Проект "ОДА"

***

   Шаст надеется, что к тому моменту, как он вернётся из душа, Арсений уже будет видеть седьмой сон, но ни его желания, ни его надежды сегодня, видимо, не учитываются.    — Чего ты сел, ложись давай, — вздыхает Шаст, рассматривая сидящего на кровати Арсения, одновременно с этим ероша мокрые после душа волосы полотенцем.    — Я тоже в душ хочу…    — Ты на ногах херово стоишь, тебя колошматит, какой душ? Ложись давай, не выёбывайся.    — От меня воняет.    — Дай-ка проверю, — Шаст наклоняется к Арсению чуть ли не впритык. — Нет, вообще пахнешь какими-то лотосами, неженка. Давай ложись, правда, Арс, не выёбывайся. Сейчас надо спать. С утра, когда уже проснёшься живым человеком, сходишь в душ. Окей?    — Ладно, — выдавливает из себя Арсений, снова укладываясь на кровать.    Действует он при этом так медленно, что сразу понятно становится, насколько ему сейчас херово. И несмотря на это состояние, он хотел куда-то встать? В душ??? Интересные приоритеты по жизни, ничего не скажешь.    Шаст, продолжая вытирать насухо волосы, рассматривает Арсения со стороны. Он старается не открывать глаз, жмурится иногда чуть сильнее, точно видит разноцветные вспышки перед глазами.    У Шаста нет в числе имплантов нетраннеского модуля, да и зачем? Но у него есть оптика, имплант, устанавливающийся на глаза, ну, или вместо глаз, смотря, какая модель, кто производитель и какое назначение.    У Арсения сейчас стоит оптика, как и у него самого, модуль размером с микрочип, который транслирует уведомления подключенной системы на сетчатку глаза. Ну, и плюс сканирование внешних объектов. Общий хром у Шаста довольно мощный, оптика выводит дохера показателей, на которые наёмник обычно не обращает внимания, но на эти показатели очень уж любит обращать внимание Расп. Следит за гормонами, строя на основе этого картину его эмоционального состояния, и, уже зная Шаста, с помощью этого строит догадки и о том, о чём тот думает.    Несмотря на то, что нетраннерского модуля у Шаста нет, только общий плюс оптика, он прекрасно помнит, как ощущаются первые часы с новыми киберимплантами, которые вживляются в голову. Там полный набор самых «приятных» ощущений. От одной оптики и тошнит, и мигрень, и зелёные человечки чудятся, а у Арсения ещё и нетраннерский модуль ново установленный.    Шаст не знает, почему у него так выходит, но, как бы он ни скалил зубы на человека рядом, когда видит, что тот в скверном самочувствии, может, не перестаёт грубить, но действует уже исключительно во благо этого человека. Наверно, тоже остатки кочевнической жизни. Когда кто-то болел, лежал подстреленный, загибался по какой-то причине (а в Пустошах таких целый букет), Шаст, какие бы ни были отношения с тем человеком, был в первых рядах на поездку в город за медикаментами.    Вот взять даже Джона Колбриса, с которым они вечно собачились. Они в тот день грабили канвой «Кан-Тао», и среди сопровождающих у корпов оказался нетраннер, который подкинул Колбрису в систему мощный вирус, поражающий медленно и мучительно импланты. С одной стороны, повезло, что у Джона имплант стоял только один. С другой стороны, охеренно не повезло, потому что этот имплант был поддерживающим здоровье постепенно отказывающей по причине болезни печени. Говоря проще, у Колбриса медленно начала отказывать печёнка, потому что имплант, сохраняющий её здоровье, был выведен из строя.    Они с Джоном, кажется, на дух друг друга не переносили, но смотреть на него, когда он не скалился противно, а сжимал зубы из-за адской боли в боку, пóтом болезным истекал и кровью начинал кашлять… На это Шаст смотреть не мог. Не спросил у Станислава даже разрешения на вылазку. Выбрался посреди ночи из палатки, пока все спали, хотел уехать на своей «Квадре» тихонько в город, чтобы добыть необходимый Джону имплант. Впрочем, тогда у него не получилось уехать тихо, потому что прямо рядом с машиной у него перед лицом высунулся усмехающийся хитро Адриан. Шаст начал говорить что-то по типу: «Я знаю, что в город нам лучше не соваться, Станислав точно не отпустит, но не могу же я ничего не делать. Ты меня не остановишь, я уже решил всё!». Адриан только усмехнулся ещё шире, глаза свои карие по-лисьи щуря, запрыгнул на пассажирское место и, глядя на ничего не понимающего Шаста, спросил: «Так мы едем в город, или ты решил дождаться рассвета?».    — Ты собираешься ложиться? — охрипло спрашивает Арсений, выдёргивая Шаста из воспоминаний.    — Я задумался, — шёпотом отвечает наёмник, заползая в кровать.    — Тесно…    — Конечно, тесно, блять. Это одноместная кровать, а мы — два здоровых мужика, — шипит тихо Шаст. — Я, знаешь ли, сам не в восторге. Спи давай. Поз сказал не трындеть с тобой, тебе надо быть в тишине.    Шаст разворачивается набок, отворачиваясь от лежащего рядом Арса, замирает чувствуя шевеление сзади. Он оборачивается коротко через плечо, видит, как Арсений тоже на бок перевернулся, лицом к его спине.    — Повернись в другую сторону, — шикает Шаст. — Я не буду маленькой ложкой, ясно?    — Причём здесь ложки?    — Блять, просто повернись на другую сторону!    — Тогда я буду лежать на той стороне головы, где мне вставляли имплант, будет больно.    — Ладно, — вздыхает Шаст, сам разворачивается на другой бок. Теперь они лежат лицом друг к другу. — Так ещё хуже.    — Ты в любой момент можешь пойти в машину…    — Ещё один раз заикнёшься об этом, и я выгоню тебя из своей квартиры, — предупреждает строго Шаст. — Оставлю Тихона себе, скажу, что его хозяин был конченным придурком, так уж получилось, я не виноват.    — «Так уж получилось, я не виноват», — повторяет Арсений едва слышным шёпотом. — Оправдываешь этими словами весь свой теперешний образ жизни?    — Заткни-и-ись.    — Я слышал, что определённые травмы головы могут привести к тому, что человек становится на постоянной основе неадекватно раздражительным, — вздыхает Арсений. — Тебя в детстве роняли?    — Да, — неожиданно серьёзно отвечает Шаст.    Арсений открывает медленно веки, всматривается в темноте комнаты в чужое лицо. Арс хмурится непонимающе, не видя на лице наёмника ни сарказма, ни намёка на шутку.    — Но то, что меня роняли, — не самое херовое, что было в детстве. А теперь заткнись и спи.    — То, что ты сейчас рассказал, говорит о том, что ты хочешь это обсудить, а не…    — Я сказал это для того, чтобы ты понимал, что у меня достаточно поводов быть вечно злым раздражительным хером, — цедит сквозь зубы Шаст. — Просто спи. Блять, с хуя ли я тебя уговаривать должен, кому нужен отдых?    — Я за целый день так и не спросил твоего имени, — упрямо продолжает вести диалог Арсений.    — Шаст. Ты должен был слышать, меня так Поз называл.    Шаст, видимо, сдаётся. Он приходит к выводу, что не заткнётся Арс, пока не скажет и не спросит всё, что хочет. А значит, надо лишь быстрее ответить, что там его интересует. Когда-то же у него кончатся вопросы и темы для беседы.    — Шаст, — повторяет Арсений. — Да. Я слышал. Но я никогда не встречал такого имени, да и созвучно с глаголом «должен». Но вообще я подумал, может, это какое-то новое американское обращение. Что-то из разряда, как оно у вас тут… Чумба?    — Чумба — это типа близкий друг, да, — кивает Шаст. — Но «Шаст» — это не обращение из разряда «мистер», это просто моё имя. Или кличка… Сложно сказать.    — В баре я ещё слышал, тебя называли «Бес». Это что-то вроде рабочего… Вылетело слово из головы…    — Псевдонима? — подсказывает Шаст.    — Да, точно, спасибо. Это рабочий псевдоним же?    — Ну, эта кличка у меня появилась ещё в семье кочевников, — усмехается наёмник. — Станислав постоянно хвалил меня, говоря, что у меня души нет.    — Это похвала? — морщится Арсений. — Как-то сомнительно…    — Много ты понимаешь, — цокает языком Шаст, закатывая глаза.    — Так в итоге, — снова прикрывая глаза, говорит Арсений. — Шаст — это какое-то прозвище, как и Бес, но Бес больше уже как рабочий псевдоним. А обращаться к тебе как? Имя какое?    — У меня нет имени, — глухо отвечает Шаст, натягивая одеяло на половину лица.    — Как это?..    — Нет его, просто нет, — выдавливает из себя наёмник. — Утрачено. Потеряно в повреждённых контактах сломанного чипа.    — Ничего не понимаю, — хмурится Арсений.    — Я… Давай об этом завтра, хорошо? — Шаст немного кривит душой, надеется, что завтра эта тема просто забудется. — Я устал, я поспал три часа за почти двое суток. Сил никаких.    — Ладно, тогда… Спокойной ночи? — нерешительно говорит сбоку Арсений.    — Тут таких не бывает, — усмехается Шаст, а сам пытается вспомнить, когда ему кто-то желал доброй ночи в последний раз. — Но надеюсь, эта будет спокойной. Хотя бы для тебя. Спокойной.    — Ещё хотел сказать…    — Арс, ну, блять! — шипит раздражённо Шаст, зыркая злобно на Арсения.    — Просто хотел попросить, чтобы ты помнил о Тихоне. Он по ночам очень громко топает, когда начинает бегать, и пыхтит на весь дом. Помни, пожалуйста, о том, что это ёж, не пристрели его.    — Хорошо, — выдыхает Шаст. — Я… А можно его взять в кровать? Положить рядом на подушку?    — Чтобы он выколол нам глаза? — тянет скептично Арс.    — Ладно… Буду помнить, что это Тихон бегает. Пушку я всё равно оставил в кладовке, так что спросонок точно никого не пристрелю. А теперь спи.    — Сплю, — улыбается Арсений.    И правда, через несколько минут Шаст может с уверенностью сказать, что Арс спит. Дыхание ещё не стало ритмичным, а сегодня ночью оно даже в глубокой фазе сна будет сбиваться, будет тяжёлым из-за привыкания мозга к киберимплантам. Но главное, что Арсений правда спит и большую часть того дискомфорта и боли не почувствует.    Странно это: с таким холодом и равнодушием убивать людей и при этом чувствовать реальный стресс от осознания того, что рядом лежащему человеку херово от простейшего привыкания к новой оптике.    Расп как-то говорил, что на самом деле в Шасте светлого намного больше, что он заботливый и неравнодушный. И даже при убийстве, если судить по показателям гормонов, Шаст на самом деле испытывает крайне негативные эмоции, он лишь заставляет себя чувствовать презрение к убитым. Адреналин от страха перед убийством переводит в ярость, обманывает сам себя, внушает себе безразличие к тому, кого лишает жизни.    Верит ли в это Шаст? Наверно, нет. Он не испытывает кайфа от убийства, но, как ему кажется, и не трясётся над каждым, чью голову прострелил. Чиста ли его совесть? Конечно, нет. Но если об этом не задумываться лишний раз, то чувствуется это абсолютно нейтрально.    Адреналин у Шаста на повышенном уровне постоянно, даже в те моменты, когда ничего не происходит. Злость кипит в той или иной мере всё время. Но так проще выжить…    Шаст с этими мыслями разглядывает спящего Арсения. Вот он же как-то выжил, дожил до этого дня. И это кажется Шасту настоящим чудом, потому что за сегодняшний день, всё, что он узнавал об Арсе, прямым текстом кричало: этот мужик тут и недели не протянет! У него на всё какие-то больно уж оптимистичные взгляды. Словно он смотрит на кучу дерьма и, вместо того, чтобы сказать: «Да, это куча дерьма», — он скажет, что из этого можно сделать прекрасное удобрение для дерева.    Вот даже взять в учёт то, что он с утра Шасту про банды говорил. Сделал из «Шестой улицы» патриотов, ценящих культурное наследие, а из «Шельм» — феминистический кружок. Ну нет ничего хорошего ни в этом городе, ни в бандах. Что он пытается какие-то плюсы везде увидеть?    И доверчивый он до подозрительности. Шаста не пугается, несмотря на всё; рассказал ему ночью в «Посмертии», какой у него там заказ, даже не удостоверившись в том, что Шаст — тот человек, который должен с ним это обсуждать. Припёрся к Шасту домой, поговорить лично, не пытался сбежать, не дрожал, когда на него был револьвер направлен. А потом? Говорил с Шастом честно. Лёг под нож к Позу, которого впервые сегодня увидел. Что в башке вообще у этого Арсения?    Можно было бы прикинуть, что он на самом деле внутри уже отчаялся окончательно. Но отчаявшиеся люди не ищут пути спасения, побега, не платят наёмникам за охрану их жизни. Он не самоубийца — точно, потому что упрямился, когда Шаст сказал, что надо выйти в город, а это опасно; упрямился, когда узнал, что Поз тоже из Союза. Он боится за свою жизнь, бережёт её, но при этом так просто доверяется Шасту, который постоянно скалит на него зубы и… Может, всё дело в этой его уверенности, мол, Шаст — хороший человек?    Что он там плёл, пока они ехали до клиники? Говорил, что у наёмника, несмотря на его отталкивающее поведение, явный голод по эмоциональной близости. В этом он, конечно, попал в точку. После распада семьи у Шаста по эмоциональной близости началась самая настоящая ломка. Да, они видятся со Станиславом и Адрианом, но о последнем Шаст ни черта не знает, а из-за этого не чувствует себя близким, значимым для Фелиоса, несмотря на то, что тот очень дорог ему самому. Со Станиславом всё сложно. Вот, вроде, Шаст ему и нужен, но при этом вспоминают наёмника только по делу. Даже сегодня с утра Стас попросил о встрече, чтобы об Арсении расспросить.    А кто у Шаста был в Найт-сити, кроме них? Вроде, и немало народу. Фиксеры, с которыми успел близко подружиться: Серый, Вакако, Реджи. С Серым у них отношения довольно приятельские, но он никогда не рассказывает Шасту о том, что его волнует, что снится, ничего из такого. А это обсудить вообще-то с кем-то хочется.    Старушка Вакако общается с ним очень тепло, но Шаст не может отделаться от мысли, что он — некая замена. У Вако было много сыновей, восемь из них были застрелены корпоратами. Окада постоянно повторяет Шасту то, что он очень похож на одного из её сыновей. Это заставляет чувствовать себя паршиво, не очень хочется быть заменой покойника.    Реджина, несмотря на то, что с ней можно поговорить обо всём на свете: облить говном корпоратов, посплетничать о всех бандах и других фиксерах, перемыть кости политикам… Но да, на этом и ограничиваются разговоры с Реджиной Джонс. Она живёт происходящим в этом городе, его новостями, его сенсациями и заговорами. Ну, что уж тут с неё взять, это, скорее, профдеформация, ведь до того, как её чуть не убили ребята из «Кан-Тао», она была журналисткой. Острые репортажи и статьи, заговоры корпораций — Реджина Джонс расскажет вам обо всём! А потом она влезла не туда… И её очень быстро заткнули, едва не убив. Говорят, она продалась корпам, говорят, теперь она фиксер только благодаря тому, что заключила сделку с «Кан-Тао»… Шаст не осуждает, тут, в этом городе, главное выжить, неважно, какой ценой.    И сколько бы всего ни представлялось возможным обсудить с Реджиной, сделать её своим психологом у Шаста не получилось (он пытался). Для неё это неинтересно. Какие-то тараканы одного наёмника и чёрные делишки «Арасаки»? Понятно, что Реджине будет интереснее.    Был Поз, с ним поговорить можно было о чём угодно, когда он не занят. А это случалось крайне редко, ведь у него постоянно забиты дни записями на приём в клинику. А бывает и так, что когда записей нет, ему всё равно приходится сидеть на рабочем месте. Всегда здесь, всегда готов оказать помощь. Бывает же и такое, что рипер нужен кому-то срочно, без записи. Вот Поз и занят постоянно.    Всегда можно прийти и почесать языком с Лекси, но её болтовня и свод любой темы в «а давай раскладик», «а давай я тебе ауру почищу» и всё в таком духе Шаста искренне раздражает. Он, конечно, этого Олексе никогда не показывает, боится её обидеть, она всё-таки очень хорошая, заботливая. Она появилась в Найт-сити раньше Поза, открыла эту свою эзотерическую лавку, которая пользуется большой популярностью у местных. Все пытаются найти какие-то чудеса, магию… Хотят найти ответы и лечение в чём-то высшем, ведь в том, что их окружает, этого уже точно не найдёшь.    Олекса помогает всем, кто к ней приходит. Делает эти свои расклады на Таро, чистит ауру, Шаст видел однажды, как она «отпускает грехи» какому-то идиоту из «Тигриных». Люди её здесь полюбили, что удивительно нестандартно для Найт-сити. Шаст видел, как Лекси пытались однажды ограбить, какой-то отброс тыкал в неё пушку, Шаст не успел свой револьвер достать, как в этого идиота выстрелил кто-то с улицы. Головорез из «Валентино», который потом подошёл к Лекси, чтобы её успокоить. За неё тут убивают… Вот так в Найт-сити проявляют любовь.    Была ещё Клэр Рассел — бармен «Посмертия». Но тогда надо говорить о всех барменах Найт-сити, с которыми успел почесать пьяно языком Шаст. Делать самым близким другом бармена — звучит как не провальная идея только для заядлого алкоголика.    Единственный, кто у Шаста тут есть из эмоционально близких, — это, пожалуй, Расп. Но, как бы эти мысли ни были отравлены виной перед ИИ, Шасту сложно смириться с мыслью, что у него нет никого близкого именно среди людей. Нет того, кто обнял бы, взял за руку, похлопал по плечу. Не хватает раскатистого живого смеха и огоньков, заигравших в чужих глазах после удачной шутки. Не хватает живого человека.    Под мысли о безысходности и старые воспоминания Шаст и засыпает.    Зря, наверно, он поспал в машине, пока Поз занимался Арсением. Надо было перетерпеть и спать спокойно уже ночью. Надо было сделать так, потому что Шаста под утро начинают мучить кошмары.    Он же знает, что то место, то время уже давно позади; почему не может внутри сна понять, что это сон? Каждый раз ведёт себя так же, как и вёл себя там, будучи напуганным пятилеткой.    Шаст чувствует во сне себя так же, как и тогда. Видит кружащих рядом с ним ублюдков; наблюдает из своей клетки, как зажигают свет над металлическим длинным столом, как медленно приближаются к клеткам и контейнерам чужаки. В других клетках плачут и кричат так же, несмотря на то, что не все здесь дети. Их отчаянные возгласы, крики, всхлипы, резонируют эхом от стен пещеры. А те ублюдки в масках только смеются.    Шаст видит, как приближаются двое из них к клеткам. Он не умел говорить тогда, в пять лет ни речи, ни чтению не был обучен. Он не знал, как молиться, как просить о помощи, да и у кого? Но больше всего на свете в тот момент Шаст умолял без слов, чтобы подошли не к его клетке.    Может, из-за того, что говорить он не умел, его молитвы и не были услышаны?    — Товарищ Шаст, — доносится мягкий голос Распа из-за дымки ужаса. — Сон. Просто сон. Уже утро. Просыпайтесь.    Шаст дёргается в кровати, прикрывает ладонью лицо (не от дневного света, а пряча выступившие испуганные слёзы).    На прикроватных часах зелёным светится «12:22». А рядом с часами Шаст замечает какую-то маленькую коробку, которую сюда не ставил.    Он чуть приподнимается на локтях, чтобы заглянуть внутрь, видит там сопящего спящего Тихона, улыбается только. Соблазн почесать смешное ушко — очень велик, но Шаст… Наверно, его любовь и восхищение по отношению к животным уже в пору называть «обоготворением». Для него собственные желания — ничто рядом с осознанием того, что он выдернет ежа из сна, почесав ему ухо или тыкнув в носик.    Вместо этого он заставляет себя сесть в кровати, оглянуться назад на спящего Арсе… Так, блять, где он?    — Только я пойму, что ты меня наебал и обокрал, — шипит сквозь зубы Шаст, вскакивая с кровати.    Но Арсения в квартире Шаст находит довольно быстро, тот сидит на кухне, попивает кофеёк, сидя в халате вообще-то Шаста, листает журнальчик путеводителя по Найт-сити.    — Нет, не наебал, нет, не обокрал, — улыбается миролюбиво Арс, поднимая к Шасту глаза. — Утро.    — Утро, — выдыхает Шаст, расслабляясь. — Вижу, что тебе лучше. Выглядишь заебись, в душ сгонял, я так погляжу, — кивает на мокрые волосы и свой халат на чужом теле Шаст.    — Да, — кивает сдержанно Арсений. — Прости, я не смог найти там ничего, кроме… Твоего. Хотя логично, это же твоя квартира.    — Ага, — хмыкает Шаст, проходя на кухню варить себе кофе.    — Классные труселя.    — Завали, — фыркает Шаст, краснея ушами.    Ну да, у него узор из лимончиков на трусах, что теперь, обсуждать это надо???    Арсений продолжает мерно попивать свой кофе, отрывает глаза от страницы, разглядывая исподтишка голую чужую спину и ноги.    Вчера, когда Шаст вышел из душа, в комнате было темно, жалюзи были задвинуты, Арсений не видел ничего, кроме тёмного силуэта. Сейчас же видит по крайней мере заднюю поверхность чужого тела.    Когда он впервые увидел Шаста, почему-то был на сто процентов уверен, что у того должно быть всё тело зататуировано. Арс сам не знает, почему ему так показалось, но сейчас может точно сказать, что ошибся. На Шасте татуировок вообще нет, только россыпь мелких родинок на коже. У него крепкое поджарое тело, явно такое не от походов в качалку, а от бесконечных скачек сначала кочевником, а потом наёмником. На шее виднеется тонкая цепочка. Немного выпирают лопатки. Шаст ссутуливается медленно, но словно вспоминает об осанке и снова выпрямляется по струнке. С одной стороны, выглядит и забавно, но с другой… Больно уж Арсу это напоминает тревожную неврастению.    — Давно проснулся? — интересуется Шаст, разворачиваясь всем корпусом к Арсению, пока кофеварка выполняет свою работу.    — Около… Боже, — Арсений спотыкается мысленно, теряет слова, цепляясь глазами за живот и часть бока, что была до этого в тени. — Отчего такой шрам???    — А ты с хуя ли рассматриваешь так внимательно? — нависает над Арсом Шаст.    — Да тут и рассматривать не нужно, — потеряно отвечает Арсений, прикасаясь подушечкой пальца к огрубевшей белой полоске шрама на чужом животе. — Тебе как будто вырезали аппендицит в темноте, имея при этом только одну руку…    — Мг, тип того, — кивает Шаст, отстраняясь резко от Арса.    — Это с кочевнической жизни? Операция в полевых условиях? Что-то удаляли?    — Ага, — кивает Шаст, беря свою чашку кофе и усаживаясь обратно за стол. — Что начитал сегодня? — спешит сменить тему наёмник, кивая на журнал, лежащий на столе перед Арсом.    — Пытался углубиться в, — Арсений не договаривает, краснеет щеками отчего-то больно уж заметно, тупя глаза в раскрытый разворот журнала.    Шаст переводит медленно взгляд от зардевшегося Арсения к открытым страницам, весь текст вверх тормашками, но одних иллюстраций хватает, чтобы понять, что Арс читал о кочевниках. Шаст только усмехается, переводит снова взгляд на покрасневшего Арса, который смотрит на него как-то испуганно.    — Дело не в тебе, — начинает сбито бурчать Арсений, поднимая журнал со стола и пряча за ним лицо. — Просто я остановился вчера именно на этой странице. Ясно?    — Ага, предельно, — усмехается Шаст. — Ну и чё там про нас пишут? Небось то, что мы дикари-грабители, которые приносят корпов в жертву каждое новолуние?    — Тут, видимо, не так подробно, — язвит в ответ Арсений, снова кладя журнал на стол. У него всё ещё горят немного щёки.    Может, Шасту надо заставить его и по дому в маске ходить? А то как-то это всё небезопасно…    — Вчера я закончил чтение на некой классификации кочевников. Ваши народы, которые делятся на семьи. Народ называется каким-то непонятным словом, а семья называется уже по имени непосредственно главы.    — Ага, — кивает Шаст, потиху начиная пить ещё горячий чёрный кофе. — В моём случае было: народ «Альдекальдо», семья Станислава.    — Ага, — кивает задумчиво Арсений. — Тут написано, что большая часть кочевников, были когда-то фермерами…    — Вот уж вряд ли, — взрывается смехом Шаст, едва ли не давясь кофе. — Станислав в теплицах, такое и в кошмаре не приснится. Такими были первые кочевники, — куда более мягко говорит Шаст, с улыбкой глядя на немного нахохлившегося Арсения.    Ну правда, человек тут разобраться в этом пиздеце пытается, а Шаст только смеётся над ним. Ну, не дело же. А если бы Шасту никто разобраться не помог в своё время? Где бы он сам сейчас был?    — Первые кочевники появились лет так ещё пятьдесят-шестьдесят назад. Да, они были фермерами, но в определённый момент экология загнулась настолько, что выращивать теперь что-то возможно только в отстроенных для этого огромных теплицах. Сейчас этим занимается «Биотехника». В их теплицах огромное количество систем, которые искусственно восстанавливают необходимые для роста растительности условия. Но, как ты должен понимать, все эти системы охуенно дорогие, получается, процесс взращивания, например, томатов — охуительно дорог. А значит, томаты — охуительно дорогие. И позволить себе их могут только богачи вроде корпов или знаменитостей. А мы тут, подыхай, как хочешь. Жрём не пойми что и… Бля, а ты когда ел в последний раз? — вылупливает на Арсения глаза Шаст, прерывая свой бубнёж.    — Я поел что-то… Не знаю, что это было, нашёл в холодильнике.    — А, ну конечно, — закатывает глаза Шаст, — чувствуй себя как дома.    — Прости, я правда был очень голоден, а тебя будить не хотел… Да и как подумал, что, испугавшись спросонок, ты можешь проткнуть меня этими штуками в руках…    — Клинки богомола, — вздыхает Шаст, напоминая название импланта. — Да ладно, похер, — отмахивается он. — Ничего страшного, бери, когда захочешь. Еды, пусть и не лучшего качества, пока в холодильнике хватает.    Шаст опускает глаза стыдливо, рассматривает свои руки на кружке. Как-то ему сейчас совсем неловко. Сколько он ни шипит, ни рычит на Арсения, а всё о стену какой-то нереальной вежливости и доверчивости разбивается. Да, влез Арс в его холодильник, Шаст начал язвить, а он только извинился искренне, начал оправдываться. Другой бы просто средний палец показал, или вообще бы не признался в том, что в холодильник залез, а Арсений вот… Стыдно перед ним становится. За себя стыдно, потому что Арс чувствуется на порядок выше, лучше Шаста как человек. Шаст чувствует себя нашкодившим ребёнком, несмотря на то, что его даже не ругают. Наверно, в этом всё и дело. Его не ругают, ему не отвечают агрессией, и это слишком непривычно. Шаст чувствует себя обезоруженным.    — Правда прости, — говорит тихо Арсений, добавляя ещё больше в сердце наёмника вины и замешательства. — Это грубо, я понимаю…    Грубо? Нет, всё, что делает Шаст, — грубо. Поведение Шаста, его слова, он сам — это грубо. А Арсений и грубо — это антонимы очевидно.    — Всё нормально, — уверяет Шаст, выдавливая из себя незнакомую ему самому улыбку (не раздражённую, не оскал, не весёлую). — Правда. Бери, когда тебе захочется есть, и ешь. Только… Ни в коем случае не пей много «Николы». Да у них слоган «Вкус любви», но… Если не хочешь в любви разочароваться, блюя три часа подряд…    — Я понял, — сдержанно отвечает Арсений. — У вас и правда серьёзные проблемы с продуктами питания…    — А у вас нет? — хмурится Шаст.    — Очевидно, пока не настолько серьёзные, — качает головой Арс. — Посевные площади — большие. Хотя в последние года уже задумывались о возвращении талонной системы…    — Это ещё что?    — Это выдача по талону строго определённого количества продуктов конкретной группы. Ни больше, ни меньше, именно такие продукты именно в таком количестве. Наверно, это говорит о том, что всё-таки с продуктами плавно начинались проблемы уже в то время… Я слышал об этом год назад.    — Ты слышал о том, что собирается ввести страна на уровне закона, — тянет тихо Шаст. — Так ты был приближённым к правленческой верхушке Союза?    — Громко сказано, — мотает головой Арс. — Слишком громко.    — Но с учётом того, что ты мне вчера рассказал, про ограничение свободы слова и всё такое, вряд ли ты выхватил этот слушок где-то на улице.    — Кто такие "стилеты"?    Настолько резко сменить тему разговора — это, конечно, надо уметь. И несмотря на то, что Шаст прекрасно понимает, что Арсений только что соскочил с очевидно опасной для себя темы, не поддаться на это он не может. Потому что Арс спросил его не о погоде за окном, не о синей плитке на кухне. Нет, Арсений спросил его о стилетах.    — Смотря, о чём именно ты сейчас спрашиваешь, — передёргивает плечами Шаст. — "Стилетами" называют тех, кто был выгнан из семьи кочевников. Это изгнанники. И поверь, нет в этом ничего романтичного. Из семьи не изгоняют просто так. Если уж прогнали кого-то, если стал он "стилетом", так это по делу. Либо он предал семью, подставил, либо нарушил её правила. А нарушить правила семьи, значит, быть конченной мразью, потому что там нет пустых правил.    — А если кто-то покидает семью по своему желанию, он тоже становится "стилетом"? — хмурится Арс.    — По своему желанию от семьи не избавишься, — усмехается Шаст. — У нас был один тип, который постоянно гонял в город на заработки, работал один. Но когда с семьёй что-то случалось, он всегда оказывался рядом. Точно так же, как и когда случалось что-то с ним, семья оказывалась рядом, чтобы помочь ему. Из семьи нельзя выйти. Ты можешь отделиться, начать работать сам по себе, но той связи, что у вас есть, это не отнимет. Семья — часть тебя, ты — часть семьи.    — Так кочевники — социалисты, — едва слышно шепчет Арсений. — Меня к социализму прямо-таки тянет…    — Что ты там бурчишь? — хмурится Шаст, разглядывая Арсения.    — Да ничего, — качает тот головой. — Хорошо, это "стилеты" в целом, как явление. Те, кто был изгнан из семей.    — Да, — кивает Шаст. — Поскольку в Пустошах не выжить в одиночку, они либо едут в город, либо на территории Пустошей сбиваются в группы.    — Группы… Банды изгнанников?    — Ага, — кивает Шаст. — Вот например «Духи». Это банда бывших кочевников, "стилеты", сбившиеся в группу. Наверно, поэтому они себя так и назвали. Они лишь призраки нормальных кочевников.    — А «ржавые стилеты», — тихо спрашивает Арс. — Я не совсем понял, это банда или..?    — Не совсем, — вздыхает тяжело Шаст, глаза которого стекленеют. — «Ржавые стилеты»… Это самые худшие из них. Хуже даже «Духов», намного хуже… Они как «Мусорщики», только не в городе, а в Пустошах. Работорговля, сексрабство, продажа людей на органы… Крадут на дорогах, из придорожных мотелей людей, а потом… Пиздец.    — Ты имел с ними дело? — нерешительно спрашивает Арс, внимательно разглядывая лицо наёмника, то и дело взглядом сползая ниже, к ключицам, у которых висит какой-то странный прямоугольник на тонкой цепочке.    — Бля, да не раз, — пожимает легкомысленно плечами Шаст, пытаясь поддать себе непринуждённый вид. — Мы же на одной территории, Пустоши — не такие большие, конечно, пересекались, стрелялись. Много чего.    — Я имел в виду… Было ли у тебя с ними какое-то личное дело, — уточняет свой вопрос Арсений.    — У них было дело с моей семьёй. А дело моей семьи было и моим личным делом, — твёрдо отвечает Шаст.    — Ты что-то не договариваешь…    — Как и ты, — ощетинивается в момент Шаст, смотря раздражённо исподлобья на Арсения. — Но я же тебе мозги не ебу. У всех свои секреты.    — И то правда, прости, я не хотел давить…    Вот снова, блять! Шаст только глаза зажмуривает, сжимая собственные плечи, сложив руки на груди. Снова он ответил вежливо и сдержанно на рык и шипение. Он это осознанно делает, да? Что он там вчера про манипуляции затирал? Он специально ведёт себя так показательно высокопарно, чтобы Шаст чувствовал себя рядом с ним кучей говна?    Точно, он говорил про какие-то там премии в психологии и социологии. Так он просто ботаник, который держит лицо за счёт своей учёности. Конечно. Такой же лицемер как и все вокруг, не доброта это, а показушная интеллигентность.    Нельзя никому доверять. Особенно тем, кто к этому доверию так подозрительно сильно склоняет.    — Одевайся, прокатимся, — говорит сухо Шаст, вставая из-за стола и уходя в сторону спальни.    — Куда???    — Не знаю, мне нет дела, мне просто нужно ездить, — качает головой Шаст.    От собственных мыслей и вывода, к которому эти мысли привели, значительно портится настроение. О да, портить самому себе настроение — Шаст мастак редкостный. Только этим с переезда в этот город и занимается.    — Я… Мне не нужен нетраннерский костюм?    — У меня в машине нет этого вашего кресла для выхода в Сеть, — огрызается Шаст. — А если ты решил где-то по дороге выпрыгнуть и сбежать, то сам решай.    Шаст бросает на Арсения беглый взгляд. Тот замер отчего-то по правую руку от него, уткнулся глазами в пол. Шаст видит, как расстроенно поджимаются губы на чужом лице, вздрагивают ресницы…    Он чувствует себя самым настоящим куском дерьма. Но заставить себя извиниться за эту бесконечную грубость, несмотря на все попытки Арсения наладить с ним отношения, не может. И даже не из гордости какой, нет, больной гордостью Шаст не отличается, вроде бы. Дело в другом, дело в банальном. Шаст не верит в искренность этой обиды и уязвимости на лице, не верит в честность изгиба поджатых губ, не верит опущенным глазам.    Этот Арсений же сказал, что может манипулировать им и будет, правда он говорил про ежа, а не про давление на эмоции. Но Шаст — даже без тех слов — не смог бы поверить.    У него переворачивается всё болезненно в груди, сжимается что-то болезненно на уровне солнечного сплетения. Хочется, так хочется извиниться. Хочется быть другим.    Зелёные глаза видят каждое изменение мимики, считывают напряжённую позу, ритм дыхания. Всё пропитано живостью и искренностью в этом человеке. Шаст видит это глазами, чувствует вздрагивающим сердцем, но голова… Голова Шаста говорит не его голосом. И это даже не про Распа. Это про то, что он слушал с детства. Это не выкинешь из головы никак.    «Не верь. Не доверяй. Не поворачивайся спиной».    «В Найт-сити друзей не найдёшь, только спонсоров и исполнителей».    «Никому нельзя доверять, особенно тому, кто кажется другом или доброжелателем».    «Верь тем, кто нечист, они настоящие. Те, которые показывают себя хорошими людьми — монстры внутри, которые разорвут тебя голыми руками сразу же, как перестанешь быть им нужен».    Шаст чувствует, как подступает к горлу ком, он одевается слишком быстро, путается в штанинах джинс и чёрной майке-безрукавке. Бросает Арсению быстро, чтобы пока одевался, а ему надо перекурить перед выездом, и выбегает из квартиры, выходя на открытые лестничные пролёты.    — Расп, — дрожащим голосом зовёт Шаст, выуживая трясущимися пальцами из кармана пачку сигарет. — Что за херня со мной происходит?    — Не хочу усугублять ваше…    — Прямо ответь! — рявкает Шаст, спугивая тем с самым с клетки несколько тусующихся там девушек.    — Боюсь, несмотря на хаос, что вас окружал всё время, у вас впервые в жизни случилась паническая атака, товарищ Шаст, — как можно мягче сообщает ИИ. — Прошу, не стоит этого делать, — реагирует он на попытки Шаста закурить. — Никотин раздражает нервную систему, вы усугубите своё состояние.    — Так а что мне делать? — спрашивает осипло Шаст. — Сука, я как будто с ума схожу, у меня киберпсихоз?    — Нет, у вас паническая атака, — настаивает Расп. — Прошу, делайте то, что я говорю. Представьте перед глазами квадрат.    — Какой квадрат, я..!    — Заткнитесь и выполняйте мою инструкцию! — впервые за всё время Расп повышает голос.    — Квадрат, так квадрат, — выдыхает прерывисто Шаст.    — Представьте квадрат, а дальше… Водите по сторонам этого квадрата глазами, считая про себя. Одна сторона — вдох, следующая — выдох.    Шаст сглатывает тяжело, начинает выполнять установку Распа, шепча одними лишь губами счёт и дыша глубоко носом, водя глазами по воображаемому квадрату. Одна сторона квадрата — один — вдох. Вторая сторона — два — выдох. Третья сторона — три — вдох. Четвёртая сторона квадрата — четыре — выдох…    В этой незатейливой процедуре Шаст проводит минут семь, считает стороны одного и того же квадрата, почему-то воображение рисует его перед глазами с голубой неоновой подсветкой. Шаст успокаивается.    — Показатели пришли в норму, — в голосе Распа слышится облегчённый выдох.    — Спасибо, — благодарит неразличимым шёпотом наёмник. — А теперь можешь объяснить, почему меня так накрыло?    — Могу, — просто и односложно отвечает ИИ. — Помните вчерашний разговор с… Арсением? То, что он рассказывал вам об эффекте толпы?    — Амнезией со склерозом ещё, вроде, не страдаю.    — Так вот, — спокойно продолжает Расп. — Его слова о том, что это некий защитный механизм мозга, чтобы не сойти с ума от того, что вокруг всё обезумело, — я с этим согласен.    — Ну да, вы бы вообще спелись, как мне кажется, — усмехается горько Шаст.    — Почему вы так думаете? — спрашивает ИИ отчего-то напрягшимся голосом.    — Не знаю, — пожимает плечами наёмник. — Чувствую. Чувствую в вас некую схожесть взглядов на это всё.    — На это всё?    — На мир вокруг, — вздыхает тяжело Шаст. — Так к чему ты начинал про эту защитную реакцию мозга?    — К тому, что среда, в которой вы жили, сформировала для вас ощущение насилия, жестокости и агрессии, как норму. Для вас это уже фактически стандартная среда. А выход из привычной среды — это стресс.    — То есть, он типа загнал меня в стресс тем, что противоположность того, к чему я привык? — нерешительно спрашивает Шаст.    — Да, но я не берусь говорить, что это наверняка та причина, которая вас вывела из равновесия. Мне было бы проще построить вывод, если бы вы поделились со мной мыслями, которые предшествовали панической атаке.    — В целом… Так и было, — кивает медленно наёмник. — Я просто… Почувствовал себя куском дерьма рядом с кем-то… Как будто бы правильным. А потом, ты знаешь, что я об этом думаю…    — Начали спорить с самим собой, пытаясь доказать, что Арсений на самом деле не правильный, а лишь притворяется таким? — всё-таки столько месяцев с Распом не прошли в пустую, читает его как открытую книгу. Даже без всяких там премий по психологии и социологии.    — Да, — выдыхает Шаст. — Теперь-то могу закурить?..    — Если чувствуете в этом необходимость, — неоднозначно отзывается ИИ.    Шаст закуривает.    — И что? Каждый раз меня так бесоёбить будет, когда он будет вести себя не как чмо? — с горькой усмешкой спрашивает Шаст.    — Надеюсь, нет, — отвечает спокойно Расп. — От меня же вас не… «бесоёбит»? Вы уверены, что такое слово существует? Его нет ни в одном языковом пакете.    — С тобой мне в этом плане спокойно, потому что… Бля, прости, Расп, но ты сам должен понимать, — уклончиво начинает Шаст.    — Да, я прекрасно понимаю, — без толики обиды говорит ИИ. — Я не человек. Я программа, которая общается с вами вежливо, исходя из прописанных протоколов взаимодействия с пользователем. Хотя… Думаю, я уже могу сказать, что разговариваю с вами вежливо, исходя из собственного отношения к вам, товарищ Шаст. Несмотря на то, что большую часть времени вы ведёте себя как бешеная собака, с цепи сорвавшись, вы мне симпатизируете.    — Вот после каждой такой формулировки, — выставляет ладони вперёд Шаст, зажав сигарету между зубами. — Я начинаю задумываться, как мы вообще с тобой подружились.    — Вы цените мою открытость и честность, — не колеблясь, отбивает Расп. — Как и во всех, кто вас окружает. Кроме Адриана. С ним это правило сломалось.    — И не говори, — усмехается весело Шаст, выпуская из губ большое облако дыма. — Мне стыдно, — теряет он в момент всю весёлость. — Даже если у него это маска, если за этой вежливостью и доверчивостью он прячет настоящее лицо…    — По тому, что я могу наблюдать, он абсолютно искренен с вами. Просто… У каждого из нас есть темы, которые мы стараемся избегать. Вы и сами это прекрасно знаете.    — Знаю, — вздыхает Шаст. — Он пытается построить какие-то приятельские отношения. Оно и понятно, это логично: пытаться узнать человека, которого ты выбрал себе в охрану на неопределённый срок. Хочет построить доверие, чтобы быть уверенным, что я не кину и не променяю его на бабки какому-нибудь фиксеру.    — Думаете, дело только в этом? — спрашивает нерешительно Расп. — Мне показалось… Он искренне вами заинтересован. Не как наёмником, а как человеком. Вы же сами знаете, как тяжело в этом городе найти того, кто действительно пытается познакомиться с вашим внутренним миром.    — Мг, — тянет скептично Шаст. — В Найт-сити самое глубокое знакомство с внутренним миром человека происходит только на уровне члена в глотке.    — И это я выбираю неприятные формулировки?    — Что мне делать, Расп? — вздыхает измученно наёмник, упираясь лбом в лежащие на перилах руки, прогибаясь в спине. — Кажется, его это реально цепляет. Я не хочу быть мразью.    — Так не будьте.    Вот так просто. И не поспоришь же тут никак. Действительно: не хочешь быть мразью — не будь. Фильтруй свою речь, контролируй свой язык, следи за своими слишком уж ядовитыми реакциями на каждый вопрос и слово. Не хочешь быть мразью — не будь.    И всё бы было просто и легко, если бы эта шкура не впиталась в Шаста уже настолько глубоко, так давно…    — Для начала поговорите с ним об этом прямо.    — О да, — заходится горьким смехом Шаст, выпрямляясь резко в спине. — Уже погнал.    — Люди должны разговаривать друг с другом, товарищ Шаст. Это простейшая истина. Вы не умеете читать мысли друг друга, можете считывать только то, что сами видите. Но даже то, что видите, не всегда интерпретируете правильно. У каждого своё искажение призмы восприятия. Я не говорю вам пойти и рассказать ему всё, что вас гнетёт, пересказать историю всей своей жизни. По крайней мере, пока.    — Пока??? — переспрашивает удивлённо Шаст, у которого брови взмывают до середины лба.    — Я же не знаю, как оно там пойдёт дальше, — уклончиво говорит Расп. — Кто знает, может… В один день вы решите ему довериться также, как доверились однажды мне. Вы сами сказали, что мы… Похожи. Так вот, — голос ИИ начинает звучать твёрже и собраннее, — не надо сейчас устраивать какую-то слезливую исповедь. Просто скажите ему, чтобы он не воспринимал вашу агрессию на свой счёт, потому что очевидно, он её воспринимает именно так. Думает, что с ним что-то не так, думает, что делает что-то неправильно, поэтому вы постоянно на него рычать начинаете. Объясните ему, что это не из-за него, и это уже будет огромный шаг. Шаг для того, чтобы не быть мразью.    — Я попытаюсь, — выдавливает из себя Шаст.    — Если вы позволите, каждый раз, когда вы будете начинать грубить, я мог бы посылать импульс к, например, клинкам богомола, и вас будет ударять током за каждую грубость.    — Этого, блять, не хватало!    — А что? Это хорошая дрессировка. За каждое плохое слово — боль. Вы не мазохист, а значит, со временем цепь закрепится в вашем сознании, и вы подсознательно будете избегать грубости в чью-либо сторону, — насмешливо говорит Расп.    — Блять, да поговорю я с ним, поговорю! — заверяет Шаст, плетясь обратно к двери квартиры. — Не хватало ещё меня током хуярить за неправильное слово, — бурчит он, открывая через оптику дверь.    Шаст не видит Арсения ни в прихожей, ни на кухне. Хмурится озадаченно, не понимая, куда Арс делся. В сердце колет что-то холодное, резкое и испуганное: а вдруг ушёл? Наслушался тут всего от Шаста, обиделся и выскользнул незаметно из квартиры. Нет-нет-нет, ему нельзя, этот город его сожрёт живьём.    Шаст в один шаг оказывается в спальне, видит коробку со спящим ежом возле кровати, вряд ли бы Арс ушёл без своего зверя. А потом Шаст находит и Арсения. Точнее, он находит большой свернувшийся на его кровати кокон под одеялом.    — Ну и чего ты разлёгся? Я же сказал, чтобы ты одевался. Проехаться надо, — говорит Шаст, прикладывая все свои силы к тому, чтобы не звучать раздражённо или спесиво.    — Я никуда не пойду, — доносится бубнёж из-под одеяла.    — Арс, не дури, — хмурится Шаст, усаживаясь на кровать рядом с завернувшимся в одеяльный кокон Арсением. — Я уже говорил, ты дома один сидеть не будешь.    — Да что я могу тут такого сделать? — продолжает обиженно бубнеть кокон. — Если так не доверяешь, свяжи, прикуй наручниками к кровати, я не знаю.    — Мне кажется, у нас ещё не тот уровень отношений, — пытается усмехнуться Шаст, но по итогу получается только нервный прерывистый вздох. — Не дури давай, поехали. Ты правда хочешь, как принцесса какая-то, в заточении быть? В башне безвылазно сидеть?    — Да.    — И город посмотреть одним глазком не хочешь? — продолжает настойчиво Шаст.    — Нет. Я никуда не пойду. Зачем мне куда-то ехать, если всё, что я делаю, это раздражаю тебя? Что бы я ни сказал, как бы ни посмотрел, тебя всё злит. Я не хочу оказаться проткнутым этими… Штуковинами.    — Клинки богомола, — вздыхает Шаст. — Слушай. Ты принимаешь на свой счёт то, что вообще не из-за тебя происходит. Меня не ты бесишь, а всё, что вокруг меня, понимаешь? Я злюсь, наверно, особенно сильно в те моменты, когда мне становится страшно. Просто привык уже адреналин от испуга в злость перерабатывать. Так что… Злюсь тупо из-за того, что страшно перед чем-то.    — Если так, — пыхтит Арсений, высовывая из кокона одну только голову. — Получается бред. Ведь это значит, — бубнит он, царапая острым настороженным взглядом стену позади плеча Шаста. — Значит, что тебе страшно постоянно, а это…    Арсений не договаривает. Смотрит резко округлившимися глазами на Шаста, который только усмехается горько, тупя взгляд.    — Видимо, так оно и есть, — пожимает беспечно плечами наёмник, пытаясь на своих губах растянуть улыбку. Но получается лишь тень от неё. — Не принимай это на свой счёт, договорились?    — Договорились, — глухо отвечает Арсений, опуская взгляд и медленно садясь в кровати.    — Так составишь мне компанию? Покатаемся немного. Нетраннерский костюм точно не понадобится. Разве что, — тянет с усмешкой Шаст, вставая с кровати, — тебе в кайф, когда под одеждой что-то плотно облегает твоё тело.    — Вот уж нет, — качает резко головой Арс. — В этих комбинезонах нетраннеров всё нещадно потеет. Это отвратительно.    — Ну, вы не сильно-то и бегаете, когда выходите в Сеть, — скептично тянет Шаст, намекая на то, что во время пребывания в Сети нетраннеры в реальном мире лежат, не шевелясь, на кресле.    — Но если по ту сторону происходит что-то волнительное, потеем мы вполне физически, — отвечает Арс, понимая, что имелось в виду. — Ты будешь продолжать на меня смотреть, пока я буду одеваться? — неловко спрашивает он, всё ещё прикрываясь одеялом.    — Неженка, — фыркает с усмешкой Шаст, разворачиваясь на пятках на сто восемьдесят градусов.    Пока Арсений одевается в спальне, вытягивая какие-то свои шмотки из рюкзака, с которым он к Шасту пришёл вчера, сам Шаст нацепливает на штаны родную конструкцию из ремней и фиксаторов, затягивает до необходимой зажатости на бёдрах, щёлкает застёжками, соединяя ремни между собой.    — Ты собрался где-то по горам лазить? — интересуется уже переодевшийся Арс, заставая Шаста за этим занятием.    — Что? Нет, — хмурится непонимающе наёмник, бросая мимолётный взгляд на Арсения, но тут же возвращаясь глазами к ремням на ногах. — К чему этот вопрос вообще?    — А к чему эта конструкция на теле? Это похоже на альпинистское снаряжение.    — Э, нет, по горам я ни разу не лазил, хотя в Пустошах есть скалы, — вздыхает Шаст. — Если честно, я не знаю, нахера именно это нужно, но без них я уже не могу. Чувствую себя голым — серьёзно.    В ответ Арсений только понимающе кивает. Наверно, принял это за очередную особенность кочевников, а может, за какое-то их суеверие. Но он не стал насмехаться или язвить — это в очередной раз заставляет внутри что-то забиться встревоженной птицей. Так, квадраты, неоновые голубые квадраты…    — Бля, ты же сказал, что предпочитаешь свободную одежду, — прыскает со смеху Шаст, когда заканчивает со своими ремнями и осматривает Арсения уже внимательно.    — Это… Маленькое исключение, — неловко выдавливает из себя Арсений, пытаясь от взгляда Шаста как-то спрятать собственные ноги в обтягивающих джинсах. Ставит правую ногу за левую, покачивается на носочках. Теребит рукава чёрной майки, сложив руки на груди.    — Маску надевай, — фырчит Шаст, протягивая Арсению запасной чёрный респиратор, такой же, какой они оставили вчера у Поза.    Надо срочно эту моську прятать, а то у Шаста от неё в башке что-то странное происходить начинает. Не должно ли ему быть похуй, от природы ли у Арса такие милые клычки? Не должно ли ему быть похер, осознанно ли Арсений отпустил длину волос или же те просто отросли за время догонялок с Союзом? Ресницы ещё такие длинные и густые, и при этом точно не покрашенные. Надо ещё очки ему всунуть.    — Вот это тоже нацепливай, — бурчит Шаст, всовывая в руки Арса солнечные очки авиаторы.    — Не хочу.    — Опять начинаешь??? — вздыхает измученно наёмник. — Что тебе мешает очки надеть?    — Зрительный контакт помогает лучше чувствовать собеседника. Хочу, чтобы ты чувствовал собеседника. Не буду надевать очки, — упрямо повторяет он. — Не хочу.    — Ох ты ж блять, — стонет раздражённо Шаст, кладя очки обратно на полку. — Всё. Пошли. Куртка моя тебе — раз. Куртка моя мне — два, — командует Шаст, отдавая чёрную кожанку Арсению, а на себя натягивая чёрно-оранжевую. — Берта-младшая — три. И… Что-то забыл? Кажется, что-то забыл.    — Часто кажется, что что-то из головы вылетело? — осведомляется приглушённо Арсений, натягивая респиратор.    — Тише, — шикает, хмурясь, Шаст. — Что я хотел?    — Может, обуться? — предполагает Арс.    — Ага. А так бы босой пошёл, — фыркает Шаст. — Э… Ладно, не важно, — качает головой, натягивая быстро на ноги уличную обувь.    Шаст высовывается из квартиры первый, смотрит по сторонам, сканируя тех, кто вызывает у него подозрения. Только убедившись, что рядом нет никого, кто может быть потенциальной угрозой для Арса, выходит вместе с ним из квартиры.    Дверь позади их спин задвигается, Шаст вслушивается в характерный звук активации замка, кивает удовлетворёно, а потом уже тянет Арсения к лифту.    — Всё. Навстречу приключениям! — задорно говорит Шаст, заталкивая Арсения перед собой в кабину лифта.