***
– Какой же он... Внушительный, – Сигма с едва сдерживаемым восторгом разглядывал большое помещение. Нет, слово большой никак не могло описать должным образом этот роскошный, величественный зал, что напоминал какой-то царский дворец. И даже этих слов будет мало для описания. Бенуар, Бельэтаж, первый ярус, второй, третий. Здесь точно мест больше тысячи. Считая места в партере, он сбивался где-то на пятой сотне. А ведь это лишь малая часть. Задрав голову к потолку, он аж рот от удивления раскрыл. Живописный плафон завораживал и гипнотизировал своей красотой, количеством деталей и великолепием. На нём были изображены люди, державшиеся за руки, образующие круг, в центре которого висела гигантская хрустальная люстра. Сигма взял Осаму под локоть, чтобы не свалиться с лестницы, всё так же не отрываясь от созерцания узорчатого потолка. – Этот плафон называется «Часы с амурами». На нём изображён полдень – двенадцать пасторальных девушек, танцующих с купидонами, а вокруг них – двенадцать медальонов с портретами русских драматургов. Если подняться на третий ярус, то можно будет разглядеть поближе. Но, боюсь, у нас нет на это времени, – Гоголь, до этого и сам рассматривающий плафон, опустил голову, направляясь дальше. Их и сцену разделял лишь занавес из длинных штор, представляющих из себя смесь двух художественных техник – живопись и аппликацию. Он был выдержан в золотистых и бордовых тонах, сочетаясь с красным деревом спинок партерных сидений и общим обилием золота. – Кстати, занавес повторяет рисунок шлейфа платья императрицы Марии Александровны, супруги Александра II, в честь которой этот театр и назвали. Я вообще не особо театрами и историей увлекаюсь. А вот мой друг увлекается, всё на свете знает. Это он мне рассказал, – Николай как-то скромно, может даже немного по-детски улыбнулся, наконец останавливаясь возле первого ряда. Они прошли ещё немного, усаживаясь на центральных местах. Сцена тоже была просто огромной. Сигма занял одиннадцатое место, Дазай десятое, а Коля в этот раз сел с другой стороны, заняв двенадцатое. Свет во всём зале начал медленно затухать. – А что за выступление кстати? Почему здесь и сейчас только мы? – Осаму хоть и старался сохранять молчание, тоже несколько очарованный роскошным зрительным залом, но всё ещё не забыл, почему они здесь оказались. Из-за кого они здесь оказались. Так уж и быть, только ради Сигмы он не будет сразу же лезть ему под пояс брюк за пистолетом. – Это персональное выступление. Специально для нас. Мой друг будет играть на виолончели, – Как только свет окончательно потух, тяжёлый занавес разъехался в стороны. Несколько минут стояла полная темнота. Был слышен тихий скрип со стороны сцены, стук и кашель. Включилась одиночная лампа. Холодный белый свет освящал мужчину, одетого в такой же белый классический костюм. Он сидел на низком круглом стуле, с ровной спиной, слегка наклоняя корпус вперёд, пока сам струнный смычковый инструмент находился у него между ног, упираясь шпилем в пол. Николай сидел весь как на иголках, чуть ли не подпрыгивая на сидении. Да, Фёдор зачастую носил белые вещи, но этот белый костюм, этот образ чего-то кристально чистого, безгрешного, был так противоположен демонически прекрасной натуре Достоевского. При этом сильно выделялись его чëрные-чëрные волосы и темно-алые с примесью лилового глаза. – Сигма, это же... – Я знаю. Не сейчас. Давай просто... Просто послушаем, – Сигма положил свою ладонь поверх руки Осаму на подлокотник, неотрывно наблюдая за Достоевским. Всё же это правда он. Больше нет смысла надеяться на глупые совпадения или ещё какую-нибудь чушь, которой можно было бы оправдать всё ранее произошедшее. Достоевский. Жив. И с этим придётся смириться. – Иоганн Себастьян Бах, Сюита для виолончели номер пять, – Гоголь слегка наклонился вперёд, желая оказаться к сцене как можно ближе. Фёдор ещё до инцидента в Мерсо постоянно откладывал игру, ссылаясь на то, что виолончель нужна ему для заданий, а в повседневной жизни он не так уж часто играет. Но сейчас, следя за тем, как умело и быстро тонкие пальцы перебирают струны, как плавно движется рука, ведя смычком во всю длину по этим же струнам, Коля мог лишь задержать дыхание, сочтя, что слишком громко дышит и мешает. Фёдор с какой-то особой любовью, присущей ему одному прижимает к себе инструмент, при этом глядя на своих немногочисленных зрителей из-под полуприкрытых век. На собственную игру он практически не смотрел, отточил навыки настолько, что можно играть с закрытыми глазами, даже если его разбудят посреди ночи. В огромной пустом зале томная, глубокая, чувственная мелодия, отражалась от стен. Музыка будто лилась со всех сторон, вгоняя в какой-то транс и напряжение. Сама композиция достаточно однородная, в одном тоне, но при этом можно пропустить через себя каждую ноту. Сигма и Николай были просто зачарованы музыкой. Секунда за секундой, минута за минутой. От начала прошло не более трёх минут, а ощущалось так, словно прошла вечность. И ещё столько же пройдёт. Что касалось Дазая, как раз большее напряжение испытывал именно он. Наблюдая, как руки Достоевского ускоряются, темп мелодии ускоряется, он испытывал какую-то тоску. Не сказать, что слушать это и наблюдать за этим слишком скучно, но он был несколько равнодушен к классике. А вот на застывшего в восхищении Сигму можно было смотреть бесконечно. Десятая минута. Высота нот то опускалась, то поднималась, а левая рука всё также с отменной скоростью перебирала струны. Композиция, что изначально казалась однородной, скакала зигзагами туда-сюда, как и руки исполнителя. При этом он идеально попадал в ноты. Осаму подавил зевок, удобнее устраиваясь в кресле. Сидящие по левую сторону от него словно превратились в каменные изваяния. Было похоже на то, что они даже не моргали. Коля, добившись своего, сидел впитывал в себя как губка всё, что только можно было. А Сигму эта мелодия обволакивала, пусть и звучала с некоторой тревожностью. Под конец композиция отличилась больше всего, уже сама на себя непохожая. Движения Фёдора стали резче, в них как будто была вложена некоторая агрессия. Он ниже склонил голову, закрыл глаза и нахмурился, сосредотачивая всё внимание на завершение. Вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и снова вниз. Прозвучала последняя нота. И вновь тишина. Фёдор переложил смычок в другую руку, ею же обнял верхнюю часть виолончели и провёл ладонью по волосам. Тридцать две минуты и тридцать одна секунда непрерывной игры. В пустом зале послышались звонкие аплодисменты. Николай буквально светился, получая от Достоевского немного усталую улыбку. Ради приличия Сигма тоже захлопал. Какое бы не было у него отношение к этому человеку, его игра — это нечто. Последним стал Дазай. Может он это и не серьёзно, но Фёдор подметил, с каким-то ехидством глядя на него. Когда аплодисменты стихли, их исполнитель поднялся со стула, поднимая на руки смычковый струнный инструмент. – Из всех возможных ваших хобби, игра на виолончели определённо занимает особое место в моём сердце, – Достоевский собирался было уйти за кулисы, но кое кто очень быстро среагировал. Сигма вытащил из-за пояса пистолет, прицеливаясь точно в чужую голову. Это не напугало нисколько. Фёдор даже остановился, чтобы тот при желании точно не промахнулся. – Ответишь на все наши вопросы и может быть, я подумаю над тем, прострелить тебе голову сейчас или немного погодя, – В этот раз он точно не промажет. В этот раз его точно никто не обманет. Он убьёт его раз и навсегда, чтобы уж точно своими глазами увидеть его смерть. Слова Сигмы кажется вновь не произвели никакого впечатления. Фёдор с явным притворством тяжело вздохнул, подошёл ближе к краю сцены и поставил перед собой инструмент, придерживая его. – А ведь я просто хотел поставить её на место. Все восхищённые фанаты могли бы задать свои вопросы после небольшого перерыва. Но ты просто не оставляешь мне выбора. Ты так вырос с нашей последней встречи. Общество бывшего мафиози укрепило твой характер, – Поглядев на Сигму с какой-то непонятной гордостью, он перевёл взгляд немного правее, снова заметно улыбаясь. Послышался щелчок. Николай, что успел переместиться от Сигмы к Осаму и вытащить из плаща пистолет, тоже целился в определённого человека. – Давай, мой дорогой друг. Устроим размен. Ты съешь мою ладью, я заберу твоего коня. А потом как подобает королеве и пешке пройдёмся по руинам старого мира, – Звучало это всё конечно, как бред полнейший, но все теперь ждали лишь действий Сигмы. Дазай к этому относился ну просто никак. Он знает, что тот выберет, оттого и говорить ничего не будет. Фёдор тоже знал, но всё равно с интересом наблюдал. Весь настрой рассыпался в прах. Сигма спрятал оружие обратно. – Нет, такой ты становишься слишком предсказуемым. А ведь тебе было так к лицу то холодное равнодушие. Ты был худшей версией меня. И да, Николай, в этом совсем нет нужды, – Вдруг свет на сцене отключился. А потом включились все находящиеся в зале лампы разом. Бенуар, Бельэтаж и все три яруса. На каждом этаже стояло несколько вооружённых человек. Причём и слева, и справа, и сзади. Осматриваясь, кругом, все трое были немного так удивлены. Причём Гоголь был с ними в одной лодке. Он такого не ожидал. – Итак, моё предложение о небольшом перерыве всё ещё актуально. На данный момент ваша смерть не в моих интересах. Моя смерть тоже не в ваших, уж поверьте.***
– А ты не изменяешь своим традициям, Достоевский. Опять прячешься по всяким подвалам, как и подобает крысе, – Осаму разглядывал тёмное помещение с ведущей вниз винтовой лестницей. Этот гений устроил своё убежище прямо под театром, умело замаскировав дверь. И вот сейчас они вшестером направлялись куда-то всё ниже и ниже. Откуда ещё двое взялись? Ну надо же кому-то подгонять Сигму и Дазая, тыча в спину винтовкой. – Зато удобно посещать различные выступления без билетов. Вот так вот вылез, смешался с толпой в сотню человек и наблюдаешь какого-нибудь «Демона» Рубинштейна или «Иоланта» Чайковского, – После долгого спуска по лестнице они наткнулись на большие двери. Опять же, огромные резные двери из темного дерева. А за ними оказалось помещение, очень похожее на церковный зал. Откуда под театром церкви взяться одному только Богу известно. И Достоевскому. Проходя по центральному нефу мимо многочисленных рядов скамеек, Фёдор проводил по ним рукой, ведя про себя счёт. О виолончели наверняка уже позаботились, так что ему волноваться не о чем. Он прошёл дальше к алтарю, обошёл стол и занял одну единственную стасидию. Остальные остались на ступень ниже. За его спиной висел церковный крест, по бокам от него портреты святых. В своём классическом костюме Достоевский смотрелся слегка неуместно, но кажется его это совершенно не беспокоило. – И чего ты нас сюда привёл? Заставишь молиться тебе прекрасному и ужасному? Ты уж прости, но я атеист. Я ещё не настолько свихнулся, чтобы верить в божественного дядьку на небе, – Дазай со скучающим видом осматривал всё церковное убранство, не придавая значения тому, чем там занят Фёдор за столом. Единственным освящением в помещении были свечи, стоящие как раз у того под носом. Взяв со стола какие-то листы бумаги, Достоевский усмехнулся так, будто услышанное им было полнейшей нелепицей. – Совокупляешься с божественным созданием и при этом не веруешь в Бога? Грешно, воистину грешно. Тебя бы действительно на колени и заставить молить о прощении за все твои грехи, Дазай-кун, – Фёдор поглядел на присутствующих, разворачивая листы. Гоголь от услышанного только закашлялся. Действительно, звучало это очень аморально. Но это не его дело, точно не его. А вот Сигма вспыхнул после этих слов. Он уделил внимание не тому, как тот его назвал, а тому, что происходило между ним и Осаму. Нет, ну не будут же они опять обсуждать их половую жизнь? Ему с лихвой хватило шуток Николая. – А ты откуда... – Ох, всё-таки уже было? Ладно, не будем же осквернять это место подобными разговорами. Лучше поглядите сюда, – Достоевский протянул листок к пламени свечи, что тут же перебросилось на бумагу. Он поднёс страницу к себе, аккуратно покручивая в руке. Отражающийся в тёмных глазах огонек представлял собой необычное зрелище. Словно он дьявол во плоти, наблюдающий за горящим в котле грешником. Только вот возник вопрос, на который, впрочем, сразу же дали ответ. Осаму схватился за голову, улавливая поток непрерывной информации. Он наконец полностью вспомнил всё, что происходило с ними за последние несколько дней. Сразу же вспомнилась картина на стене. Он, Достоевский и Шибусава за одним столом. Если бы демон не притупил его восприятие и не стёр воспоминания о последних днях, то он сразу бы догадался, что к чему. А так ходил орал неизвестно на кого. – Что ты делаешь!? – Стоящий рядом Сигма придержал Дазая за плечи. Интересно, он испытывал примерно тоже самое при каждом использовании своей способности? Когда информации было слишком много, но недостаточно для того, чтобы потерять сознание. Фёдор не выпускал страницу до самого конца, обжигая при этом пальцы. Он наблюдал за ними, как за актёрами в театре, при том, что сам не особый любитель романтики. – Я сжёг страницу, на которой прописал ему лёгкую амнезию. Тебе нечего боятся. Вообще, книга такой интересный предмет. Её можно использовать один раз, к тому же это правило действует как на обычных людей, так и на одарённых. Затем она превращается в бесполезную книжонку. И только в руках владельца или как его называют здесь "хранителя" она может раскрыть все свои возможности на полную. Кажется, я немного забегаю вперёд, – Достоевский потëр подушечки указательного и большого пальца, растирая оставшийся пепел. Из нагрудного кармана белого пиджака он вытащил такого же цвета платок, вытирая им пальцы. Будет очень грустно, если он запачкает этот дорогой костюм. Осаму корчился от не самого приятного процесса, а потом выпрямился, глядя на того с едва сдерживаемой злобой. – Это ты там все стены разрисовал. Ты подстроил весь этот спектакль. Как ты узнал о больнице? Что тебе известно о его смерти? – Да, это, пожалуй, первое, что хотелось узнать. Снова появилось желание придушить Гоголя за его "прекрасный" чай, прострелить голову Достоевскому за то, что сунул свой нос туда, куда не должен был, вытаскивая это всё наружу. А ещё он потратил бы два часа на лекцию о том, что нельзя верить бывшему коллеге, который буквально клоун! Ну, это для Сигмы. – Проще спросить, что мне неизвестно, но ответить на это пожалуй сложнее. Задай другой вопрос, – Фёдор поднялся со своего места, медленно расхаживая по небольшой возвышенности. Он искоса поглядывал на остальных, пытаясь расставить все свои мысли по местам. Жить с таким большим количеством информации в голове, при том, что она никак не забывается, достаточно тяжеловато. Даже для него. – Как ты выжил? У тебя не было шансов. Яд, продырявленный живот, разбившийся вертолёт. Я лично твою руку из-под обломков вытаскивал, – Есть у него конечно подозрения на этот счёт, но это всё какой-то абсурд. Самым адекватным вариантом виделась помощь Николая. Да вот только на тот момент он помогал другому человеку, по просьбе самого Дазая. Можно ли было с помощью способности переместить его из вертолёта? Но даже так, Достоевскому понадобилась бы помощь, которую на тот момент просто никто не мог оказать. – Вот, это уже более легкий вопрос. Я не выжил. Я умер, но это не мешает мне быть живым, – Бред какой-то, невозможно... – Сигма пробормотал это достаточно тихо, но всё равно привлёк внимание. Фёдор посмотрел на него, будто только этих слов и ждал. Он подошёл ближе, останавливаясь напротив, слегка наклоняясь к нему. – Разве ты не понял? Для меня нет ничего невозможного. Если я попал в тюрьму - значит мне так нужно. Если я повёлся на спектакль двух идиотов с накладными клыками и линзами - значит мне так нужно. Если я умер - значит мне так нужно. Хотя... В первый раз я правда умер. Как прискорбно. Но во второй раз меня кое-кто предостерёг. Таким образом спас, – С каждым словом всё становилось непонятнее и непонятнее. Сначала он говорит, что умер, но при этом он живой. Потом говорит, что всё же он мёртвый, но при этом не умирал. А после выясняется, что ему и впрямь кто-то помог. Двое покосились на Колю, что в это время похоже летал в облаках. Или что-то вспоминал. Уловив на себе недовольный и недоверчивый взгляд, он только помотал головой. Нет. Это был не он. Гоголь и сам узнал о том, что Достоевский жив только через несколько дней после окончания инцидента. Как раз в тот момент Фёдор и попросил несколько страниц для их дальнейшего плана. – Кто же тебя предостерёг? Хочешь сказать, ты узнал, что умрёшь, поэтому придумал какой-то план, чтобы спастись? И вместо того, чтобы сейчас творить свои злодейские злодеяния, напоминаешь нам о нашем прошлом и играешь на виолончели. Что тебе нужно вообще? – Они всегда с Фёдором были на равных. Осаму мог предугадать какое-то действие этого человека, обыграть, утереть ему нос. Но сейчас между ними ощущался какой-то разрыв. Словно перед ним совершенно другой... Нет, его и раньше то человеком трудно было назвать, а сейчас тем более. – Зачем мне что-то "творить", если всё уже сделали за меня? Через несколько дней этот мир сгинет, а мне остаётся только наблюдать. И всё благодаря тебе, Сигма. Ну же, поднимись со мной на одну ступень, ты превзошёл все возможные ожидания, – Достоевский отошёл чуть назад, хотя особо не ожидал, что тот его послушает. Он остался стоять на месте, возле Дазая, при этом испытывая сильное замешательство. Это что шутка какая-то? Мертвый-живой Фёдор, что сам на себя не похож, какая-то катастрофа. И во всём этом замешан он. Но почему он? Почему снова именно он? – Не хочешь? Похоже тебе нужно место ещё выше, как ты любишь. Не удивительно, ты ведь вон как отличился. Один пытался, другой пытался, у третьего почти получилось. Но по иронии судьбы самым великим стал обиженный ребёнок, нашедший книгу даже не напрягаясь. Отобрал у одарённых единственное, чем они отличались от обычных людей, натравил на них весь белый свет, а потом и вовсе поубивал всех без разбора. Серьёзно, ты так далеко зашёл. Не то чтобы я не приложил к этому руку, но в основном ты проявил во всем самостоятельность. Похвально, очень похвально. Хотя и глупо. Как ты там говорил, Дазай? «Выжил во многих по-настоящему опасных ситуациях и сдох, ударившись о какую-то железку»? Да, действительно сюр, – Достоевский похлопал Сигму по плечу, снова глядя с какой-то неестественной гордостью. Кажется, он окончательно запутался во всём происходящем. Дёрнувшсь, Сигма опустил взгляд куда-то в пол. Что происходит? Зачем он сейчас всё это слушает? Это ведь всё бред, да? Бред полнейший. А перед ним и не Фёдор вовсе. Скорее всего он всё ещё спит. Да, это просто сон. Коля просто решил над ними подшутить, подсыпав в чай снотворное. Щас он проснётся, а у него либо лицо в зубной пасте, либо он вообще на балконе. Ахах. Да, так ведь и будет. Это всё не по-настоящему. – Перестань нести всякую чушь. Нам эту книгу подсунули, ничего мы сами не находили. Миру ничего не угрожает. И он уж точно ничего из этого не делал, – Осаму слегка выступил вперёд, прикрывая собою Сигму. Кажется, теперь тот на некоторое время из мира выпал, пытаясь убедить себя в том, что это всё не настоящее. Дазай и сам в это не верил. Серьёзно, это наверняка всё ложь. Пыль в глаза. Отвлекающий манёвр. Сигма ведь сейчас здесь. Всё время находился с ним рядом. Ну, когда он мог успеть сделать всё вышеперечисленное? Да и зачем ему? Тупо незачем. А значит это неправда. – Ты прав, Дазай-кун. Именно этот ничего подобного не сделал. А вот другой вполне мог. Я Фёдор Михайлович Достоевский и в то же время не он. Девятая комната может быть правдой, а может быть и ложью. Только в разное время. Понимаешь, о чем я? – Внимательно вслушиваясь в слова этого недо-Фëдора, Осаму снова вспомнил о той комнате. Ситуация, изображённая на стене. Манекены, их количество и то как они стоят. Он... Он действительно бросил Сигму? В не свершившимся прошлом. Черт это всё больше и больше походило на какой-то бред сумасшедшего. Но если взглянуть под иным углом и учесть все возможные факторы... – Путешествие во времени? Нет, это уже совсем абсурд. Спасибо за выступление, Достоевский, или кто ты там, но нам пора. Мы здесь и так слишком долго задержались, – Дазай развернулся, хватая за руку Сигму, но тут же повернулся обратно, наткнувшись на дуло ружей. Ах да, он совсем забыл об этих миньонах. Они, кстати, тоже не реагировали на речь, на действия. Как и пилоты в вертолёте. Да что же это такое?! То за ними следит сотрудница Отдела, то теперь оживший Достоевский. И всё из-за того, что они просто хотели проведать этого клоуна в тюрьме! – Похоже придётся объяснять всё досконально. Хотел бы я побеседовать с тобой подольше, Дазай-кун, но твоё просвещение не моя забота. А теперь, попрошу отпустить его. С ним у нас отдельный разговор, – Фёдор скользнул взглядом по их рукам с некоторой неприязнью и взял со столика ещё один листок, отдавая Николаю. Просьбу его конечно же выполнять не стали. Осаму лишь сильнее сжал руку Сигмы, что наконец выбрался из своих размышлений. Хотелось ущипнуть себя, но, к сожалению, это бесполезно. Так он ещё раз убедится в том, что всё это происходит наяву. – Ещё о чём попросишь? Вам не о чем разговаривать. Если всё, что ты нам поведал правда, то мы обязательно найдём решение и без твоей помощи, – Дуло винтовки вдавилось куда-то в позвоночник между лопатками. Нашли чем напугать. Серьёзно, в него уже столько раз стреляли, для него попасть под прицел всё равно, что выпить чашку обеденного кофе. Как будто на него подействует эта дешёвая... – Дазай, отпусти меня, – Вот же сука. Ну конечно, эта дешёвая угроза и не должна была действовать не него. Достоевский прекрасно знал на что давить. На кого. Взгляд Сигмы был направлен в сторону стрелка. И не только он. Сейчас в голову совсем не закрадывалась мысль о том, что все эти безвольные куклы под командованием Фёдора - несчастные люди, которых нужно спасти. Выбор между любимым человеком и незнакомцем кажется слишком очевиден. – Дазай, не заставляй меня стрелять первым. Я убью его за секунду, а жалеть об этом буду всю оставшуюся жизнь. Отпусти... – Да они все тут друг друга стоят! Сигма тоже знает, что и когда нужно сделать и сказать. Разжав пальцы на руке, Осаму отступил от него в сторону. В этот же момент все оружия опустились. – Вот и чудно. Николай, сопроводи нашего гостя в его комнату. Надеюсь, ты не совершишь глупостей, Дазай, ведь сейчас я вам помогаю, оказывая услугу. А мог бы просто поубивать, вернув на точку последнего сохранения, – Осаму только цыкнул, направляясь к той двери, через которую они сюда пришли. Он остановился, глядя с ожиданием на клоуна. Он же его сопровождающий. – Ну что вы, я само послушание. Всегда хотел осмотреть владения его крысиного величества. Пошли, шут, пока король не разгневался, будешь по дороге анекдоты рассказывать, – Как только двери за тремя персонами закрылись, а в зале остался лишь Достоевский с Сигмой да второй стрелок, повисло молчание. Один будто ожидал чужих действий, а другой подбирал подходящий момент для этих самых действий. Понадобился всего миг. Сигма обошёл вооружённого мужчину, передавил ему шею локтем и вдавил дуло пистолета в голову. – Рассказывай всё здесь и сейчас. Я с тобой никуда не пойду. Я убью этого человека, а затем и тебя. Ты мне не страшен. Твоя способность не действует на одарённых, – Да, ранее тот спокойно похлопал его по плечу, значит старая догадка подтвердилась. Если бы он мог убить его, он бы сделал это давным-давно. Ему нужно было избавиться от одарённых? Он касанием мог бы убить одного за другим. Но он просто не может. – Как же много с вами проблем, Сигма-сан. Хорошо, стреляй. У этого бедолаги беременная жена и трёхлетняя дочь. Я планировал отпустить его сегодня домой, но похоже не судьба, – Фёдор развёл руками в стороны, наблюдая за последующими действиями. Слишком предсказуемо. Слишком ожидаемо. Сигма заколебался, чуть расслабляя руку. Это вызвало лишь высокомерный смешок со стороны. Достоевский подошёл ближе и прижал руку ко лбу мужчины. У того тут же изо рта хлынула кровь, и он обмяк в чужих руках. Пиджак, рубашка и даже штаны окрасились в красный. – Ну вот, костюм испорчен. Да, может моя способность не действует на одарённых, но это не помешает мне превратить твои оставшиеся дни в ад. А потом я заставлю тебя наблюдать за тем, как это мир рушится, а сошедшие с ума люди убивают друг друга. Твоя "семья" не исключение. И все из-за тебя. Не бойся, ты тоже умрёшь. Брось пистолет, – Фёдор посмотрел ему прямо в глаза, от чего Сигма сильно вздрогнул. Он всё ещё не хочет верить в то, что его слова - правда. Нет никакого подтверждения. Да вот только ничего он не может противопоставить давлению этого нелюдя. Выронив оружие из рук, он также отпустил и чужое тело, что просто свалилось им под ноги. Вот так просто из-за его колебаний умер невинный человек, о котором он совершенно ничего не знал. – Как приятно это знать. Несмотря на силу, что ты в себе хранишь, я всё ещё способен подавить твою волю. Пошли пить чай, мне ещё нужно переодеться.