***
Услышав чужие шаги, Сигма тут же поднялся на кровати, пытаясь привести себя в порядок. Вот ещё, не нужны ему лишние вопросы и жалость со стороны Достоевского. Однако это был вовсе не он. Во входную дверь сначала постучались пару раз, а после и отворили её. Это был незнакомый ему мужчина с длинными серебристыми волосами и плотно забинтованной головой. Он завёз внутрь небольшой сервировочный столик, на котором стоял поднос с чашками, тарелкой шоколадного печенья и салфетки. Переставив поднос на стол побольше, что был в комнате, он подошёл к комоду, доставая из него тонкую коробочку. Мужчина сдул с неё пыль, видно стояла там очень давно и вытащил из неё тонкую круглую пластинку. – Долго... Как долго ты лежала тут одна-одинешенька без хозяина та нашего, – Странный мужчина закинул коробку обратно, в комод, повертел пластинку в руках и аккуратно засунул её в граммофон, что находился на этом же комоде. После скрежета иглы о поверхность пластинки, послышалась приятная и несколько успокаивающая музыка. Она не была давящей, как в том здании или тревожной, как в театре. А может быть дело было в инструменте. Клавиши пианино звучали не так тяжело, как мелодия виолончели. – Извините, а вы кто? – Похоже Сигма даже отвлёкся от своих переживаний, наблюдая за этим человеком. А тот аж дёрнулся, будто только сейчас понял, что в комнате не один. Развернувшись к нему лицом, он подошёл ближе и протянул руку. Глаза его пылали энтузиазмом и дружелюбием, но что-то в нём было отталкивающим. Возможно, как раз именно улыбка, что казалась фальшивой. – Прошу простить, я привык к тому, что тут зачастую пусто и одиноко, совсем не заметил тебя. Ты ведь Сигма, да? Господин Достоевский молвил про тебя несколько словечек. Я Иван Гончаров, его покорнейший слуга, – Ах да, кажется он уже слышал об этом мужчине, но вроде в последний раз говорили, что он пропал. Неужели нашли? Сигма протянул руку, пожимая чужую. Иван был слишком энергичен и весел, выбиваясь из всей атмосферы. Возможно разговор с ним поможет чуть-чуть абстрагироваться от всего и вся. Всего на пару минут. Непринуждённая беседа, сопровождающаяся мягкой переливающейся мелодией. – А что за композицию вы поставили? Звучит очень приятно, – После его слов Ваня словно засиял ещё сильнее. Когда их руки разжались, он снова подошёл к комоду, доставая ту коробочку, а после протянул её Сигме. Присев рядом на кровать, он перевернул её в чужих руках, указывая на название. – Клод Дебюсси «Лунный свет» Бергамасская сюита. Ты увлекаешься классикой, Сигма? Я без неё просто жить не могу. Сейчас всё слишком технично и технологично, но я считаю, нет ничего лучше, чем вот так вот использовать старенький граммофон и пластинки, – Да, он был слишком энергичен. Рядом с ним даже Сигма терял всю свою энергию. Но не сказать, что это плохо, это, наоборот, давало немного расслабиться, когда вся инициатива исходит от другого человека, а тебе просто приходится быть... Ведомым. – Я не то, чтобы фанат, но думаю мне понятны ваши чувства. Такая музыка успокаивает, – Он взглянул на коробочку с красивым вечерним пейзажем, изображающем закат, водную гладь, отражающую солнце и лес вдоль берега. – Очень! Очень успокаивает. У этого произведения одноимённое название со стихами одного французского поэта. Да, Дебюсси вдохновился его стихотворением. Может быть, ты ещё хочешь что-нибудь послушать? Тут столько всего...! – Иван, – Увлёкшись разговором, Сигма толком не заметил, как из ванной комнаты вернулся Фёдор. Классический костюм заменили на другой, более привычный, чем-то напоминающий школьную форму в такой же белой расцветке. Также вернулась и шапка ушанка. Видимо он с ней никогда не расстаётся. Особая патриотическая черта или что-то вроде того? Неважно. Гончаров тут же поднялся с кровати и согнулся в низком поклоне. Странные у них конечно отношения, похоже на один из тех фетишей которыми страдали Танидзаки. – Прошу прощения, господин, я принёс чай, и мы немного заболтались. Тело в центральном нефе убрано. Свет в театре выключен, виолончели на месте, – Отчитавшись, Ваня выпрямился и подошёл к столу на колёсиках, чтобы укатить его. Вместе с ним из комнаты будто начала уходить вся та атмосфера, при том, что и чай оставался, и музыка играла. – Спасибо, Иван. Если будет нужно, я тебя позову, – Достоевский занял место на стуле, стоящем возле стола напротив кровати. Он взял себе одну чашку, немного отпил и поставил на обратно, глядя на Сигму, что не отводил взгляда от коробки из-под пластинки. Не обязательно ведь поддерживать зрительный контакт во время разговора. Так будет проще. – Тот человек был сбежавшим из тюрьмы наркоторговцем. Ещë был осуждён по сто тридцать второй статье – насильственные действия сексуального характера. Тебе от этого легче? Не чувствуешь вину за его смерть? – И снова это неприятное ощущение того, что у тебя копошатся в голове. С Фёдором так всегда. Он либо проявляет неуместное, наигранное уважение, либо не воспринимает всерьёз от слова совсем, при этом глядя как на какую-то букашку. Его метод воспитания кнутом и пряником действовал на Сигму так, будто он и в самом деле обычный ребёнок. Но стоит сказать спасибо за то, что сейчас они не в той ситуации, где тот пытается промыть ему мозги, указывая на то, что кто-то его использует и что ему будет больно, если он пойдёт против него. Сигма лишь повертел головой, не решаясь браться за печенье или чай. А ведь очень хотелось. – Гончаров тебе не сильно досаждал? В прошлый раз его голова пострадала ещё сильнее после сражения. Когда я вызволил его из тюрьмы, он был вообще никаким. Пришлось провести ещё одну операцию на мозг. Он и способность свою контролировать толком не может. Так что я просто позволил ему заниматься делами домашними, – Достоевский вёл беседу непринуждённо, не надеясь на какой-либо отзыв. Пластинка с музыкой остановилась из-за чего в комнате стало ещё напряженнее. Фёдор встал, желая поставить что-нибудь другое. Сигма поднял на него взгляд лишь тогда, когда он на него не смотрел. Тяжело поверить, что человек в церкви и человек, с которым он сейчас чаи гоняет это один и тот же. – Он был очень любезен со мной. Не сказал бы, что он мне хоть как-то помешал, – Уставившись на чашки с чаем, Сигма тщательно взвешивал все за и против. Достоевский слишком хорошо его знает. Поставив что-то такое же лёгкое, мелодичное, он вернулся к нему и сам взял с тарелочки печенье, но есть его не спешил, протягивая Сигме. – Не люблю такое. Для тебя попросил, между прочим. Поверь, я тебя травить не собираюсь, – Ещё немного поколебавшись, он всё же забрал печеньку, едва касаясь чужих ледяных пальцев. Серьёзно, будто чаепитие с живым мертвецом. Наверное, это самое подходящее время, чтобы узнать о том как он выжил чуть больше. Откусив немного, роняя крошки на лежавшую на коленях коробку, Сигма сразу запил всё чаем. Печенье было слишком вкусным. – Тяжело верить человеку, что пытался меня убить, обвиняет в уничтожении мира и заставляет участвовать во всём этом, – Появилось желание плеснуть содержимое кружки ему в лицо и попытаться сбежать. И, наверное, это желание легко считывалось на его лице. Фёдор издал смешок, сделав ещё пару глотков. Если они начнут вспоминать уж слишком далёкое прошлое, то не смогут обговорить нормально то, что действительно сейчас заслуживает внимания. – Ты объединился с моим врагом, что пытался меня утопить, а потом и сам чуть не застрелил. Я думал мы давно в расчёте, – Да, конечно, просто Сигма ещё не упомянул Натаниэля Готорна, который стрелял в него кровавыми пулями. Хотя в тот момент он пытался раскрыть агентству местонахождение страницы... Ладно, похоже всё было результатом тех или иных действий. Предательство за предательством. – И в итоге мы оба выжили. Я не убил тебя, пожалев, а ты спас меня. Правда получилось всё только со второго раза, но ведь все совершают ошибки. Даже сущности вроде нас, – Вот опять он поднял эту тему. Нет, Сигма, конечно, понимал, что он не обычный человек, но сейчас это всё звучало так, будто он и вовсе не человек. Кто же тогда? Как появился? И главное зачем? – Что же ты молчишь? Если у тебя есть вопросы, прошу, задавай. Сейчас я отвечу на всё, что ты... – Кто ты? – Нетерпеливо поерзав на кровати, отложив коробочку, Сигма пододвинулся ближе к столу, ловя на себе малость недовольный взгляд. Ох, он ведь перебил его. Прочистив горло, звуча при этом по-прежнему немного оскорблённым, Достоевский облокотился на стол, упираясь подбородком в тыльную сторону ладони. Однако он тут же улыбнулся, слегка наклоняя голову. – Демон, думаю так меня назвали бы обычные люди, слившийся со способностью покойника. Ты ведь знаешь, что способность может отделиться от владельца после его смерти? – Сигма съел ещё пару печенюшек, озадаченно смотря на Фёдора, прокручивая в голове услышанные слова. Он впервые об этом слышит. Ему был известен одарённый, что своей способностью мог отделить дар от человека и натравить одного на другого. Но о том, что подобное происходит после смерти он не знал. – Значит раньше мы это не обсуждали? Что-ж, тогда пришло время рассказать тебе сказку, про юношу, что умел оживлять одним своим прикосновением и про злых завистливых бездарных людей, что подвергли его мучениям, желая, чтобы боги наградили их такой же силой, – Сигма уселся поудобнее, откладывая десерт и чашку с чаем. Оживлять одним прикосновением? Это же полная противоположность способности самого Достоевского. Неужели они как-то связаны?***
– Бьешь как девчонка, – Если девчонка может разукрасить тебя также, то у меня для тебя плохие новости, – Слушай, сходи нахуй, – Коля откинулся назад, прижимаясь затылком к стене. Он уже представлял, как будет ходить с синяками на руках, ногах, лице, в общем везде, куда прилетали удары этих костлявых, но в то же время тяжёлых кулаков. У него был разбит нос и второй раз рассечена бровь. Но он мог собой гордиться, ведь даже в полумраке комнаты, освещённой одними только мониторами, он видел этот прекрасный, красочный большой фингал под чужим глазом и несколько царапин. В долгу у Дазая он не остался. – А я и не против, только вот он сейчас чаи распивает с главным героем твоих влажных фантазий. Сука у меня теперь передний зуб шатается, – Осаму легонько пошатал его указательным и большим пальцем. Он также сидел, прижавшись к стене. Да, подрались они на славу. Гоголь, проявляя уважение к оппоненту, в плащ свой не прятался. Честно получал пиздюлей и также раздавал. За это можно было бы его поблагодарить. Вставать с пола желания вообще не имелось. Тут прохладненько. Он попытался разглядеть что-нибудь на экране, замечая, что Фёдор и Сигма правда просто разговаривают. Это хорошо. Главное, чтобы у него всё было в порядке. Только вот скорее всего ему самому за эту весёлую драку ещё добавят. Николай на это ничего не ответил, усмехнувшись. Им ведь нужно было тоже серьёзно поговорить, а вместо этого... Ну не распивать же им чаи за милыми беседами как те двое? Однако начать с чего-то нужно было. – Та девочка, о которой я рассказывал. У неё были серьёзные проблемы с сердцем. Когда она умерла я стал сам ухаживать за птицей в одиночку. Вот так необычно получилось, в день её похорон воробей полностью оклемался и улетел. Словно она отдала свою жизнь за то, чтобы птичка излечилась, – Гоголь достал из плаща небольшую старую фотографию, передавая Дазаю. Тот аккуратно её забрал, пытаясь разглядеть, что получалось не очень-то удачно при минимальном освещении. На фото по всей видимости маленький Николай стоял с привычной книжкой по орнитологии, а поперёк живота его обнимала невысокая девчушка. С виду им было лет по пятнадцать, может шестнадцать. Правда по девочке сложнее сказать. Она не была идеальна, соответствуя каким-то однобоким стандартам красоты. Большой лоб, тонкие брови, вздернутый нос и средней длины белокурые кучерявые волосы. – Её Машенькой звали. Она мне как младшая сестра была. Я даже её родителей толком не знал. Мы просто каждый день встречались в парке и шли ухаживать за птицей, – Соболезную, – Осаму передал фотографию обратно. Он, конечно, понимал, что от хорошей жизни не становятся чокнутым убийцей террористом, потому ему было немного интересно, что же так сильно повлияло на личность Гоголя. Такого эпизода с потерей кого-то близкого он как раз ожидал, но не думал, что это будет именно так... – Зачем ты всё это рассказал? Таким наоборот особо не любят делиться, – По своему опыту знает. Николай недолго глядел на фотографию, снова спрятав её в плащ. Интересные у них отношения - сначала квасят друг другу лица, а потом по душам разговаривают. Наверное, без первого второго бы не произошло, так что может это нормально. В их случае. – Ну, чтобы вызвать у человека доверие, нужно поделиться с ним чем-то очень личным, – А зачем тебе моё доверие? Я думал ты и без того расскажешь всё, что хочешь рассказать. А поверю я или нет это уже дело десятое, – Действительно, тот сам говорил, что высказывается вне зависимости от того, хотят его слышать или нет. А тут ему видите ли доверие понадобилось. Они, кажется, ещё не стали друзьями, чтобы вот так вот делиться самым сокровенным. – Но ведь это касается Сигмы. Решать верить или нет только тебе, но всё что я скажу это правда. Нет никакого смысла о таком лгать, – Дазай повернул голову в его сторону, как только услышал имя своего возлюбленного, так что в том, что он внимательно будет слушать можно не сомневаться. Рассказ не из коротких. Не из приятных. Помолчав пару минут, убедившись, что Осаму ничего не хочет сказать, Коля повернулся к нему, тяжело вздыхая. – Я и сам никогда не поверил бы, что Сигма может устроить что-то такое. Для меня он всегда представлялся обычным парнем, который нуждается в доме и семье. В людях, которым можно доверять и которые его не используют. Если бы мне рассказали, что он так отнесётся к одарённым и обычным людям, я бы, наверное, сначала поржал от души. Однако одно дело слышать, а другое видеть. Ты говорил, что это ерунда, но я своими глазами видел, как жертва обстоятельств превращается в бездушную тварь...***
Холодная. Оторванная конечность, единственное, что осталось от него, уже окоченела. Подгоревший с краю рукав болтался, толком не прикрывая опаленный обрубок предплечья. Казалось бы, всего пару минут назад он наблюдал, как Достоевский покидает двери Мерсо в гордом одиночестве с триумфальной победой. Николай верил в него. Встретил его как истинного победителя. Музыка, хвалебные речи. С одной стороны сплошной фарс, а с другой... Он ведь правда был рад. А потом всё произошло так быстро. Дазай, вампир с какой-то длинной непонятно откуда взявшейся хернёй, Накахара Чуя который, наоборот, вампиром не являлся. И вот, теперь он сидит напротив догорающего разрушенного вертолёта с оторванной рукой своего единственного друга. Сколько уже прошло? Коля и не считал вовсе. Разве есть дело до счета времени, когда внутри всё разрывается в клочья? Ужасная тяжесть. Давящая, противная, просто невыносимая. Скорбь. Почему только в этот момент он понял, что мог бы спокойно жить с теми ограничениями в виде странных чувств к человеку, что по-настоящему его понимал? Понимал его стремления и желания. Почему он решил, что в этом вообще есть какой-то смысл? Почему так просто натолкнул Сигму на то, чтобы он разузнал больше о убийственной способности Фёдора и... Стоп. А что с Сигмой? Как-то он резко забыл, а потом также резко вспомнил о нём. Достоевский сказал, что тот не очнётся, но ведь это не значит, что он умер? Будь это так, он сказал бы всё как есть. Возможно, если Сигма всё же использовал свою способность, то узнал что-то о Фёдоре. Было бы интересно послушать. Но сначала нужно убедиться в своих догадках. Гоголь открыл глаза и с неохотой оторвался от руки. Смотреть на неё было очень тяжело. Хотелось свалиться на землю и рыдать, проявив хоть что-то искренне из постоянно наигранных эмоций, наплевав на все эти стереотипы про сильный пол и прочую ересь. Как бы тяжело это не было, он не может взять себе руку. Она начнёт гнить, разлагаться и вонять. Лучше запомнить демона Достоевского в образе падшего ангела. Непонятого небом, не принятого землёй. С лёгкой улыбкой и привычкой постоянно откладывать обещанную игру на виолончели. Со всей возможной аккуратностью и бережливостью, Николай положил руку чуть дальше от разрушенного вертолёта, чтобы пламя не перебросилось на неё. Наконец поднявшись с колен, сильно качнувшись от того, что ноги аж онемели, он отряхнул полосатые штаны от пыли и песка. Сложив руки в замок, Коля слегка наклонился вперёд, зачитывая молитву. Он от религии был далёк, но в память о Фёдоре сказал несколько приятных слов. Поблагодарил. Спустя пару минут он подошёл к зданию тюрьмы как можно ближе. Центральный вход загородил разбившийся вертолёт. А другого входа и не было. Зато была взорванная стена с левой стороны, через которую они с Сигмой проникли туда в первый раз. Эта брешь и позволила ему снова оказаться внутри. Повсюду громко пищала сирена, в помещении везде горели красные аварийные лампы. Оно и не удивительно, вертолёт неплохо так в этот замок врезался. Серьёзно, не тюрьма, а какая-то усовершенствованная башня для Рапунцель. По этажам Гоголь бродил недолго. В самый низ спускаться особо резона не было. Наиболее подходящей почему-то виделась комната управления. Скоро сюда нагрянет подкрепление или ещё кто-нибудь. Нужно побыстрее найти Сигму и вытащить отсюда. А если он умер... То хотя бы похоронить его по-человечески. Половину своей жизни он себя и человеком толком не чувствовал, пусть хотя бы будет похоронен как подобает. Проходя по длинным коридорам, он снова вспоминал, как они только сюда попали, как вытащили из камер Дазая и Достоевского. Честно говоря, Коля надеялся, что Фёдор немного смухлюет. Что-нибудь сделает с ядом, не будет колоть его вовсе. У него ведь постоянно был какой-то запасной план, способ обвести вокруг пальца. Вообще всех. Даже Дазая. Но похоже удача в этот раз покинула его. Достигнув наконец этой несчастной двери, ведущей в комнату управления, контроля или как она там называлась, Гоголь кое что осознал. И осознал слишком поздно. У него нет пропуска, и он не знает пароля. Но когда подобная мелочь вообще останавливала? Тем более его. Завернувшись в свой плащ, через миг он оказался уже с обратной стороны. Серьёзно, вот это какой-то недочёт. Стены у них значит способностями не пробиваются, но при этом о одарённых со способностью телепортироваться никто не подумал. Ну не идиоты ли? Впрочем, долго Николай восторгаться своей особенностью не мог. В этом тёмном помещении, что освещалось лишь экранами мониторов и одной красной лампочкой, фиг что разглядишь. Даже двумя глазами. Всё рябит, мылиться и плывёт. А может дело вовсе и не в освящении. В нескольких шагах от него лежало тело. Для трупа он уж слишком аккуратно лежал. Или это Фёдор постарался. Лужа крови под ним казалась аж чёрной. Вот так вот смотришь на него и кажется, что он просто спит. Опять уснул непонятно как. Так частенько было до его работы в казино. Коля к нему заглядывал, а тот либо за столом уснёт с книжкой, либо в кресле с включённым телевизором, либо вообще с кровати на пол скатиться и внимания не это никакого не обратит. Приходилось поднимать его, укладывать обратно. И ведь главное не разбудить, потому что если проснётся так орать начнёт и из комнаты чуть-ли не пинками гнать, мало не покажется. – Тут тебе точно не нужно засыпать, – Гоголь подошёл ближе, стараясь не наступать в кровавую лужу и обошёл его, присаживаясь со стороны двухцветной головы. Возле неё крови меньше всего. Аккуратно подняв чужую правую руку, он перевернул тело на спину. – Ты уж прости, но жилет твой похоже придётся выбросить, – Переложив голову на колени, Коля стянул перчатку с правой руки, прикладывая два пальца к чужой шее, чтобы нащупать пульс. Ничего. Либо он настолько слабый, что даже не получалось прочувствовать его, либо... Гоголь зажмурился и тяжело вздохнул, пытаясь отмести мысли о его смерти. Не сказать, что с Сигмой он был также близок, как с Фёдором, но ему его правда жалко. Просто, по-человечески. Как парня которого он знал и который был его сообщником продолжительное время. Зацепившись за крохотную надежду на то, что хоть кто-то из мало-мальски близких ещё жив, он не собирался так просто её отпускать. Как в прошлый раз он сначала остановил кровотечение, вернул всю кровь в рану и зациклил это дело. Наверное, ещё зашивать придётся, но это уже как-нибудь потом. Жалко... Жалко с Достоевским так уже сделать не получится. Его бы пришлось по кусочкам собирать, по клеточке. Не боясь, что рана снова откроется, Николай сел сбоку, повыше приподнял чужое тело и прижался ухом к груди. Ну услышать то он должен что-нибудь. Хоть что-нибудь. Из-за чёртовых сирен ещё толком сосредоточиться невозможно. Так он просидел пару минут. Собственное сердце пропустило удар. Ему же сейчас не показалось? Может Гоголь уже с ума сходит со всеми этими событиями, произошедшими за последние дни? Нет, он уже давно с ума сошёл, но сейчас он точно это слышал. Слабое. Очень слабое сердцебиение. Но оно есть.***
– Он просто был в отключке. Я как-то позабыл немного о нюансах его способности. Думал, что же там за информацию такую передал ему Фёдор, что он не просыпался несколько дней, – Николай вытащил из плаща бутылку воды, делая несколько глотков. Он рассказывал это всё Дазаю в общих чертах. Ну, единственное, что он упустил это то, что руку Достоевского он всё же забрал. Тот сидел молча, внимательно слушая. Может боится, что зуб выпадет, может просто принимает действительность. Он понимал, что это только начало. Ещё будет время задать вопросы. – Я не хирург конечно, но в принципе зашить ножевое много ума не надо. В больницу я его потащить не мог, так что благодаря связям устроил нам бесплатный полёт прямым рейсом до Питера. В общем мы остались у меня в квартире, – Клоун хотел ляпнуть что-нибудь такое, чтобы вывести из себя Осаму. Успел придумать несколько шуток, но вспоминая то в каком состоянии был Сигма... Все шутки вылетали из головы, будто ему дали сильный такой, смачный подзатыльник. А ещё вспомнились те ласковые слова, что он услышал в вертолёте. Нет, не сейчас. – Тогда я снова вспомнил про Марию и воробушка. Так Сигма и стал моей раненной птичкой. Я не думал о том, что будет, когда он очнётся. Просто помогал ему и лечил, а там уже его решение упорхнуть или остаться...