***
С выхода на связь с общественностью и возвращения в строй старого «Пантеона» прошло уже почти три часа. Никаких ответных мер со стороны власти они так и не получили. Асмодей освободил «Посмертие» от всех посетителей и работников, привёз сюда всех, кто участвовал в проекте «Песня вдов», всех, кто смог приехать. Пустое «Посмертие», в котором царит тишина, нагоняет тоску, но это быстро исправляет Даня, забравшийся за барную стойку. Он включил тихо музыку, чтобы та отвлекала, а тишина не давила эмоционально. Мешал коктейли такими отлаженными движениями, будто бы каждый день за баром стоял, хотя Шаст знает точно: рыжего он никогда здесь не видел, коктейли всегда мешала Клэр, но даже её сейчас здесь нет. Без Клэр Рассел «Посмертие» воспринимается другим миром, параллельным. Антон вспоминает старый фильм, ему кажется, что они всей своей группой застряли по ту сторону Сайлентхилла. Арсения рядом потряхивает, Виктор не прекращает анализировать новостные сводки с той стороны. Общественность уже начала реагировать, посты в социальных сетях, разговоры о внезапном подключении к сети «Хамелеона», будущие меры, внедрение во власть «призраков» до определения легитимной власти — всё это уже обсуждалось людьми между собой. Что касается провластных журналистов, медиа и самой власти — тишина. — Они сделают опрос, — говорит тихо Пашка. — Опрос из разряда «Разделяете ли взгляды тех, кто перехватил каналы связи». Одну сторону это запугает, потому что проголосовавших «за» начнут давить, прессовать, отслеживать. Кто-то из страха воздержится от голосования, кто-то наплюёт на свою безопасность, кто-то проголосует против вполне искренне. Пропаганда не даст так просто выиграть этот опрос. — Если и выиграем этот опрос, — качает головой Поз. — Они покажут неправдивую статистику, задавят людей показателями, заставив думать, что их меньшинство. — Никто уже не верит в показатели, которые публикуют они, — закатывает глаза Лекси. — Самое главное сейчас — возвращение «Пантеона», — твёрдо говорит Даня. — Возвращение Аполлона. — Они его заблокируют, свяжут ему руки, — качает головой Арсений, прикрывая глаза. — Ты слишком заработался, Арс, — улыбается мягко Антон. — Ты устал. Теперь всё кажется безнадёжным, тебе надо передохнуть. Выпей. — Сейчас надо быть трезвым, — неуверенно пытается отвертеться Арс. — Я и не говорю тебе напиваться до беспамятства и ужасного похмелья, — улыбается мягко Шаст, пододвигая к Арсению стакан с коктейлем Сильверхенда. — Немного, Арс, чтобы расслабиться. — Алкоголь не расслабляет нервную систему, а затормаживает её и… — Арс, просто выпей, я не хочу силой тебя напаивать, но, — тянет Антон, настойчивее продвигая к Арсению стакан. В конце концов Арс сдаётся, он и сам хочет сейчас думать меньше, не прокручивать один за другим в голове самые худшие исходы, один другого краше. Сейчас Арсений не столько просчитывает и анализирует ситуацию, сколько себя накручивает. Шаст прав, надо взять маленький брейк, а то Арс свихнётся, если продолжит в том же духе. Они выпивают почти в тишине, все по немому согласию решают, что обсуждать лишний раз ожидаемые реакции нет сейчас как такового смысла. У них нет пути ответа на любую реакцию, о чём надо, они предупредили, свой ход сделали, сейчас надо дождаться решения тех, кто сидит с другой стороны доски. Леся с Пашкой завязывают танцы, Арсений смотрит на них с нескрываемым скепсисом, спрашивает, сколько те выпили, а Даня говорит, что в тех нет ни капли алкоголя. Значит, такой путь они выбрали для сброса напряжения? Танцы? Арс с неприязнью вспоминает истории со Второй мировой, когда после потери бойца заставляли напиваться и танцевать, чтобы не впасть в уныние. Но тут другое, тут никто не заставляет, да и эти двое не пьяны. Виктор сбоку говорит, что есть в этом что-то пугающее и восхищающее одновременно. Страх побеждает веселье или веселье побеждает страх — зависит только от выбора человека, который с этим чувством старается справиться. И пусть танцы посреди ужаса выглядят со стороны как первые звоночки безумия, но Арсений вдруг понимает, что видит в этом некую закономерность. Веселье побеждает страх, жизнь побеждает смерть, музыка побеждает тишину. И пусть не на совсем трезвую голову Арсений к этому протесту присоединяется. В итоге единственными не танцующими в клубе остаются Реджина и Виктор. Реджину в итоге раскалывает Пашка, замечая, что, несмотря на всю серьёзность на лице Джонс, она всё-таки пристукивает ногой в такт песни. Виктора не раскалывает никто, он не ввязывается в танцы, прикрываясь хромотой, болью в ноге. — Как в добрые времена, да? — спрашивает шёпотом с улыбкой у Дани Асмодей. — Да… Вик, перестань перерывать все источники информации, передохни немного, — просит Поперечный, облокачиваясь на стойку напротив Виктора. — Я не танцую. — Зато куришь, — усмехается рядом Антон, бесцеремонно влазя в чужой разговор. — Выйдем покурить на крышу? Брагин хмурится озадаченно, пытается взвесить, для чего это приглашение на самом деле, что ему хочет сказать Шаст. Но Антон только улыбается, чуть щуря глаза, тяжёлый для чтения мотивов человек. Шаст уводит Виктора из клуба к лифту, попросив Даню присмотреть за Арсением. Когда выходят на крышу, Антон закуривать не торопится. Рассматривает сияющий город, башню «Арасаки». Он присаживается на край крыши, свешивая в высокую пропасть ноги, смотрит украдкой вниз, где по широкой дороге мчатся огнями светлячков машины. — Я бы не рекомендовал сидеть так, — говорит тихо Виктор, подтягивая к краю крыши пластмассовый красный стул, оставленный тут такими же любителями поглазеть на эти виды. Шаст ничего не отвечает, вслушивается в тяжёлый прерывистый вздох, когда Брагин усаживается на стул, держась за колено, видимо, ему действительно очень больно. — Почему ты не вставишь имплант? Не заменишь повреждённые ткани? — спрашивает прямо Антон, вытягивая из внутреннего кармана оранжево-чёрной кожанки зажигалку с сигаретой. — Не хочу. В ответ на это Шаст только хмыкает. Сигарета зажата в губах, лазерная зажигалка поджигает кончик, треск бумаги, когда сигарета разгорается, приятен ушам. Последняя сигарета была давно, а после алкоголя дым колко ощущается на дёснах и языке, бодрит. Сердце сбивается с ритма от первых затяжек — привычно. — Как голоса в голове? Больше не говорят испортить все планы Арса с Распом? — Ты вывел меня, чтобы убедиться в моей вменяемости? — ощетинивается Брагин. — Типа того, — открыто говорит Антон, пожимая плечами. Первые облака дыма вырываются изо рта со словами. — Я не хочу снова оказаться тем, кто не заметил главного предателя рядом с собой. — Я на вашей стороне, какое предательство? — Даже будучи союзником, можно предать, — Шаст смотрит на «Арасака-тауэр», разглядывает огромный логотип на башне, красное дерево с тремя ветвями, вместо крон три кружка. — Так что из себя представляют эти твои голоса в голове? Шиза? Или метафора херовых эмоций? — Общение с Арсением плохо на тебя влияет, — усмехается косо Виктор. — Я не просил терапии. — А я и не терапевт. У меня другие методы. Мало ли… Ты оступился на краю крыши… Шаст переводит медленно взгляд к Виктору, ждёт испуга в чужих глазах, но видит только насмешку и кривую ухмылку. — Меня уже убивали, Антон. Не советую повторять. — Шиза или метафора? — настаивает Шаст. — Ничто из этого. Шизофрении у меня, как расстройства, нет. Но это и не метафора. — То есть, реально крыша течёт, реально что-то в башке слышишь? — кривится Антон, затягиваясь поглубже. — Тебе когда-нибудь мерещились люди, которых ты потерял? Не спас? — Галлюцинации, связанные с утратой?.. — Да. У меня было три друга. Журналист, который наплевательски по отношению к собственной безопасности относился и ставил свои идеи, задумки выше собственной сохранности. Он был не только журналистом, но и писателем. Мы с друзьями частенько посмеивались с того, что он может вляпаться в полный пиздец только за тем, чтобы получить необходимый опыт для своей истории. Условно сломать себе что-то, чтобы описать боль от перелома и ощущения гипса правдоподобно, залезть в заброшку, чтобы описать её атмосферу. Мы все это видели. Шутили над этим. А потом моргнуть не успели, не заметили, как наш любопытный лисёнок вырос в опасного лиса и влез для своей статьи туда… Куда лезть не стоило. Он опубликовал, его начали преследовать. Угрожать. — Он должен был сбежать из страны, как и многие другие… — Должен был, — глухо повторяет Виктор, вперившись взглядом в пустоту. — Он попросил меня помочь разобраться с одним душевным делом, а потом обещал, что покинет страну. Обещания, как оказалось, не его конёк, знаешь, — горько усмехается Виктор. — «Ещё одна статья, Виктор, ещё одна»… Сколько раз слышал, почему-то верил. А потом его труп нашли на одном из мостов Обводного канала в Питере. Выстрел… — Мне жаль, — тихо говорит Шаст, чувствуя, как прыгает что-то тревожно и болезненно на уровне солнечного сплетения. — Это был тот журналист, за которого мстит Даня? — Да. Общий друг. Все те люди были общими друзьями. Журналист, который потерял чувство самосохранения. Была подруга, вообще она социолог, но картам верила больше, чем статистикам социологических институтов, иронично, да? Она сорвалась после смерти журналиста, её… Прорвало. Её закрыли в психушке, увезли силой, накачав. Она не могла за себя постоять. А потом умерла от передозировки. Якобы несчастный случай, неверный расчёт дозы транквилизатора. Третий друг, дизайнер одежды, он уехал из России задолго до всех этих событий, устраивал показы моды в Милане. Выражал свою позицию через это, образы в крови, цепях, колючей проволоке: уродливые украшения. Он вернулся в страну, чтобы похоронить журналиста, проститься, но не пересёк границу. Он знал, что не доедет до похорон, знал… — Их голоса ты теперь слышишь? — настороженно спрашивает Антон, косясь на замершего статуей Брагина. — Я не только слышу их, но и вижу иногда. Мерещатся. Даня считает нашу память нашим проклятием. Я выбрал помнить сам. Знаешь, некоторые люди относятся к болезни как к проклятию, наказанию за что-то, а кто-то как к благословению. Думают, что это испытание свыше. Так в чём, получается, разница между проклятием и благословением? Лишь в нашем собственном восприятии, в нашей голове. — Ты… Верующий? — А ты? — усмехается Виктор, переводя к Антону взгляд. — Я из тех, кто аргументирует свой атеизм словами «если бы Бог существовал, он бы не был таким жестоким»… — Даня как-то объяснил это словами «попробуйте дунуть и сесть играть в «Симс», и всё станет понятно». Человек — это лишь очередной биологический вид, животное, которое по праву отнести к паразитам. Они иссушают планету, наживаются на горе и боли друг друга, манипулируют и получают то, что им нужно. Вылитые паразиты. Паразит — это существо, живущее на поверхности или внутри другого организма, и питающиеся за его счёт… — Не все люди одинаковы, не всех ты сможешь подогнать под это. — Назови хоть одного, кто не питается тем, что предлагает Земля, не иссушая её ресурсы. Кто не загрязняет воздух, землю, воду. Каждодневные действия каждого человека, начиная с похода в туалет, выброса мусора, поездки на транспорте — это всё загрязнение окружающего мира. Кто-то пытается следить за собой, делает всё возможное, чтобы минимизировать ущерб, но свести ущерб к нулю невозможно. И когда этот паразит убьёт своего носителя, если не найдёт нового хозяина, вымрет. — Какой ты всё-таки жуткий тип, — кривится Шаст, закуривая вторую сигарету. — Мы — низшая ступенька эволюции. Единственный вид, убивающий ради убийства. Единственный вид, заставляющий убивать и подчиняющийся чьим-то приказам, как безвольные куклы. Единственный вид, научивший другие виды убивать по команде. Тренируем животных, чтобы по команде «фас» те разрывали кого-то на куски. Хах… Я уже говорю не своими словами, цитирую своё беловолосое Уныние. — Что?.. — Ты хотел убедиться в том, что я вас не предам, я не предам, Антон, — говорит Виктор, поднимаясь со стула. — Сделай всё, чтобы Арсений был спокоен и в безопасности. Это явно не в моих силах, но всегда было в твоих. Мои голоса в голове упрямы, обижены и разозлены, но они точно не те, кто навредит Арсению. Мы поняли друг друга? — Да хуй знает, — морщится Шаст. У него ощущение, что из слов Брагина он понял только, дай Бог, половину. — Возвращайся к остальным, как докуришь. И я бы всё-таки не рекомендовал сидеть на краю. После этих слов Виктор заходит в открывшийся лифт, кивает и уезжает обратно в клуб. Антон ещё какое-то время сидит на краю крыши, докуривает вторую сигарету, тянется за третьей, но горло начинает драть от кашля. Он поднимается на ноги, слишком резко, голова начинает кружиться и тело ведёт в сторону края. Что-то будто оттягивает, корпус отталкивает в сторону от края. Шаст усмехается про себя: ангел-хранитель на месте, всё под контролем. Какое-то время Антон ещё любуется городом, как и всегда отбрасывая в сторону, что из себя это место представляет на самом деле. Как смотреть на самого опасного человека в мире и отмечать, что у него красивый цвет глаз. Всегда в голове появляется мысль, фраза: «Если откинуть контекст, то это место даже прекрасно». Только вот «откинуть контекст» значит закрыть глаза в комнате, где тебя насилуют и представлять, что на самом деле всё хорошо. Арсений говорил, что контекст — это самое важное. Шаст не знает, самое ли, но важное точно. Нельзя забывать о контексте. И в том, что касается этого города, и в том, что касается каждого из них личностно, и в том, что касается того, какой путь они для себя выбрали. Контекст участия в этой работе для Арсения — сделать жизнь лучше, не только для себя, но и для всех людей, там живущих. Он знает, что значит жить там, быть частью этой системы, быть лишённым лица и голоса. Арсений делает это для себя, для таких, как он, но не в меньшей мере для всех людей, видя в каждом из них пример своей семьи, видя свою маму, исчезнувшего отца, вынужденную молчать сестру. Арс видит в своих племянниках всех детей, которых привели в мир, в котором им придётся не жить, а выживать. Он боится за всех, потому что в каждом видит свою же семью. Контекст Виктора — гнев и утрата, как и Даня он тянется к мести, но в случае Поперечного, конечно, ещё контекстом является и его неспособность оставаться в стороне, чувство ответственности (Шаст чувствует это отчётливо). Контекст Асмодея — привязанность к Дане и его же утраты. Для Оксаны — долг и почти что вина перед Арсением, который стал ей дорог, взгляды которого она разделила, но не смогла смело и открыто об этом заявить. Впрочем, если бы тогда и заявила, вряд ли бы сейчас была в их рядах. Что касается Зари, так здесь только верность и чувство какого-то долга перед Оксаной. Может, она ей с чем-то помогла, а может, спасла жизнь, но теперь Ира делает всё, чтобы выплатить некий долг Ласточке так же, как и пытается отдать должное Арсу, который за неё заступился. Контекст Адриана — ответственность за Шаста и Поза. Если бы они в это не влезли, не влез бы и Фелиос. Мало того, что кочевнические замашки с верностью и самоотдачей семье, так у Адриана ещё и его синдром старшего брата, который не позволил бы Антону участвовать в чём-то столь серьёзном без его опеки и, не будем скрывать, надзора. У Поза же контекст, очевидно, такой же как у Арсения, но и обида в нём чувствуется, обида за себя в большей мере. И подпитывает обиду Димы обида Лекси, всё-таки они долгое время были друг для друга единственной и лучшей опорой после побега из Союза и Польши. Мотивы каждого рождаются из контекста ими пережитого или того, к чему их привели осмысления. Кто-то пришёл из верности и неравнодушия, как фиксеры и Адриан, кто-то горит собственной инициативой, порождённой своим опытом. У Шаста же, получается, пятьдесят на пятьдесят. Контекст участия в этом для Шаста — поддержка, защита и проявление верности Арсению, то есть, кочевнические устои и привязанность к конкретному человеку. Но стоит признаться себе, что это не единственная причина. И не только обида за своих близких на второй стороне этой монеты. Ещё одной важной частью контекста для Антона является желание отдать долг родителям, которые позаботились о его безопасности, о сохранности жизни, и о чём не смог позаботиться в ответ Шаст. У него тоже есть долг, и пусть этих людей больше нет в живых, но участие в этой работе предполагает, что больше таких историй не будет. Бегущих из страны учёных деятелей, которых пуля догоняет в спину даже здесь, далеко от Союза. Выходит, Антон совмещает в себе мотивы всех, кто сейчас с ними. Обида и злость, верность и привязанность, долг и неравнодушие. Делает ли эта многогранность контекста его особенным, может, делает сильнее? Нет, скорее, уязвимее. Ему надо следить за большим спектром чувств, держать под контролем более широкий ассортимент эмоций. Но пока справляется. Как сказал Виктор, в чём разница благословления и проклятия? Только в восприятии человека, в его собственной голове. И свои мотивы Шаст может сделать проклятием, ведь ему нужно следить за собой в разы серьёзнее, чем другим. Ему нельзя поддаваться гневу, нельзя утонуть в обиде, нельзя ослепнуть от чувства долга (уже плавали, знаем), нужно прогонять через критическое, скептическое осмысление каждый шаг тех, кто рядом, не поддаваясь верности, как слепой пёс. Большой груз, следить за собой, не переставая, — настоящее проклятие. Но если сделать это благословением? Благодаря этой ядрёной смеси Антон может встать на место каждого в их составе сейчас. Может понять, что они чувствуют, что им нужно сказать, какая именно им нужна поддержка, какие слова их успокоят, а какие поднимут из пепла в бой. Эмпатия — настоящий меч, которым ты можешь обороняться и защищать тех, кто рядом с тобой, можешь ранить, если это нужно, но если ты не умеешь с этим мечом обращаться, то несомненно травмируешь сам себя. Сейчас голову посещает мысль, что не хватает Распа. Это заставляет улыбнуться в лёгкой тоске по старым временам, когда было немного проще, но на самом деле проще было лишь от дефицита мыслей в голове и недостатка громкости голоса совести. Сейчас Шаст не смог бы вернуться к старой жизни. Даже с Распом в голове. Когда возвращается на этаж с клубом, остаётся стоять поодаль от обсуждающих что-то за барной стойкой, разглядывает со стороны Арсения, оперевшись плечом о стену. В мыслях проскакивает что-то наподобие «вот это у меня мужик красивый», но в целом за эти мысли даже не стыдно, по факту же. Арс не то чтобы спорит, но явно пытается что-то доказать подъехавшему за время отсутствия Шаста Серому. Это уже не первая их встреча лично, на прошлой неделе Арсений с Серым встретились впервой и даже тогда между ними не было никакой неловкости, фиксер сразу расположил к доверию, а Арсу он изначально доверял. Серый поручал Психее заказы и помнил, как прекрасно те исполнялись, это было своего рода крепкой рекомендацией Арсения как человека в глазах у Сергио. Долго любоваться исподтишка у Антона не получается, Арс, очевидно, почувствовавший на себе чужой взгляд, обернулся через плечо, заметил. Мягко улыбаясь, Шаст только кивает, показывая, что пока не хочет возвращаться в эту гущу событий с разговорами, обсуждениями дальнейших действий и реакций на то, что уже было сделано. Арсений его по одному лишь взгляду понимает, но сам всё-таки к нему подходит, коротко извинившись перед Серым. — Я уже начинал беспокоиться, куда ты пропал, — чуть путающимся языком говорит Арс. — Это не одна стопка, — усмехается Шаст, подтягивая Арсения к себе за пояс. — Не одна, — кивает Арс, вжимаясь щекой в чужие ключицы. — Ты пил? — Нет. Рассчитывал, что буду за рулём, когда повезу тебя домой, — шепчет на ухо Антон, обнимая одной рукой Арсения вокруг поясницы, а второй поглаживая тёмные пряди волос. — Ты очень красивый. — Я догадался по твоему подглядыванию, — смеётся пьяно Арс. — Я устал… — Можем поехать домой прямо сейчас, — ласково предлагает Шаст, оставляя поцелуй на виске. — Что думаешь? — Думаю, что надо соглашаться. Если они ещё раз скажут, пошутят что-то про смерть, я не ручаюсь, что не устрою пьяный дебош. — Драка в баре — классика, — усмехается тихо Антон. — Но не с тобой. Нежные ручки, всё ещё нежные. — Не хочу прерывать, — доносится из динамиков, откуда только что играла музыка, голос Распа, — но хотите подслушать кое-что со мной? Арсений с Шастом переглядываются встревоженно, подходят к барной стойке. — Подслушать что? — спрашивает Арс. — Что обсуждает совет директоров и центральный секретариат со спецслужбами Союза, — с усмешкой говорит Расп. — Блять, даже спрашивать не буду, как ты туда пробрался, — тараторит Даня. — Но врубай давай! Сначала раздаётся шипение, будто бы Расп настраивает волны на очень старом радио, а потом звук становится чётким, с динамиков доносятся переговоры на русском, Шаст вчитывается внимательно в строчки с переводом. «Вы сказали, что он устранён!». «Товарищ генеральный секретарь, я могу заверить, что Брагин был убит одним из моих людей. Прострелен в голову, после такого не живут». Шаст переводит медленно взгляд к Виктору, который расплывается в косой усмешке, пересекаясь с ним взглядом, стучит пальцем по своей щеке рядом со шрамом и имплантированным глазом. «Но он жив». «Вполне вероятно, что это лишь ИИ». — Это Краснов, — шепчет Арс. — Глава НИИ. — Интересная у них там вечеринка, — усмехается Виктор. «Хорошо, допустим, Брагина вы смахнули на ИИ. Что насчёт Попова?». — Приятно, что все наши имена наконец звучат, — посмеивается Виктор, Арсений его взглядов сейчас явно не разделяет. «Проект, который был начат Поповым, уже полностью передан товарищу Ситцову, близится к завершению, товарищ генеральный секретарь». — Да вы издеваетесь, — шипит тихо Арс. Антон сжимает плечо в немой поддержке, продолжает в разговор вслушиваться. «Вы понимаете, что по отдельности Попов, Брагин и Поперечный были проблемой. Проблемой, с которой вы никак не разобрались, а теперь они вместе». «Мы выполняли инструкции...». «Мне начхать, чем вы занимались! — переходит на крик генеральный секретарь, ударяя по столу. — Краснов, вы идиот?». «Что?.. Нет, я...». «А я вот почему-то вижу только идиота, который мямлит, ничего не делая». — Может, не придётся их убирать? — хмыкает Расп. — Они сами друг другу глотки перегрызут, пытаясь свалить вину друг на друга и перебросить ответственность. — Тише, Расп, — просит Арсений, хмурясь. «К концу дня я дам указания касательно...». «К концу дня, товарищ генеральный секретарь? Но ведь...». «Вы что-то хотите сказать, академик Краснов?» — с усмешкой спрашивает чей-то голос, а Антон замечает, как сжались Арсений с Виктором. «Нет, ничего, — бормочет Краснов. — Как считаете нужным, вам виднее, конечно». «Нет, если вы что-то хотите сказать, говорите, — настаивает мужской сиплый голос. — Мы все послушаем с радостью, да, товарищи?». «Я лишь обеспокоен временем, задержкой в реагировании. Вы же понимаете, что, получив указания к концу дня, мои люди смогут выполнить их только через часов пять, то есть, больше половины суток, это большая задержка и...». «А мы куда-то торопимся, академик Краснов? Считаете, что это причина волноваться? Ваши люди уже получили указания касательно блокировки информации во внешние источники, главное, чтобы не знали другие государства, что у нас что-то происходит. Это незначительное происшествие, запугивание для нас не в новинку, пустые угрозы, считаете иначе?». «Чёрного Пса «Хранитель Сети» не может устранить больше десятилетия, Брагин и Попов работали над крупнейшими нашими проектами, и я, как никто другой, знаю, насколько это способные в своей отрасли люди. Если не начать оказывать сопротивление уже сейчас, если не внести в «Хамелеон» дополнительную защиту, мы грозимся пропустить...». «Вы разводите панику? — холодно осведомляется голос мужчины. — Три предателя, бежавшие из страны, — это ваш повод сеять панику? Времена сейчас и без того тяжёлые, товарищ Краснов, хотите сказать, что обиженный выпад со стороны предателей — наша главная проблема?». «Я, как никто другой, — повторяет Краснов, — знаю, на что способны эти люди. Мои сотрудники уже проанализировали взлом «Хамелеона», часть людей не была включена в эту трансляцию!». «Мы не были включены, — говорит генеральный секретарь, — значит, до нас они не могут добраться». «Нас они не подключили, потому что не хотели! — эмоционально восклицает Краснов. — Не были подключены работники, находящиеся на рабочей смене на атомных электростанциях. Это не импульсивное решение, это не «обиженный выпад», это спланированная операция с учётом большого числа переменных! И НИИ до сих пор не закончил сканирование системы, мы до сих пор не знаем, что, кроме взлома «Хамелеона», было осуществлено!». «Если вам так хочется поволноваться о чём-то, товарищ Краснов, — говорит тихо главный секретарь, — поволнуйтесь лучше о том, чтобы Ситцов быстрее работал над завершением восстановления проекта Попова. О своей должности побеспокойтесь, а то, как я посмотрю, под вашим кураторством только опасения размножаются, а прогресс стоит на месте. На этом пока закончим». — Занимательно, — саркастично тянет Виктор, мешая шпашкой мартини. — Ничего не меняется. Идиотизм, легкомыслие и халатность. — Третий мужской голос, кто это был? — интересуется Антон. — Голос, позвонивший Краснову в тот день, когда Арсений презентовал «Оду», — усмехается горько Пашка. — Енотич. — Глава национальной спецслужбы, — закатывает глаза Даня. — Старое доброе КГБ. — Охуеть… — Добро пожаловать в наш мир, — пытается улыбнуться Антону Арс, но выходит почти пугающе. — Они будут откладывать меры до конца суток, Расп, продолжай работу… — Я и не останавливался, я многозадачный, — отмахивается Расп. — А вот вам всем нужно отдохнуть, поспать, я имею в виду. В итоге на рекомендацию Распа отдохнуть откликается меньшинство. Реджина уезжает с Серым и Пашкой, а Шаст увозит домой Арсения. Все остальные изъявили желание ещё посидеть в клубе, то ли с целью обсудить всё между собой в тысячный раз, то ли с целью набухаться до беспамятства (возможно, в последний раз). Арса качает немного от выпитого алкоголя, отчего Шасту приходится его придерживать, вспоминается один из первых дней их знакомства, когда почти так же Антон тащил Арсения на себе после переустановки имплантов. Полтора месяца прошло с того момента, с того дня. Кажется, прошла целая вечность. — Давай немного посидим у воды, — просит шёпотом Арсений, когда они уже доезжают до дома и Антон помогает выбраться из машины. — Я хочу посидеть с тобой. — Ты можешь полежать со мной в кровати, так ведь даже удобнее, Арс. Да и Тихон… — Покорми Тихона и возвращайся сюда ко мне, — настаивает Арсений. — Хочу посидеть у воды. — Хорошо, ладно. Не утопишься? — Я бы с радостью, но… — Арс. — Прости, не буду я, — посмеивается пьяно Арсений. — Нет, посиди лучше пока здесь, не подходи к воде в таком состоянии, — строго наставляет Шаст, усаживая Арса на капот Берты. — Я покормлю Тихона и вернусь. — Завари мне чаю, пожалуйста. — Хорошо. С заваренным чаем Антон возвращается через минут пятнадцать, Арсения он находит распластавшимся на капоте Берты. Арс смотрит на звёзды, что-то бормоча одними губами. Ему сейчас отдыхать надо, восстанавливать силы, а не держать себя в сознании до последнего, ожидая ответных действий с той стороны. — Пообещай мне, что после того, как выпьем чай и посидим у воды, ты сразу же без препирательств пойдёшь спать. — Обещания — не мой конёк, — грустно усмехается Арсений. У Шаста по плечам бегут мурашки, про кого-то он уже слышал буквально такую же фразу. — Лучше ты пообещай, что сможешь меня утащить в дом и заставить спать. — Несмотря на то, что обещания — и не мой конёк, я обещаю, что так и будет, — серьёзно говорит Антон, помогая Арсу дойти до мостика и сесть возле воды. — Ноги не опускать, воду не трогать, помнишь? — Помню… Обещания — не твой конёк, но при этом ты довольно много обещал мне, это причина волноваться? — спрашивает тихо Арсений, аккуратно забирая из рук Антона свой чай. — Думаю, самым громким моим обещанием на данный момент было то, что я больше никого не убью. Я действительно никого не убил с момента того обещания, но я угрожал этим, угрожал смертью. Станиславу, если он тебе навредит, Виктору, если он спустит весь план. — Угрожать Виктору — это ты зря, — хмыкает тихо Арсений, переводя чуть помутневший взгляд к Шасту. — Я хочу домой, — шепчет он на грани слышимости. — Скучаю… — Всё получится, Арс. И домой мы тебя вернём. — Мне кажется, что как раз-таки это самое громкое твоё обещание, — улыбается устало Арс, не переставая разглядывать лицо Антона в сумерках. — Если ничего не выйдет… Мы должны исчезнуть, Шаст. Раствориться, чтобы никто нас не нашёл. — Мне кажется, что нам в любом случае придётся, — вздыхает тяжело Антон. — Мне кажется, что процесс вы запустили, но он будет довольно долгим. Расп знает, что делает, знает, что нужно сделать, и пусть он осуществит это всё хоть сегодня же, но на полную перестройку чужих взглядов, системы и пропаганды уйдёт немало времени. Пусть Расп подведёт своих призраков к власти, пусть вернёт демократию, но ещё пару лет тебе не стоит туда возвращаться. — Да, я понимаю, — вздыхает тяжело Арсений, прикрывая глаза. — Я знаю. В старом Союзе запланированную работу делили на пятилетки. Может, во мне говорит Союз, но мне почему-то кажется, что я смогу вернуться только через пять лет. Только по прошествии этого времени я смогу быть уверен, что там всё действительно наладилось и я могу вернуться, не рискуя остаться трупом на границе. — Пять лет — не так много, как кажется, — успокаивает Шаст, обнимая за плечи. — Время летит быстро, если ты со своими людьми, если занимаешься чем-то. Ты можешь придумать какие-то новые проекты, работать над ними. И я буду рядом с тобой, не дам заскучать. Пять лет промчатся быстрее, чем эти полтора месяца. — Не сомневаюсь, — посмеивается тихо Арсений. — У тебя были какие-то мысли по поводу новых проектов? — Я бы создал ещё одного бога, но не в сеть «Пантеона», с другим назначением. Даже двоих. Психею и Асклепия. Они бы занимались здоровьем людей, это как дополнение к «Хамелеону», любой человек, рассказав о том, что ему болит, Асклепию, сразу же получил бы список необходимых анализов, вероятные мед заключения, помощь в лечении от простейшей простуды до чего-то неизлечимого. Психея бы занималась здоровьем психологическим, но не была бы психологом, нельзя заменять людей в этой отрасли, как мне кажется. Она бы, скорее, выявляла какие-то отклонения, например, замечала вовремя, что у человека депрессия и направляла его к специалисту, следила бы за приёмом лекарств, напоминала бы. Богиня души и бог медицины… Да, вот такое бы хотел сделать. — Охуенно, — улыбается Шаст, целуя в щёку. — Понятия не имею, как это будет происходить, я в этом вообще не разбираюсь, но верю, что это будет в итоге что-то очень крутое. — Спасибо, — смеётся Арс, прижимаясь виском к плечу Антона. — Вода чёрная от темноты или от отходов?.. — И от того, и от другого. — В скандинавской мифологии есть такие существа: ландветте. Это духи-защитники конкретной местности. Или целой страны, города, острова. Или буквально одного озера. Они охраняют свой кусочек земли от всяческих бед, будь то агрессивные люди, чума или загрязнение. — Что-то мне подсказывает, что это не просто сказка, а намёк на один из возможных проектов, — усмехается тихо Шаст, гладя пальцами чужую спину. — Я угадал? — Было бы неплохо создать духов, которые присматривают за водоёмами, лесами и полями. — Это потрясающе, Арс, и Тихон был бы в ещё большем впечатлении, чем я, — тянет Антон, вызывая у Арсения смех, — но сейчас я очень хочу, чтобы ты передохнул. Не надо так… — Как? — спрашивает шёпотом Арс. — Отдавать себя во имя чего-то, жертвовать собой не надо. Гуляет ветер, волосы Арсения щекочут щёку, а он сам только вздыхает, молчит долго, но в итоге выдавливает из себя тихое «я постараюсь», и этого Антону сейчас более чем достаточно. Они сидят у воды ещё какое-то время, а потом Шаст уволакивает Арса в дом: у того слишком холодные руки. Когда просыпаются с утра, система оптики у обоих рябит сообщениями от тех, кто сегодня, видимо, не спал вообще, не сомкнули глаз в ожидании реакции. Арсению, у которого в заказах на него стоял статус «доставить живым», он сменился на награду уже не за поимку, а за убийство, цена за его голову соответственно возросла. На это Арс реагирует слабо, говорит, что это было вполне ожидаемо, и он даже разочарован такой банальщиной. Только вот Антон видит, что Арсений за этим прячется, видит, как дрожат мелко бледные пальцы. За жизнь «воскресшего» Брагина тоже объявлена награда, всё это ожидаемо, повторяет в сотый раз Арсений, у которого во время приготовления завтрака всё валится из рук. — Вам надо найти срочно новый дом, — говорит через звонок Даня. — Они отследили сигнал, знают, где искать, собирайте монатки, сегодня перекантуйтесь в квартире Шаста, а я пока придумаю, куда вас переселить. Никто не спорит. Вещи собираются в очередной раз быстро, Тихон, бедный, опять разбуженный всей суматохой, фырчит недовольно в своей перевозке. На прошлой неделе Антон заезжал к Сьюзи с просьбой перешерстить машину, проверить каждую деталь, убрать жучки, какие только найдёт. На машине Сьюз нашла только жучок Адриана, Антон настоял, чтобы убрали и его. В квартире Антон чувствует себя странно, будто бы они сделали огромную петлю и вернулись назад во времени, снова видеть Арса на кухне, смотреть за тем, как он успокаивает встревоженного ежа — всё это заставляет чувствовать ностальгию. Но не приятную, а отравленную тревогой, сейчас надо быть в разы осторожнее. В разы бдительнее, чем были даже тогда. Расп не перестаёт работать ни на секунду, он вернул в строй Аполлона и часть времени посвящает ему, чистит грязь из архивов данных, загружает то, что было удалено по части «западного влияния». При этом они с Брагиным полностью устранили «Новый пантеон» и вернули на своё место старый, Арсов, это не может не радовать. Оставался последний шаг, но как на него решиться, Арсений понятия не имеет. Он должен позволить Распу убить немалое количество людей, стоящих у власти. Все аргументы по типу «за то, что они сделали, по закону, который написали они же, их должно было постигнуть уже целое множество смертных казней, мы лишь уравновесим чаши» не сильно Арсения утешают. Они дали предупреждение, дали возможность отставки с признанием поражения. Их не послушали, объявили награду за убийство. Что же, они пытались уладить всё мирным путём. Часть работников спецслужб, по типу Зари, не имеет ни одного импланта, включая модуля «Хамелеон», убить их на расстоянии невозможно, но за эту часть взялся Асмодей. Каким образом он собирается это осуществлять, никто не знает, как не знают и то, что в целом вкладывает в слово «обезвредить» Асми, но ему доверились. Лишь бы это не стало роковой ошибкой. Всё, что на данный момент может сделать Арсений, — это ждать результатов работы Распа, отчётов от других своих и новых выпадов с той стороны. Арс не чувствует себя беспомощным на фоне этого, но и отдыхать спокойно не может, постоянно проверяя, что у кого и как проходит. Арсению хочется исчезнуть, раствориться уже сейчас. Закрыть глаза на пять лет и проснуться в моменте, где всё уже улажено и они смогли со всем справиться. Антон за чужим состоянием следит уже второй день, к вечеру отвлекает Арсения от нескончаемых мыслей поцелуями, заставляет переключиться на себя. Он целует Арса до тех пор, пока не чувствует на уровне интуиции, что тот перестал думать о плохом. Язык скользит по чужим губам, руки заползают под белый свитер, сминая кожу на боках и продвигаясь к лопаткам. Арсений в поцелуй мычит тихо, удерживает Антона за лицо, вжимаясь крепче в его тело. Удерживает он Шаста или держится за него — сейчас понять фактически невозможно. Прерывистый жаркий выдох Антон ловит своими губами, оставляет короткий поцелуй на уголке губ, соскальзывает поцелуями ниже, ласкает языком шею до того момента, когда Арсений, забравшийся ему на колени, не начинает уже бессознательно ёрзать на ногах, потираясь вставший членом о живот Шаста. Едва Антон хочет сказать о том, чего хочет сейчас, Арс толкается вперёд, ёрзая задницей о его член. Шаст прикрывает глаза на мгновение, даёт себе успокоиться, размеренно дыша. Арсений провоцирует на жадность и страсть всю его суть, но сейчас хочется другого, и чего именно Шаст всё-таки Арсу говорит, склонившись близко к его уху. Уже не в первый раз за это время, как и говорил Антон, роль у него под настроение, и сейчас ему хочется быть в принимающей позиции, вопрос, какое настроение сейчас у Арсения. Арс не отказывается, кивает немного суетливо, слазя с колен, но всё-таки не молчит, говорит, что после первого раза и душа они поменяются местами. Антон не возражает. Ещё с первого подобного раза Шаст заметил, что у Арсения явно какой-то фетиш на собственноручную подготовку партнёра. Поэтому и подготовился сейчас только с точки зрения гигиены, не растягивал себя сам почти что. Это одно, а ещё у Арса пунктик на руках Шаста. Причём, как кажется Антону, появился недавно, оставался самим Арсением незамеченным. Это заметил сам Шаст, когда обратил внимание на то, как у Арса начал сочиться член во время наблюдения за тем, как в него входят размашисто чужие пальцы, и как Арсений бурно кончил на прошлой неделе, глядя на сжимающие крепко простыни пальцы Антона. И сейчас в голову лезет немного смущающая идея: что если эти два фетиша совместить? Дать Арсению наблюдать за процессом подготовки, контролировать его, но при этом оставить зрелище собственных пальцев, растягивающих упругие мышцы входа. И как бы эта идея ни смущала, Шаст всё-таки хочет попробовать, чем рискует в конце концов? Избавившись от остатков одежды и укладываясь на кровать спиной, Антон не даёт Арсению к себе прикоснуться, отодвигает его руки, чуть выше подбираясь спиной на подушке. Он выдавливает на пальцы смазку, растирает медленно, следя неотрывно за наблюдающим за ним Арсом. Арсений не сводит глаз с пальцев, следит как заворожённый за тем, как пальцы медленно опускаются вниз, касаются колечка мышц, массируя его и расслабляя. Шаст разводит ноги чуть шире, чтобы всё было хорошо видно и чтобы было удобнее самому себя растягивать. Когда Антон медленно вводит в себя первый палец, Арсений над ним чуть ли не задыхается, сжимает себя крепко у основания, выдыхая со свистом. Такая реакция Шасту определённо льстит. Мучает этим представлением Антон до третьего пальца, разводит их широко внутри себя, замирает в таком положении, у Арсения слишком однозначно блестят от слюны губы. Его рука сжимает крепче член, Антон убирает её, давит второй рукой на грудь Арса, опрокидывая его на кровать, а из себя так и не вынимает пальцев. Шаст пробегается дорожкой поцелуев по чужой груди и впалому животу, целует и вылизывает выступающую косточку таза и приближается к члену Арса, проводя широко языком по всей длине чужого возбуждения. Арсений под ним тихо стонет, пряча лицо в скрещённых локтях, а Шаст не останавливается, берёт в рот головку, проводит кончиком языка по уздечке. Смазка Арса и слюна смешиваются во рту, собственные пальцы вбиваются сзади, то и дело попадая по простате, а чужая горячая тяжесть на языке распаляет до беспамятства. Шаст сам не понимает, не помнит, как забрался на чужие бёдра, как впился в губы Арсения жадным поцелуем, кусая нижнюю и тут же зализывая её. Арс действует так же неосознанно, отвечает на требовательный поцелуй, проталкиваясь языком в жар чужого рта, сжимает пальцами бока Антона почти болезненно. Всё-таки он держится за Шаста, а не держит его — сейчас это чувствуется особенно ярко. Через несколько минут терзания губ и ласк Шаст всовывает в руки Арсения распакованный презерватив, Арс раскатывает его по всей длине члена в одно движение и уже через мгновение оказывается внутри Антона на всю длину. Чужая резкость немного настораживает, Шаст слишком быстро насадился и Арсений ищет обеспокоенно на его лице признаки болезненных ощущений, но Антон только вцепливается в его губы своими губами с новой силой, прикусывает нижнюю почти до крови, вызывая тихое шипение. Арсений поднимается корпусом с кровати, немного разворачивается, ставя ноги на пол и вжимая руками Антона грудь в грудь. За тем, как сейчас Шаст отдаёт себя этому мгновению, этому ощущению удовольствия и жара по всему телу, Арсений забывается окончательно. Антон сжимает его плотно внутренними мышцами, поднимается бёдрами и насаживается снова до самого конца, подмахивая бёдрами. Щёки у Арса горят, глаза искрятся сквозь мутную поволоку возбуждения, волосы немного распушились от пота — Шасту не хватает дыхания. Окончательно воздух теряется в момент, когда Арсений щипает пальцами напряжённые соски, одновременно прикусывая кожу на изгибе плеча. Электричество, скопившееся удовольствием в позвоночнике, резко перемещается к низу живота, груди и месту, где всё ещё цепко держат кожу зубы Арса. Шаст теряет контроль над собой в кровати впервые за очень долгое время, ускоряет движения бёдер, насаживаясь до основания чужого члена и сжимая тесно в себе Арсения, у которого в укус на плече срывается стон вперемешку с рыком. Последние движения бёдер — Антон падает в пропасть удовольствия. Ресницы на закатывающихся глазах дрожат, охриплый стон срывается с покусанных губ, а внутренние мышцы сжимаются в разы туже, обхватывая тесно член Арсения внутри. Рука Арса проводит несколько раз по члену, пока из Шаста не изливается всё, толкается инстинктивно в одуряющую жаркую тесноту опадающим после оргазма членом. А потом на несколько секунд сознание накрывает полная темнота и тишина. Оттуда выводит ощущение поглаживающих лопатки пальцев, загнанное дыхание Антона вперемешку со своим. На передышку уходит энное количество времени, прикинуть которое никто из них не решится. Они лежат в кровати, пустовато смотря в потолок над кроватью, гладят друг друга лениво. Арсений лежит лицом на груди, обводит пальцами шрам у Антона на боку, а Шаст точно так же исследует кончиками пальцев шрамы у Арса на спине. Если разобрать, за что они получили эти шрамы? Антон за свою беспомощность, по-другому ведь и не скажешь, он был ребёнком, его чуть не порезали на органы, он не мог за себя постоять, а потом он стал тем, к кому шелуха Найт-сити боится приблизиться, боится разозлить. Шаст перестал быть беспомощным. Арсений же получил шрамы от «Вудуистов», которые пытались вытянуть из него информацию о проекте «ОДА», допытывали о природе Распа. За что свои шрамы получил Арсений? За неосторожность и молчание? Выходит, не только Антона шрамы изменили и закалили… Арс поднимается на локтях, смотрит на Шаста с немного разморенной улыбкой, целует тягуче, мягко, его губы слаще сиропов в кофе на заправках Пустошей. Но за этими сладкими и мягкими губами — довольно острые клыки. И что в буквальном смысле, что в метафорах, которые Антон находит сам для себя в этих образах, Шасту нравится всё. И физически — острые Арсовы клычки за мягкими губами, и образное умение за себя постоять, несмотря на производимое впечатление милого придурка. Ну, Арс на самом деле милый придурок, как по мнению Антона. Арсений пропускает Антона первым в душ, потом заваливается туда сам на полчаса. После они сидят в халатах и пьют чай с маковыми булочками, привезёнными Лексой, смотрят на город, медленно погружающийся в ночную темноту, но продолжающий светиться множеством неоновых вывесок и реклам. — Какова была вероятность, что мы найдём друг друга? — с тихой улыбкой спрашивает Арс, переводя взгляд от города к Антону. Шаст же последние минуты две от него глаз не сводил. Арсений в белом махровом халате, со своими кудрявившимися после горячего душа волосами походил на большую альпаку, на милую овечку. Вспоминаются клыки, а с ними и выражение «волк в овечьей шкуре», но это выражение настолько не подходит Арсу, что Антон тут же отмахивается. Надо вспомнить кого-то с кудряшками и клыками. Шаст уверен, что видел породу каких-то кудрявых кошек. Арсений, если брать животных, точно был бы кошкой. Но всё-таки в этом халате он больше похож на альпаку. — Это, знаешь, как закон Мёрфи, только перевернувшийся в хорошее, а не в плохое, — заставляет себя вернуться в реальный мир из воображения Шаст. — Закон Мёрфи? — удивляется Арсений. — Ты знаешь? — Прикол философов? — хмыкает Антон. — Это же даже не серьёзный закон, Арс, он звучит буквально «если что-то может пойти не так, оно пойдёт не так». — Я понимаю, что это несерьёзная теорема, но меня удивило то, что ты знаешь изначальную формулировку и название этого принципа в философии. Все говорят про закон подлости, но никто не знает, откуда он пошёл и что из себя представлял изначально. По факту это же целое математическое уравнение с переменными в виде количества испытаний чего-то и результатов этого испытания. Согласно изначальной формулировке, то есть, формулировке Мёрфи, отрицательный результат испытаний был крайне нежелателен, то есть, невозможен, но Каллаган, вкинув про то, что Мёрфи был оптимистом, сделал новую формулу данного закона, при которой появилась ещё одна переменная, означавшая, с какого испытания будет получен отрицательный результат, в каком количестве. Количество удачных испытаний должно быть больше количества неудачных, но оттого, что отрицательные показатели существуют, и пошёл закон, что если и возможно происшествие, то оно однажды точно будет. — Я говорил, что ты охуенный? — расплывается в улыбке Шаст. — Я пересказал тебе маленькую историю, ты и сам сказал, это всего-то шутливый принцип из философии, — бормочет смущённо Арсений. — А ты всё равно охуенно охуенный, — улыбается шире Антон, прикасаясь своей улыбкой к губам Арсения. — Люблю тебя. Арсений жмётся к нему всем телом, вызывая тихий смех, трётся виском о выглядывающие из-за ворота халата ключицы и шею. Арс весь расплывается будто бы в руках Шаста, когда тот его обнимает, обволакивая своими руками со всех сторон. И какой тут волк в овечьей шкуре? Самое настоящее облачко, тающее в твоих руках от прикосновения. — Мои руки давно не чисты, — тихо говорит Арсений. — Не могли быть чисты после создания всех этих проектов Союзу. Антон опускает взгляд к лицу Арсения, видит с такого расстояния только подрагивающие ресницы. Насколько бы Шаст ни отвлекал от этих мыслей, Арс всё равно к ним возвращается. И будет возвращаться всегда, наверно. Даже после успешного окончания «Песни вдов». — Ты делал то, что считал правильным, — Антон говорил это уже, но повторить явно не будет лишним. — Твой «Пантеон», твой «Хамелеон» — они были нацелены на улучшение жизни, её качества, на помощь людям. Или я не прав? — Прав, — шёпотом отзывается Арсений, нервно сжимая пальцами коленку Шаста. — Но мне стоило думать лучше. — Эти мысли с самоугнетением сейчас тебе как-то помогают? — Нет… — Тогда и нахер их, Арс, — твёрдо говорит Антон. — Главное то, что у тебя есть сейчас. Что у тебя в голове и на сердце. Мы все достаточно отплатили за свои ошибки, тебе не кажется? — Я отделался синяками рядом с остальными, кому пришлось заплатить здоровьем или даже жизнью. — Тебе пришлось бежать из страны, прятаться от преследования, ты попал к «Вудуистам», где за сведения о твоём проекте эти фанатики тебя пытали на протяжение долгого времени. Тебе пришлось покинуть дом, Арс, на тебе шрамов не меньше, чем на остальных. И менталка от этого всего у тебя страдала не меньше, ты сам рассказывал о проблемах со сном, о поднятых нервах, о страхе и постоянном стрессе. Когда ты пришёл ко мне, — вспоминает с мягкой улыбкой Антон, — я думал, что это как-то деструктивно, будто бы ты на заклание ко мне пришёл, отчаялся уже настолько, что инстинкт самосохранения в край отказал. — Я лишь увидел в тебе неравнодушного человека, — бурчит недовольно Арсений. — Влюбился с первого взгляда, так и скажи, я не осуждаю, — усмехается Шаст, за что Арс толкается мстительно локтями. — Да ладно-ладно, я шучу, успокойся ты, — посмеивается Антон, ловя чужие руки. — Нам с тобой есть, за что друг друга благодарить. — Это уж точно… — Ты представить себе не можешь, сколько раз меня спасал Расп. Выходит, что ты меня спасал ещё до нашей встречи, это поразительно. Ещё и херню ту интонационную мне лечил. — Тональная агнозия, — улыбается Арсений. — Да-да, она самая, всё равно забуду, как это называется. Короче, спасибо тебе за Распа. И ещё большее спасибо за тебя. — Как это? — Арсений прыскает тихо со смеху, смотрит на Антона с улыбкой. В этом человеке Шаст не знает, на что смотреть, глаза разбегаются. На ярко-голубые глаза с длинными тёмными ресницами, отбрасывающими тень на щёки, на растянувшиеся в улыбке губы, за которыми можно увидеть ряд белых зубов с очаровательными клычками, родинки на щеке, уходящие россыпью по шее под ворот халата. Волосы у Арсения выглядят охуенно, а на ощупь ещё охуеннее, чем на вид — магия самая настоящая. — Как это, — бурчит Шаст, повторяя чужой вопрос. — Ты охуенный, вот как. Что внутри, что снаружи. — Говоря внутри, ты имеешь в виду… — Ты понял, что я имею в виду, — огрызается Антон, мстительно прикусывая верхушку уха. — Придурок, — буркает он, слыша заливистый тихий смех. — Надеюсь, что во всех смыслах «внутри», — играет бровями, издеваясь над Шастом. — Pendejo. Dios, dame fuerzas… — Если избавиться от перевода, то я могу сказать, что скучал по звучанию испанского от тебя, — расплывается в улыбке Арсений. — Если избавиться от перевода, — ещё раз подчёркивает он. — Ты слышал от меня испанский всего раз, когда твой зад чуть не прострелил Адриан, — возмущается Шаст. — Да, тогда Адриан сказал, что на испанский ты переходишь под воздействием сильных эмоций, под влиянием адреналина. Я тебя чем-то напугал? — усмехается Арсений, поднимая к Антону лицо. — Сильные эмоции бывают не только херовые, — тихо говорит Шаст, опуская взгляд к чужим улыбающимся губам. — Правда? И от каких ещё сильных эмоций ты на испанский переходишь? — с лукавой улыбкой, растягивая слова, шепчет Арсений, чуть приближаясь к чужим губам. — Ты меня с ума сводишь… — Надеюсь, в самом хорошем смысле этого выражения. У Антона дыхание перехватывает от ощущения переплетающихся пальцев, когда Арсений накрывает его ладонь своей, через мгновение так же накрывают его и губы Арса.***
— Я не переборщил? — боязливо спрашивает Шаст, когда они, уже вымывшись после второго раза, лежат в кровати. — Мне было хорошо, — улыбается Арсений, поднимая взгляд к зелёным глазам. Антон старается не вспоминать, как и что было, потому что это грозится обернуться новым стояком, сегодня прямо-таки прёт, блять, и на счёт желания секса в момент угрозы жизни у Арсения тоже есть лекция, которую Шаст, впрочем, уже выслушал от него. Но не вспоминать не получается. И сквозь туман будто бы виднеются запечатлевшиеся в сознании картинки. Пальцы, растягивающие Арсения, и внимательный взгляд голубых глаз, следящих за каждым движением. В тот момент в голову пришла мысль, что надо будет однажды потрахаться с Арсом в ванной, усадив на столешницу возле раковины напротив зеркала (чтобы всё хорошо видно было). Следующая картинка — Арсений лежащий под ним с широко разведёнными ногами, кусающий губу и принимающий в себя до основания с тихими поначалу стоном и хриплым придыханием. Перед глазами стоит всё ещё момент, как Арс сменил позу, перевернулся на кровати, приподнял бёдра, вжавшись грудью в постель. Вот тогда Шасту и сорвало тормоза, тогда и был окончательно потерян контроль. Но Арсений ничего не сказал, да и сказать, что ему не понравилось, — язык не повернётся. Каждый резкий толчок внутрь выбивал протяжный охриплый стон. Антон только сейчас, вспоминая, понимает, что буквально втрахивал Арса в кровать, беспамятно и почти по-животному. Немного неловко за такую потерю контроля над собой становится. Но Арсению было больше, чем просто хорошо, судя по звукам, которые он издавал, судя по ответным движениям и разрядке. — У тебя горит лицо, — усмехается по-доброму Арсений, прикладывая свою ладонь тыльной стороной к щеке. Антон его руку перехватывает, ловит осторожно за запястье, подносит к своим губам и целует в костяшки. — Тебе стоит почаще так отпускать себя. — Если тебе нравится и если я правда не был грубым, — шепчет смущённо Шаст, прикрывая глаза. — Ты был страстным, а не грубым, поверь, я знаю, что значит грубость, будь то в жизни или в постели, — успокаивает с улыбкой Арсений, прижимаясь губами к бьющейся венке на шее. — Мы были очень громкими? — Я плохо помню, но, кажется, да, — у Антона ещё сильнее лицо вспыхивает. — Засчитаем очко в нашу пользу в борьбе с твоим громким соседом, — предлагает Арс. — Засчитаем, — усмехается Шаст. Арсений сдвигается головой вбок, устраивается на подушке рядом с Шастом, прикрывая глаза. Устал. Антон больше не говорит, только гладит Арсения по плечам и спине, скользит пальцами по обнажённому боку, обводит пальцами косточку таза, ведёт ладонью вниз, повторяя изгиб чужого бедра, закинутого на собственные бёдра. Шаст всё-таки не сдерживается, соскальзывает рукой назад, сжимает в руке ягодицу, чуть щипает, за что Арсений тут же кусает его в плечо. Но это только улыбаться заставляет. Однажды, Антон обещает себе, он проведёт специфическую инвентаризацию, пересчёт родинок у Арсения на теле, узнает их точное количество и местоположение каждой. Но точно не сейчас, для этого пересчёта придётся Арса ворочать, а он сейчас выглядит, как тот, кто двигаться хочет в последнюю очередь. Поэтому и не дёргает Арсения, только продолжает пальцами от рёбер по боку и бедру к коленке скользить. У Арса узкая по меркам мужской физиологии талия, и плечи у него узкие, он весь рядом с Антоном, в его лапах кажется хрупким, крошечным, кажется, в ладошку можно спрятать ото всех. И в очередной раз Шаст ловит себя на том, какой Арсений, всё-таки, контрастный человек. Даже здесь, в этой своей миниатюрности, такой маленький физически, но такая огромная фигура в своей деятельности. Этот контраст приводит в мыслях Антона к тому, что в этом мире Шаст сделает всё, чтобы уберечь это хрупкое тело, этого миниатюрного человека, а в другом мире, в Сети и на просторах, к ней относящихся, надо доверить свою жизнь Арсению, там его территория, и там никто не сможет защитить Арса лучше него самого. Помогать во всём своему человеку, но при этом не забывать о том, что он сильный сам, верить в него — вот такие установки в голове рождаются в очередной раз. В том, что не касается огневой поддержки и физической силы (как у Антона), в том, что относится к душе и сердцу, Антон должен полностью Арсу довериться. Лишь сейчас, несмотря на все попытки Арса разделить ответственность, Шаст понимает, что не давал ни разу Арсению почувствовать то, что и Антон нуждается в нём, как в опоре. Да, он помогает ради Арсения, сражается за него, но не было проявления того, что Шаст нуждается в его защите. Даже в моменты открытия чего-то болезненного Антон скорее отстранялся от Арсения, чем позволял помочь себе. С самого начала общения, когда всё ещё было хреново, и до сих пор, когда они уже говорят, что любят друг друга. Как-то это неправильно… Что если Арсению было бы легче, если бы он увидел, что не единственный, кто переживает насчёт происходящего и проекта Распа? Если так посмотреть, кем он окружён? Это ведь как с теми же контекстами, о которых Антон уже думал. Вокруг Арса люди, которые действуют исходя из желания за кого-то отомстить, из-за злобы и обиды, из-за ярой тяги к правде. Но среди всех, даже от Распа, являющегося копией его сознания, Арсений не услышал, что они делают это всё для людей, для их блага и безопасности. Все вокруг Арса хотят расквитаться за прошлое, но никто не говорил о светлом будущем. Должно быть, это его угнетает, и даже в единой цели среди всех, кто участвует в «Песни вдов», заставляет чувствовать себя одиноким. Но у Антона же мотивы и контекст смешанные, он уже говорил это себе, и он может сделать это своим благословлением, может это использовать для поддержки всех в том, что касается эмоций. В том, что касается поддержки Арсения. — Ещё не спишь? — шёпотом спрашивает Антон, поправляя тёмные волосы, упавшие на лицо. — Нет, слушаю твоё сердцебиение, — судя по голосу, Арсений улыбается. — И как? Норм бьётся? — Вполне-вполне, — посмеивается тихо Арс. — Я хотел спросить у тебя. Как ты думаешь, почему я помогаю с этим всем? — Я задавал себе этот вопрос уже не раз, — вздыхает тяжело Арсений, открывая глаза и смотря на Шаста. — Есть люди, которые привязываются к чему-либо вслед за кем-то. Может, ты, как бы это ни звучало, присоединился лишь из-за того, что уже определил меня частью своей семьи. — Но?.. — Но ты перешагнул этап слепой бездумной помощи кому-то, — горько усмехается Арс. — С тебя хватит участия в чём-то просто за компанию, ты осознал всё, что происходило в семье Станислава последнее время, стал чаще подключать критическое мышление, так что… Мне хочется думать, что ты не наступаешь на старые грабли и не действуешь слепо, поддаваясь инстинкту коллективного разума. — Не действую, — кивает Шаст. — Какие ещё варианты? — Причина как у Дани или как у Виктора. У них обоих это жажда мести. У Дани более спокойная, проработанная травма как будто, хотя думаю, прорабатывал он её сам. Но при этом у него есть немного напрягающая черта характера… — Шило в жопе, говори прямо, — усмехается Антон. — Да, — чуть кривится Арсений. — Он не может… Не может ничего не делать. Я правда уважаю его как человека, он был моим кумиром, знаешь, но, узнав его лично, нет, я не перестал им восхищаться, но мне стало страшно за него. Он совсем себя не бережёт. — Кого-то напоминает, — хмыкает Шаст. — Нет, я до недавнего не вступал в открытую конфронтацию, а он… Сколько я его знаю. У Виктора же травма потери не проработана, он поглощён и этой утратой, и обидой, и злостью. Он презирает всех вокруг себя, всегда таким был, сколько помню. — Он смягчился к тебе в последнее время. — Потому что я начал что-то делать, мне кажется, если я выберу в один момент свою безопасность вместо продолжения сражения, он на месте свернёт мне шею. — Тебе кажется, — нервно шмыгает носом Шаст. — Не свернёт. — Даже не знаю… Ну так? Их мотивы схожи с твоими? Месть за лишение тебя семьи, за родителей? — Знаешь, что я могу сказать с уверенностью? Во мне слишком много чувств и мыслей, я думаю обо всём этом чуть ли не одновременно, но в последнее время, остыв немного, я понимаю, что в большей степени помогаю всё-таки, не мстя за покойников, а для того, чтобы помочь тем, кто жив. Тебе, Позу, Лекси, людям, вынужденным молчать или бежать из собственного дома, тем, кто остался там и боится сказать не то слово. Я только сейчас понял, что тебе, наверно, важно было это услышать от меня. Потому что… Наверняка было одиноко от мысли, что только у тебя мысли о будущем, а не злая память о прошлом. — Шаст… — Я никогда не был равнодушным к простым людям, знаешь… Попадались заказы на возвращение похищенного человека, на переправку кого-то за границу, это ещё при жизни в Пустошах. Были заказы на спасение и сопровождение. И я беспокоился за всех людей, которых мне доверяли, правда. Наверно, это кажется каким-то пустословным на фоне того, что происходило с моей стороны к тем, кто оказывался со мной по разные стороны баррикад. Наверно, тоже что-то вроде кочевнической деформации. Защищай любой ценой своих, не бросай тех, кому можешь помочь, не задумывайся о судьбе того, кто выбрал стать твоим врагом. Одна из заповедей, считай что… — Хочешь сказать… Тобой сейчас не желание отомстить, не злость движет? — А ты умеешь понимать английскую речь, — тянет саркастично Антон. — Ой иди ты… Это приятно, — улыбается Арсений. — Ты подпитал во мне не только неравнодушие даже к врагам, но и заботу о простых людях вырастил большую, и… Я хотел сказать, что ты воспитал во мне большее неравнодушие, а вот как с ним жить, я пока не особо понимаю, — нарочито бурчит Шаст. — Так что это под твою ответственность. — Я польщён, — смеётся тихо Арсений. — Думаешь, это честь, не-не, Арс, не обольщайся, это заебёт конкретно, ещё пять раз пожалеешь, что с Распом разбудили во мне совесть, — заверяет с напускной жалостью Шаст, поворачиваясь в кровать на бок спиной к Арсу. — Так что заботься обо мне и учи, как с этой хернёй справляться, ты-то в этом уже, считай, профи, а я привык не задумываться о людях лишний раз, — бурчит Шаст, обнимая себя Арсовой рукой. — Я буду очень стараться, — обещает с улыбкой Арсений, прижимаясь плотно грудью к спине Антона. — Кажется, ты был против сна в такой позе. — Это было давно. Теперь, когда я тебя знаю, я не против быть маленькой ложкой, — улыбается Шаст, прикрывая глаза. — И всё-таки… Причём здесь ложки? — Завтра на кухне покажу наглядно. А теперь спи. — Сплю. Спим. — Спим.***
— У меня дежавю, — бурчит недовольно Арсений, просыпаясь в рань от звонка на систему оптики. И опять видеозвонок. — Да? — Арсений… Арс разглядывает, чуть хмурясь, изображение видеозвонка, Реджина Джонс в целом не весела по жизни, серьёзность и собранность, злость и отрешённость, максимум насмешка, но не улыбка, а сейчас у неё лицо вообще нечитаемое. Взгляд пустой, она смотрит на что-то сбоку от себя, Арсению кажется, что она даже забыла, что сейчас на связи. — Реджина? — окликает с опаской Арсений. — Приезжайте ко мне, — говорит она и сбрасывает вызов. Ничего хорошего Арс не ждёт.