Семь монет

Казалось, ноги сами противились нести в Дортеопин — Лиодеанн запинался на подсохшей колее дороги, однажды упал на колено и ссадил до крови, а после порвал шнурок сапога, зацепившись за лежавшую на обочине ветку. Отчаявшись двигаться дальше, Лио решил заночевать, по обыкновению укрывшись плащом, но с ясного до того неба хлынул стылый дождь. Вдоль дороги блестели мокрые поля — и ни одного перелеска, где можно было бы укрыться. Лиодеанн с тоской посмотрел на темнеющий в пасмурных сумерках бор вдали. Надо было, как и раньше, идти в Дортеопин через него — родной, исхоженный с ранних лет огромный лес всегда спасал Лиодеанна, укрывая от шанки, преследователей и непогоды. Приладив на место шнурка лоскут от подола рубахи, а другим замотав колено, прихрамывая, Лио побрёл через стремительно размокающие поля и вскоре вошёл в кромешную тьму бора, обдавшую теплом прогретой за день хвои и сухим смолистым ароматом. Можно было не зажигать огня — Лиодеанн знал это место как свои пять пальцев. Чудом дождь застал его в пути ровно напротив пещеры, где он прятался в детстве с тех пор, как открыл в себе проклятый дар. С замершим сердцем Лио вошёл в неё, смахнув клочья застарелой паутины, и создал светящийся шарик над ладонью. На полу, заваленном толстым слоем сухой хвои и нанесённых ветром шишек, стоял пень, когда-то притащенный для сидения. На каменном выступе под низким сводом обнаружилась много лет назад развешенная для просушки овечья шкура, служившая прежде кроватью. Лиодеанн потянул за уголок свёрнутое в ком шерстяное одеяло — пролежав годы на полу, ткань сопрела и теперь развалилась, оставив в руке кусок с едва заметным, но впечатавшимся в память красным орнаментом по краю. Сердце защемило — это был его дом. Настоящий дом. Из-за задержек в пути Лиодеанн, рассчитывавший прийти в город заранее, опять подошёл к запертым на ночь воротам. Он обречённо встал под окошком стражника, приготовившись к перепалке, но, к удивлению, ворота открылись спустя миг после того, как скрипнула откидная створка дежурного. Не мешкая, Лиодеанн вбежал внутрь и бросился ко дворцу каэлля — до совета оставались считанные минуты. Размах мероприятия он осознал, когда увидел у дворца десяток дорогих повозок. Сгорбившись от смущения и глядя исподлобья, Лиодеанн проследовал за слугой в приёмный зал, безнадёжно оправляя запыленную куртку и разодранные на колене штаны. Растрепавшийся и почерневший от дорожной грязи лоскут, поддерживающий голенище сапога, дополнял жалкий образ вчерашнего беспризорника, явившегося под величественные своды. Каэлль, восседавший во главе длинного стола, накрытого закусками и кубками, приветствовал Лиодеанна кратким кивком, чуть поджав губы. Остальные вожди соподчинённых земель, до приглашения к столу стоящие вдоль стен, удостоили вошедшего с опозданием парня недоумевающими взглядами. В зале стоял гул — соседи переговаривались между собой, кто-то встревоженно, кто-то со смехом. Когда Лиодеанн приблизился к каэллю, следуя призывному жесту, шум ненадолго стих. — Я записал все заклинания, — тихо произнёс Лиодеанн, протягивая бумаги. Каэлль развернул свиток, приподнял бровь, водя глазами по строчкам пиктограмм, и одобрительно кивнул подбородком в конец стола. — Присядь там. От смущения кровь молотом стучала в ушах, и Лиодеанн слышал каэлля как через преграду. Речь шла о Джине — каэлль перечислял признаки того, что тот не бог, слово в слово повторяя рассказ Лиодеанна, потому поначалу речь его не заинтересовала Лио, и тот сосредоточился на разглядывании витиеватого чернёного узора на серебряном кубке, который вертел в руках, но каждое последующее слово привлекало всё больше его внимания. — Самозванец, что взбунтовался против истинных богов… Зачем он явился сюда? — воскликнул каэлль, приподнимаясь, и сам же ответил: — Он ищет власти! — крепкий кулак правителя опустился на стол, заставив вино в кубках расплескаться, а Лиодеанна выронить свой пустой бокал на пол со звоном. — Он уже захватил земли у Большого озера, заселил своим народом, который вооружил для битвы с нами, вступив в сговор с презренным Курианном. Повсеместно он ведёт беседы с лари, продвигаясь от земли к земле, и призывает присоединиться к его воинству! Он хочет стать каэллем всего Западного края до самого океана, а может, — каэлль приглушил голос, — и всей Лариды благословенной! За столом воцарилась тишина. Каэлль обвёл глазами зал и продолжил: — Его нужно остановить, пока он не стал ещё сильнее, ведь он обманом собирает вокруг себя всех детей, одарённых силой, и магией заставляет их подчиниться! — каэлль взмахнул рукой, эффектно размотав свиток, принесённый Лиодеанном. — О, что это за письмена? Магия! — пронёсся шепоток по столу. — К счастью, мы тоже можем овладеть ею — и впервые за века заставить проклятых работать на нас, — каэлль метнул торжествующий взгляд на Лиодеанна. — Нам надо вернуть проклятых сюда, а шанки изгнать, пока истинные боги не явятся и не обратят свой гнев против нас, за то, что приютили самозванца. Соберите лари для похода на храм. — Непросто направить лари против шанки, — заговорил пышно одетый толстяк справа от каэлля. — Народ считает самозванца богом, приносит дары и верит в избавление. Мы можем настроить лари против себя самих. — Есть обстоятельства, которые заставят отвернуться от него любого лари и обратить оружие против, — каэлль усмехнулся, и холодок побежал у Лиодеанна меж лопаток, когда он понял, о чём идёт речь. — Хорошо, пусть так, — запротестовал другой присутствующий. — Но всё же он силён и сила его неодолима! — Неодолима сила у бога, но не у самозванца. И, к счастью, на нашей стороне выступит собственный шанки — талантливый и хорошо обученный… — каэлль устремил торжествующий взгляд на то место, где сидел Лиодеанн, и осёкся, растерянно обводя зал глазами. — А где Лиодеанн, мой гость? Лио, накинув «плащ», осторожно пробирался к выходу из зала, стараясь не задеть недоумённо вращающих головами вождей и не шевелить воздух, а затем бросился прочь. Он всё представлял себе не так. Уговор был о создании гильдии Сильных, но не о нападении на Орден. Забыв о манерах, Лиодеанн, не сбавляя хода, ударил силой по воротам, пробивая дымящуюся дыру, и стремглав направился в сторону храма через лес.

***

Маки был счастлив. Феромон, который он всегда считал проклятием морян, сделавшим их объектом охоты и работорговли, теперь открылся с другой стороны. Благодаря феромону Маки стал ещё ценнее для Джина. Тот проводил с ним всё больше времени и становился ближе с каждым днём. Маки подсел на обращённую к нему улыбку, как на наркотик, — хотелось радовать Джина больше, чаще. Днём Маки старательно практиковался, усердием на занятиях соперничая разве что с Лио, внезапно взявшимся за ум. А ночью… После отказа Джина в постоялом дворе Курианна Маки панически боялся снова разочаровать его в постели. Он применял всё своё очарование, не чураясь использовать и те методы, которым учили его в «Русалочке», чтобы соблазнить, привязать и уже не отпустить. И это удавалось — Джин любил его каждую ночь: страстно, горячо и очень болезненно. Всякий раз после встречи с ним Маки был истощён, как после целой смены в борделе, когда приходилось не только терпеть, но и изображать удовольствие. Необходимая ложь ранила куда больнее, чем сам секс, но счастливое расслабленное лицо Джина после оргазма и та тесная близость, что связывала их в один горячий узел ночью и негласной радостью мелькала в случайно встретившихся взглядах днём, стоили того. Наверное. Маки лежал на спине и смотрел в потолок невидящим взглядом. Должно быть, и его великому терпению существовал предел, и в тот день он настал. Подготовившись, как обычно, Маки всунул в зад полированную деревянную печать из библиотеки, которую приспособил использовать как пробку, и теперь не мог найти себе места от саднящей боли и мучительных позывов. Дверь стукнула, и Джин вошёл. Маки узнал его по шагам, не находя сил повернуть лица. В этот момент он ненавидел Джина, но особенно — себя: за то, что ненавидит невинного, за то, что, даже улетев на другую планету, он по-прежнему оставался в «Русалочке», не находя из неё выхода. Джин лёг рядом, обнял за пояс и уткнулся носом Маки в шею. Он ничего не говорил во время секса, никогда, и Маки был этому рад. Казалось, если Джин станет шептать ласковые слова, говорить о любви, Маки разрыдается и выдаст себя с головой. Джин даже не целовал его, просто тёрся лицом о кожу, обжигая дыханием. А Маки — весь тот трепет, какой рождал в нём Джин, чувство, от которого сердце заходилось восторгом, он вкладывал в дневные поцелуи, мимолётные ласки, касания, но ночью словно замораживался, мучительно выдавливал из себя любовь по капле, помня лишь о том, что Джина нужно завести. Он с облегчением вытащил распирающую пробку. От парализующего предвкушения боли в груди вспыхнул феромон. Посмотрев через плечо на крупный эрегированный член Джина, он отвернулся, в отчаянии уткнулся лицом в подушку и замер, набрав воздуха в рот. Феромон пульсировал внутри вместе с кровью, бьющей в виски. Как же ему это надоело, боги, невыносимо надоело!!! Всё произошло будто само. Маки не заметил момент, когда с безмолвным воплем внутри перестал контролировать феромон, а внушение сорвалось с губ беззвучным шёпотом. Джин молча поднялся и встал у кровати, в задумчивости глядя на него. Затем улыбнулся, будто вспомнив что-то, накинул на него плед и сказал: — Пойду к себе. Спокойной ночи, — он поцеловал Маки в лоб и вышел, чуть пошатнувшись в дверях и задев широким плечом косяк. Лишь только Джин притворил дверь, Маки встал на локте и дал волю эмоциям. Получилось! Он гений, чёртов гений! Теперь он будет делать так каждую ночь! От радости Маки рассмеялся и повалился на кровать. Казалось, теперь всё станет по-настоящему хорошо. Он проспал, наверное, недолго, потому что в тот момент, когда дверь с оглушительным стуком ударила в стену, заставив ее содрогнуться, вокруг была кромешная тьма, а тяжёлые веки отказывались подниматься. Однако спустя миг, когда в комнате вспыхнули зажжённые одним росчерком силы свечи, Маки вскочил в постели и вытаращил глаза на взбешённого Джина. — Что ты сделал со мной?! — он бросился к Маки и схватил за ворот рубахи, скручивая ткань в кулаке и сдавливая шею. От ужаса Маки потерял дар речи и только судорожно сглатывал воздух. — Я двадцать лет жил под нейроустановками — ты думал, я не замечу это дерьмо?! — Джин шипел, приблизив лицо, глаза его сверкали яростью. — Я ведь доверял тебе, Маки, единственному на этой планете. Думал, ты мой друг, — голос его вдруг сломался, хватка, грозящая задушить Маки, ослабла, а на лице отразилось такое горькое разочарование, что Маки хотелось провалиться сквозь землю. — Что ты мне внушил? — Я… — он не мог выдавить и слова. — Джин, я… — Что?! — Джин заорал и занёс руку, дрожащую от напряжения. — Говори, предатель! — Я внушил тебе, что у нас был секс и ты кончил, хотя секса на самом деле не было, — сходя с ума от стыда, раскаяния и страха перед разъярённым ассасином, пролепетал Маки, отводя лицо в сторону. Повисла тишина. Маки поднял глаза на Джина — тот смотрел на него остекленевшим взглядом, всё так же держа на весу занесённую для удара руку. — Зачем? — наконец, произнёс тот ошеломлённо. — Я не хотел секса. Сегодня не хотел! — поспешно добавил Маки, но, глядя в расширенные глаза Джина, осознал, что хуже уже не будет, и прошептал: — Мне не нравится секс, я ненавижу его! Это мучает меня! — эмоции, долго скрываемые, хлестали через край. Маки зажмурился изо всех сил, как будто так можно было удержать горячие слёзы. — Мне очень больно спать с тобой, невыносимо. Джин отошёл на шаг назад, покачивая головой в недоумении. — Ты не говорил раньше… — Нет, не говорил! — воскликнул Маки, возможно, только сейчас осознавая, каким был идиотом, решив обмануть Джина. — Но почему? Зачем ты тогда провоцировал меня? Маки передёрнуло от этого слова — какое холодное, ледяное. Разве можно так говорить, когда речь идёт о любви? — Я хотел сделать тебе приятное, чтобы жизнь твоя была лучше, Джин! Потому что я люблю тебя! Джин отпрянул и скрестил руки на груди, словно закрываясь. — Любовь… — медленно проговорил он, словно пробуя слово на вкус. — Благодаря тебе я понял, что это значит. И понял, что я не люблю тебя. Его тихий голос обрушился на Маки, как молот. В груди поднималась буря, клокотали рыдания, раздирающие на части. Маки обхватил себя руками и прошептал: — Я знаю. А после плюхнулся на стоящую у кровати тележку и бросился к двери, чтобы выкричать в ночь эту боль, невыносимое, полное и уже ничем не исправимое одиночество. На востоке горела заря, когда Маки, всхлипывая в голос, поспешно седлал Сиэнн, а после мчал во весь дух в покрытые холодной росой луга. Прочь, прочь, как можно дальше в бесконечные дали Лариды — невообразимо прекрасного мира, который так и не смог стать для Маки домом и подарить счастье. Он сидел в высокой траве до тех пор, пока солнце не встало, а потом упал на землю и закрыл глаза руками, чтобы не видеть цветущей красоты вокруг, ведь на фоне её горе его казалось ещё чернее.

***

Любовь… Однажды позволив себе слабость, задумавшись на миг о брате, Джин уже не мог выбросить любовь из головы. Пробудившись в недрах покалеченного ассасинского сердца, она крепла с каждым днём, истязая Джина тоской по утраченному навсегда. Он гнал воспоминания, каждое из которых прожигало в его душевной броне дыры, но они вновь возвращались: улыбки, смех, прикосновения, дни и ночи — целая жизнь, которую он прожил, не осознавая, как был счастлив. Джин упёрся лбом в тёмное окно и вдавил пальцы, словно желая сломать стекло, раскрошить и изрезать руки. Зачем он опять вспомнил об этом, зачем позволил этому слову зазвучать в голове! Джин закрыл лицо ладонями. Если бы он мог плакать — он бы дал себе волю, но сейчас просто скрипел сквозь стиснутые зубы. «Я хочу к тебе, Тим, хочу увидеть снова, убедиться, что ты в порядке, — хоть издали!» Это была ложь или полуправда — ведь на самом деле Джин хотел бы сжимать Тима в объятиях, вдыхать запах, слышать голос, Джин хотел его всего! Но это было невозможно. На рассветном небе догорали далекие звёзды — невообразимо далёкие, как и Тим. Джин выбежал из храма, погружаясь в предутреннюю свежесть. Был лишь один способ унять безысходную тоску — надежда. Мечта, с которой он жил последние недели. Стараясь не шуметь воротами, он отправился в лес. Джин хорошо знал дорогу и уже через пару часов вышел к застрявшему между двух поломанных сосен транспортёру — одному из тех, на которых прилетели дети с Земли. Он поднялся по веткам, с трудом отодвинул наполовину повреждённую при посадке дверь и протиснулся внутрь. Этот транспортёр был той же модели, что и другие, и Джин, уже хорошо изучивший план корабля, целенаправленно подошёл к топливному отсеку. Включив заранее питание корабля, он убедился по табло, что в отсеке оставалось резервное топливо. Произведя необходимые манипуляции на панели управления, вытащил один из топливных блоков и удовлетворённо постучал пальцем по табло, всё ещё свидетельствующем о запасе топлива. Мечта становилась всё реальнее. Джин вылез из транспортёра и насколько возможно плотно закрыл искривлённую гермодверь. Топливный блок, представляющий из себя чёрную полимерную коробку размером с ларийский кирпич, был чрезвычайно тяжёлым. Вложив его во вставленные один в другой толстые кожаные мешки, Джин накинул их на спину, ухватив двумя руками за концы, и, согнувшись под весом, потащил к брошенному неподалёку офицерскому транспортёру. Оставалось найти ещё около двадцати неиспользованных топливных блоков — и маленький транспортёр можно будет считать заправленным. Джин вдохнул полной грудью возбуждающе пахнущий цветами и жизнью воздух и улыбнулся этой мысли. И рефлекторно упал на землю, дрогнув от оглушившего чувства вибрации из космоса, — подобно взрыву, приближающиеся корабли ворвались в атмосферу Лариды. Джин вскочил, ошеломлённый, уронив мешок, и уставился на небо. Времени оставалось всё меньше, он почти слышал тиканье незримых часов в голове, и неторопливые прогулки по весеннему лесу стали казаться преступной роскошью. Он бегом бросился к офицерскому транспортёру, задыхаясь под тяжестью ноши, привычной рукой разблокировал дверь, сунул очередной блок в разъём топливного отсека и включил питание, чтобы посмотреть табло. Убедившись, что расчёты его верны, Джин отключил борт и быстрым шагом отправился в храм: опять тренировать, готовить и готовиться, откладывая мечту на потом.

***

Измотанный бесконечной дорогой через лес, но подгоняемый страхом, Лио, запинаясь и цепляясь за цветущие кустарники, брёл по бору. Оставалась пара часов пути до храма, когда он почувствовал Джина, — развивая чувствительность воспитанника к вибрациям, шанки, наверное, и не предполагал, что тот сможет использовать эти умения против него самого. Отчего-то эта мысль неприятно царапнула Лиодеанна, щёки его вспыхнули стыдом, но любопытство взяло верх. Осторожно прокравшись почти до кромки сторожевого поля наставника, Лио прятался за валуном, невесть как оказавшимся посреди сосняка, когда удар, подобный грому, потряс его череп изнутри. Лиодеанн вскочил и непроизвольно повернул голову на запад прежде, чем осознал — оглушивший его звук пришёл с неба. Боги приближались. Не сразу придя в себя, Лиодеанн вспомнил о Джине, растерянно оглянулся, вновь отыскал его вибрации и устремился следом. Увиденное потрясло его: шанки подошёл к лежащему на боку чёрному кораблю, на одном из которых прилетел несколько месяцев назад, и легко открыл круглую дверь. После вошёл внутрь, и тотчас корабль осветился огнями, как перед отлётом. Куда он собрался? Догадка поразила Лиодеанна. Затаив дыхание, он вновь бросил взгляд на западный край неба, и всё стало ясно. Шанки сбегал с Лариды накануне вторжения, осознав, что ему не победить истинных богов, и бросал Орден на произвол судьбы. Все облечённые властью — лгуны, и Джин не исключение! Может, бегство его было и к лучшему, но почему один? Как же Маки… Словно наяву, перед глазами Лиодеанна встала картина приближающихся из Дортеопина войск и падающих с неба огней. Лио не знал, на чьей он стороне, но знал одно — Маки в опасности! Забыв о предателе, он бросился к храму, перемахивая через валежник и овраги.