Спича. Управа сегодня не поскупилась. День в больничке — рыбы и мяса нам с тобой вяленого. И денег немного.       — А мы когда в дом старика переедем? — грустно глядел на рыбу Спичка.       — Когда чума из него съедет. И когда время поспокойней настанет.       Спичка кивнул.       — Нам бы сейчас со своими делами успеть, — продолжил Бурах. — Твирь заканчивается для тинктур. В Степь пойду сегодня ночью за ней...       — Не ходи, я сам схожу. — Спичка делил вяленое мясо пальцами на волокна, смакуя понемногу.       — Ну вот ещё. Не пойдёшь ты ночью в Степь. В Горхон свалишься — тебя и видели. Там ступаешь, вроде неглубоко-неглубоко, а потом раз — и по шею.       — Да не ночью. Я завтра пойду. Днём.       — Днём ты твирь не найдёшь. Под солнцем её только на слух искать, говорил же. У неё...       — ... шум особый, — закончил за него Спичка. — Я знаю. Я её слышал.       — Слышал он, конечно.       — Белая плеть звучит, как будто кто-то горсть монет пересыпает из руки в руку. Савьюр шумит громче всех, как сверчки и птицы вместе. Чёрная твирь по звуку, вроде как бумагу мнут, шорох.       Артемий Бурах уставился на ученика пристально и внимательно.       — Откуда ты знаешь?       — Говорю же, — вздохнул Спичка. — Слышу. Недавно услышал.       Бурах подозрительно сузил глаза.       — Давай не виляй. Твирина что ли наглотался? А то есть тут в кабаке недалеко тип один, архитектор. Он как твирина нахлещется, так с ним город разговаривает.       — Не пил я никакой твирин, — вскинулся Спичка. — Мне и не продали бы.       — Вот как... — выдохнул Медведь. Новость о том, что подопечный стал слышать травы, удивила его больше, чем Спичка предполагал.       — А знаешь, Спича, — заговорил Бурах, — сходи.       — Правда?       — Да. А я погляжу, что за урожай будет, — тепло улыбнулся ему Медведь.       Рыбу доели. Мясо тоже. Спичка, скукожившись на раскладушке, заставил себя спать.       На следующий день за твирью удалось выйти лишь в обед. Утром Медведь ставил опыты над большим алембиком и ему была нужна помощь ученика в том, чтобы поддерживать беготню вокруг аппарата на стабильном уровне.       Спичка покинул берлогу, когда солнце стало косить глазом на горизонт. Уверенный в своих силах, он прихватил две матерчатые сумки и накинул их на себя, перетянув ремнями грудь крест на крест. В левой руке он зажал ещё два мешка — правой же ухватился за один из ремней, поигрывая пальцами на воображаемом патронташе. До того, как дед заложил радио в ломбард, они слушали по нему ежевечерние рассказы о самых быстрых и дерзких стрелках с Дикого Запада. Вновь вспомнился Лиза. Он наверняка ничего не знал о стрелках с Дикого Запада. Впрочем, к лучшему.       От мыслей Спичку отвлёк шум кузнечиков и лёгкий стрёкот. Савьюр был где-то рядом. Он нашёл его, сделав пару шагов на звук. Похожая на крошечный кустик твирь была едва различима среди прочей степной травы. Одну за другой, он выдёргивал стебельки. Всё новые звучали неподалёку. Он шёл за ними, увлечённый какофонией гудящей Степи. Шёл до тех пор, пока не оказался окружён ими. Писк комара кровавой твири, чёрная шелестит бумагой, бурая... звонкая — то ли колокольчик, а то ли хлопки сотен маленьких рук.       Спичка сбросил сумки. Лишь небо кругом бескрайнее, не знающее ни чумы, ни голода, и трава, крашеная в охру самой осенью, того и гляди утонешь. Он принялся наполнять сумку. От одной твири к другой. От куста к кусту. Спичка работал головой вниз, словно невольник на плантации. Запыхавшись, он разогнулся и только теперь заметил, что не один.       В траве неподалёку сидел так, будто ещё вчера занял тут место для пикника, Лиза. Ушастая маска темнела на фоне жёлтой степи. Глаза буравили Спичку из прорезей.       Спичка расстроился. Расстроился тому, что в душе был рад его видеть.       Дождавшись внимания к своей персоне, Лиза поднялся, отряхнул сюртук.       — Вот эту тоже возьми, — протянул он Спичке травинку с белым соцветием.       — Редкая. Где нашёл?       — Да прямо тут, — блеснули глаза.       — Это белая плеть. Она растёт только там, где горе и печали. Степняки так верят.       — Хах, да будь оно так, она бы у моей тётки из затылка росла. А то она всё время в горестных печалях. Особенно, когда набидонится, — снял он маску.       Лиза стоял прямо. Видимо, ушибленные ребра отболели. Порезы на правой щеке стягивала желтоватая сухая кожа. Опустив колосок в сумку, Спичка тяжело посмотрел на псиглавца.       — Ты что, шёл за мной?       — Ну да. От самой «Берлоги».       Шагнув ближе, Лиза схватил рукой чужое запястье и потянул к себе. Спичка не сдвинулся с места. Лиза на это сузил глаза. Удивлённым, впрочем, он не выглядел.       — Хмм. В прошлый раз лизался так, будто сожрать меня хочешь, а теперь чего такой деревянный?       Спичка вскинул в ответ упрямый взгляд.       — Будто сам не знаешь.       — Ты не пришёл вчера.       — Сказал: «подумаю».       Лиза склонился ниже к его лицу.       — Ну и что надумал, думатель?       — Что каждый сам по себе. Ты сам. Я сам.       — Да?       Лиза подобрался вплотную. Их лица теперь едва не соприкасались лбами.       — А ты ещё подумай, — дохнул он злобой Спичке в лицо.       — Уже подумал, — упёрто схмурился парень. — Не по пути нам.       Быстрее, чем что-то понял, Спичка отлетел назад, едва удержавшись на ногах после сильного толчка. Опомнившись, он швырнул в Лизу сумку с травой. Та попала по псиглавцу, затем жалко шлёпнулась оземь. Лиза даже не моргнул.       — А что так? Медведь надоумил? Шерсть эта надоумила? — медленно подступал он. — Я ему на станции жгуты давал, когда он в крови был, а он вот так мне на добро?       — Медведя в это не тяни. Он врач — людей спасает, — заглатывал Спичка степной воздух. — А ты травишь.       — Кого это, например?       — Того мужика, что у Грифа на складе сидел. Забыл уже?       — Да ты чего, — скалился Лиза. — Грифовых тоже жалко, что ли, стало? Они за ночь навытягивают с дурачков добра, и что? Оно ведь всё равно не их, с них не убудет. Или что, по-твоему, Сабурову, морде комендантской, всё это сдать надо было, а? Мне нужнее.       — Травить его тоже нужней было? — не двигался с места Спичка.       — Не травил я никого.       — Травил. Я точно знаю. Медведь его труп препарировал.       — Ишь, слово какое умное выучил! Да я ему подсыпал-то чутка. А он схавал и винтом пошёл. Организмы нынче слабые. Ну а всё, что его было, то моё стало. Потому как такое правило есть, малыш. А раз оно моё, так я забрал и на лыжи. Такие дела. Мы не жнём, а погоды ждём. А Гриф себе ещё подсосников найдёт. Ты за него будь надёжен.       Лиза снова подобрался ближе.       — Ну, чего ещё скажешь? — буравил он взглядом. — Какие ещё предъявы запас?       Спичка, раздёрганный во все стороны возмущением и взмокший, глядел на него без страха.       — Аптекаря чуть не убил ножом и хоть бы хрен тебе.       — Радуйся, что он тебя ножом не убил, — толкнул его в плечо Лиза. — Вар бы тебя назад Медведю в банках отправил.       — Шуму в подсобке аптечной навёл! Так даже наши восьмилетки не делают. Как будто ждал, что нагрянет кто, да побыстрее.       — А я никого не боюсь! Это ты всё тайком, ползком и на карачках, как мышь. Тихушник ссаный.       Закатное солнце поливало красным их макушки.       — Ноткин сказал, что никогда не угрожал тебе собаками! Им собаки — друзья, а не охранники.       — Тебе-то он конечно так и сказал. Он на Складах — видный лидер мнений среди удобрений.       — Травить собак было подло.       — Подлецом меня зовёшь? В своём подвале сидишь, совсем не знаешь, как жизнь работает.       — Подвал не мой, а Медведя.       Лиза пнул ярко жужжащий куст справа. Кругом разлетелись жёлтые листочки.       — Ты лучше спроси, где твой Медведь нутрянку берёт для отваров. Где сердца, почки и печёнки достаёт для компоста этого, который у вас «лекарство»!       — Где надо, там и достаёт!       — Да из людей живых он их вытаскивает! Чё вылупился?! Или не знал, что он по темноте без обреза не ходит? Ему как братки ночные дорожку перейдут, он им быстренько, без разговоров, фанеру сносит! И потрошит, пока не скисли!       — Врёшь! — крикнул Спичка. — Он из больницы органы несёт. И то, когда они уже владельцу не нужны!       — Да он у Вара поэтому на хорошем счету, баран ты нечёсаный! — расхохотался Лиза. — Потому что часть требухи ему продаёт! Таким, как он, ради большого блага мелкий песок привычно топтать. И отец его такой же породы был! Что, съел?       — Заткнись! — сжал кулаки Спичка.       — Да ты же оборотень. Небось, и так всё знал. Или у тебя как? Одни за мокрое дело прощаются, а меня под суд? Медведь твой — упырь. Не такой, как Гриф, и не такой, как Вар, а что-то посерёдке. Он, как в город заявился, троих мужиков насмерть уходил голыми руками на станции. Я своими глазами видел.       — Это ТЫ их на станцию привёл! — затрясся Спичка.       Лиза рассмеялся, задрав ввысь голову. Раскачиваясь и подметая полами сюртука траву, он встал к Спичке вплотную и бесцеремонно опустил обе руки по бокам от его шеи. Спичка почувствовал, как его голову зажали. Отпрянуть не получилось. Лиза, склонился ниже, дунул ему в лицо. Глаза засушило. Спичка заморгал.       — А ты докажи, — произнёс Лиза сиплым шёпотом. — Мякиш сердобольный.       Спичка дёрнулся назад, в этот раз сильней. Его держали крепко, и пространство между их телами расширилось едва ли на дюйм. Этот дюйм Спичке и был нужен. Он отвёл назад правую руку и, взяв размаху, воткнул кулак снизу в Лизину челюсть. Псиглавец моментально отпустил чужую голову и зашатался. Спичка бросился к нему. Он толкнул его, как ему показалось, сильно. И успел пнуть его по ноге тоже, как ему показалось, больно. А через мгновение, совершенно не понимая, как такое произошло, уже летел куда-то, не разбирая неба и земли. Удар, который он получил в голову, казалось, выбил из неё вообще все мозги. Степные колосья и небесная синь закрутились калейдоскопом перед глазами. Спичка лежал на земле и не мог с неё подняться. Вращающиеся облака заслонила тень. В бедро ударил сапог. Спичка вскрикнул, дух захватило от боли. Голову развернуло вбок звонким ударом ладони о лицо. Спичка попытался подняться, но ноги оказались скованы чужим весом. Лиза опустился на них, придавив. Сквозь гул в ушах, Спичка различил голос:       — ... зря полез. Я знаю, как бить, чтобы синяков не осталось. Был у меня один учитель...       Лиза склонился ниже. Дождавшись момента и изловчившись как следует, Спичка схватил врага за шею. Голова Лизы теперь торчала у него из подмышки сзади, а спина трепыхалась в попытках освободиться. Спичка сжал левую руку плотнее, согнув её в локте. Он удерживал голову Лизы в своеобразной «петле». Этому приёму его научил Соня. А его — старший брат, которого вернули с гражданки по ранению. Спичка помнил, как друг учил его, они в тот день барахтались под яблоней два часа: Соня, бестолково и делающий и объясняющий, и Спичка, который вовсе не приучен был к дракам. Белка хохотала над ними аж до колик. Обзывала их «пантомишками», вроде как медведями из пантомимы.       Спичка, с гудящей головой, держал изо всех сил. Но Лиза вырывался отчаянно и зло. Он дважды дал кулаком Спичке по рёбрам, и ярмо, наконец, ослабло. К тому моменту, как Лиза высвободил свою голову, Спичка уже потерял столько сил, что мощей не хватало даже на то, чтобы закрыть руками лицо. Сбоку в челюсть заехал сильный удар и Спичка услышал, как прямо у него в черепе звенит монетою белая плеть.       Он снова лежал на лопатках. Лиза ощущался тяжелее трактора. Лицо снова обожгло ударом чужой ладони, в глазах зарябила полынь. Солнце садилось. Мир вокруг кружился. Чужие руки сдирали с него одежду. Не знай Спичка, что происходит, подумал бы, что его пытается разорвать стая собак. Он сжал челюсти, не говорил ни слова, лишь протестующе мычал. Рукав рубашки чуть не выдернули вместе с рукой, майку порвали прямо на нём. Выставив вперёд руки, Спичка попытался перевернуться на бок.       — Лежать... — просипел запыхавшийся голос сверху.       Спичку вновь прижали к земле, на сей раз крепко и за шею. Воздуха в Степи было — заешься, лёгкие же скрутились в голодовке. Прохлада холодила живот и грудь. Джинсы сдирали с него рывками. Его кожу тянули, мяли ягодицы. Спичка выгнулся дугой. Зубы кусали его плечи, его грудь. Больно. Воздух... Воздуха не было. Уши законопатило шумом крови. Спичка потерял сознание.       Надолго ему покинуть реальность не дали. Через секунду он пришёл в себя. Щёки охлопывали ладони. Лизина рука ослабила хват, но с шеи не убралась. Спичка яростно втянул воздух так, словно вынырнул из воды. Отодвинуть мучителя он не смог, поэтому, наоборот, прижал его к себе, чтобы обездвижить.       Лиза тяжело дышал. Спичка услышал его бормотание где-то снизу.       — ... я же тебя... Тебе всё... Всё готов... Серёжа...       Спичка задыхался. Колосья щекотали синий потолок. Тяжёлое тело давило сверху. Чужая горячая кожа ласкалась об его. Пальцы сжали его внизу. Спичка вскинул бёдра. Почувствовал чужой язык в ямке пупка. Губы целовали, лизали вокруг. Бедром он ощутил чужую влажную головку. Вскинул бёдра снова.       Горло отпустили. Но, не дав глотнуть воздуха, обхватили поперёк туловища. Лиза сжал его сильно. Сдавленность заполнила всё сознание. Спичка стонал громко, сипло. Он ввинчивался бёдрами в жёсткий кулак рвано и дёргано. Блаженство дребезжало на горизонте, он продирался к нему через смерть. Степь барабанила во все бубны.       — Я тебя только одного... одного... Серёженька...       Спичка выгнулся. Последний воздух вышел со стоном, новый вдохнуть не удалось. Спичка кончил. Мучительно, как никогда до этого. Упоительно. Чудовищно. Ему казалось, будто он умер. Степь поглотила его своей колючей травяной массой, убила его своим запахом. Он лежал на спине, привыкая снова дышать.       Лиза обхватил его ногами, сел выше, на грудь. Он подрагивал. Рука металась вдоль ствола, дрочила быстро. Свободной рукой он зажал между зубами кожаный ремень от сумки. Дрогнул, застонал. Спичка почувствовал, как горячие капли падают ему на шею и подбородок. Дрогнув ещё пару раз, Лиза распрямился. Он расслабил плечи и отшвырнул в сторону ремень. Пошатываясь, принялся сползать вниз. Спичка ощутил его дыхание.       Лиза сполз вбок и сейчас обнимал его справа, прижимаясь губами к уху и щеке.       — Ты как?... — тихонько прошептал он.       Спичка рвано вздохнул. С эмоциями это ему справиться не помогло, и он заплакал. Захлёбываясь, навзрыд, но совершенно беззвучно.       Лиза прижался сильнее. Он закинул на Спичку ногу и крепко обнял.       — Ну всё, всё, всё, — зашептал он. — Всё уже. Всё хорошо.       Спичка заливался слезами, не видя кругом ничего, даже тёмного неба. Вечер опустился на Степь незаметно.       — Тихо, тихо, — приговаривал Лиза, оглаживая его макушку. — Всё хорошо. Хорошо же, ну? Тебе же хорошо было, ну? Я же знаю... Знаю, что хорошо. Не плачь. Ну прости...       Спичка дотянулся до рубашки, утёр рукавом слёзы и сперму. Он чуть успокоился и теперь только судорожно втягивал воздух.       Лиза развернул его на бок, обнял ладонями. Целовал. Спичка обвил его руками. Сам не зная, чего ищет, целовал в ответ. Через минуту, успокоив всхлипы, он уснул. Быстро и наглухо. Тяжёлый сюртук, пахнущий сварочной стружкой, накрыл их плечи. Под ним они пролежали несколько часов.