***
Прошло несколько дней, пока гули оправлялись от важной потери. Едва ли разум мог забыть до боли знакомый образ, походку, лицо. Хотя лицо Саншайн водному гулю уже давно не вспомнить, ведь они не были так близки. Она вообще не была сильно близка с кем-либо. Странности, возможно, всю жизнь преследовали её, пока не напитали ауру. Она часто была нервной, отстраненной. А после концертов её вообще было трудно где-то найти, и неизвестно где пряталась. Может копалась в своем тайном логове? Как бы там ни было, этим ранним утром, когда заря словно глоток горячего молока, а сон сладок будто мёд, одна из Сестер посетила покои басиста. Она сообщила, что Папа наконец вернулся в аббатство и созывает на собрание. И вот, разобравшись со своим до тошноты безобразным видом, Рейн не долго блуждал, чтобы добраться до привычного для собраний места. Готическая часовня ― стариное здание, хранящее в себе историю длиной в бесчисленные сотни лет. Крепкость и вечная новизна которого, и по сей день охраняется тёмными силами. То ранее излюбленное место для ведьминских шабашей, чёрной магии. Что и по сей день актуально, но уже захваченное коварными чертями. Это действительно то место, которое гули обязаны посещать каждое утро. Ведь пока в это время в церкви приступают к первой молитве, антихрист строит мерзкие заговоры за их спинами. Но это так, мелочи. На пороге часовни водного встретили гулетты, выражая особую радость спустя дни разлуки. Они, словно хранительницы врат, пропустили гуля вперед, что на самом деле должен был сделать Рейн… Внутри слабый, но сегодня почему-то тошный, запах воска ударил в нос, а сыроватые, специально испорченные по своим прихотям, стасидии приглашали присесть. И немедля, участники расположились в переднем ряду в ожидании остальных. Приятно иногда со скуки просто оглядеться вокруг. Осматривая высокий потолок, арочные витражные стекла, свод с пинаклями из каменного кружева, хочется думать, что в этом всем живет не только готика, но и души, воспевающие ночные арии, когда сумрак касается крыши. И весь этот замысел прекрасного, мгновенно теряет смысл, когда Папа 4 появляется в помещении. Это заставляет оглянуться, и заметить, что оказывается ритуальный зал уже полон. Как невежливо было, сам того не замечая, игнорировать их приветствия… ― Я рад снова видеть вас. Думаю вы все прекрасно понимаете какую тему я собираюсь поднять прямо сейчас. ― пребывая в своей смиренной печали, он сложил руки вместе ― Утром, несколько дней назад, мне приказали покинуть вас на некоторое время, чего я ослушаться не мог. По причине… Мне сообщили, что двое из вас были казнены за предательство. И теперь, когда вы все здесь, я могу лицезреть отсутствующих. Очень больно вновь с кем-то прощаться, и я… ― Папа, как же мы будем выступать? ― не выдержав поднялась с места Кумулус. ― Ох об этом… Сестра перенесла ближайшие концерты, пока мы не будем готовы. ― вздохнул Эмеритус чертвертый. ― Но ещё…***
Расположившись на скамейке под лучами полуденного солнца, Рейн обдумывал некоторые моменты прошедшего собрания. А что если что-то случилось плохое, раз уж Эфира решили казнить? Ведь он бы не пошел на предательство. Но что с Саншайн? О ней было трудно сделать такие выводы, она была всегда больше сама по себе. В своем каком-то замкнутом отдельном мирке. ― Карди, так больше не может продолжаться. Сколько раз они уже проворачивали подобное? ― послышался голос Сестры Император через настеж распахнутое окно над головой водного гуля ― В конце концов они озвереют и убьют всех нас. Не стоит ли нам избавиться от каждого? ― Сестра, мы не можем так поступить, хоть тут меня послушай. ― ответил голос, знакомый всем гулям. ― Чтож, твое дело. Но в таком случае, нам нужно срочно призвать новых. ― все тише звучал женский голос. ― И так мы тоже увы пока что не можем сделать. Тут пару дней будут церковные праздники, ты же не хочешь, чтобы получилось все как с Рейном? ― ловко повернул все в другую сторону глава. И когда голоса вовсе удалились, гуль был слегка в себе разочарован. Неужели появление под звон святых настолько сказалось на его чёртовой жизни, что главенства и не только, отзываются о нем в таком ключе? Разве это сделало его ужасным или отвратительным? Возможно взгляд натуры и характер слегка отличаются от обычно принятых для упырей, но ничуть хуже он от этого не стал. И честно сам понятия не имеет почему все так к этому цепляются. ― Я присяду, ты не против?― нежный голос вырвал из собственных мыслей. Кажется водяной стал чаще уходить в себя… ― Да, конечно. ― подвинулся Рейн, освобождая немного места. Цирус аккуратно расположилась рядом, иногда вздыхая с какой-то своей грустью. Похоже она была не особо настроена на разговор, но и терпеть бесконечное молчание тоже не хотелось. ― Раньше мы с Эфиром всегда сидели тут в перерывах.. ― с улыбкой полной печальной, но особо горькой прекрасности, мягко произнесла клавишница. ― О чем вы говорили последний раз? ― решительно спросил басист. ― Да ни о чем особо важном, просто шутили над Маунтином. ― подняла глаза приятная мадам. Снова молчание. Кажется решающее, чтобы понять задумчивый взгляд водного гуля. ― Послушай, Рейн, я знаю, что ты это так не оставишь. ― вскоре понижая речь почти до шепота, она взяла сокомандника за руку ― Дверь должна быть открыта, не теряй времени. ― Решимость электрическим разрядом пронзила каждую конечность. И как сказала Циррус, не теряя времени, дождь попрощался с собеседницей. По пути сознание его терзало. От страха неизвестности, до переживания быть кем-то пойманным. Но кридор по привычке был пуст, а интерес ― полон. Ничто не мешало проникнуть внутрь. И вот басист остановился перед светлой, совсем слегка пошарпанной дверью. Потирая потные от нервов ладони, он не торопился войти. Внутреннее эго билось в страхе встретиться с уходящим прошлым, ведь там весь Эфир, вся память. Его запах, вещи, воспоминания. Но в конце концов, набравшись решимости, дождь поворачивает слегка пыльную ручку. Пустая комнатка смиренно спит в своей тиши, в ожидании хозяина, который увы, больше не вернется. И однако, вид её слегка взбаламучен: кавардак в постели, окно нараспашку, да и одна из половиц отошла. Рейн увлеченный своей задачей вернул на место непрочную дощечку и обнаружил несколько коричневых капель на ней. Ещё немного таких же возле кровати. Вероятнее всего засохшая кровь. Осмотрев пол еще немного были обнаружены следы когтей возле окна и на комоде рядом. Была драка? Его пытались взять силой? Конечно не вежливо так поступать, но сердце требует правды. Пересилив себя, Рейн открыл чужой шкаф, затем ящики у стола, тумбочки и комод. Но ничего подозрительного найдено не было. Ставня внезапно ударилась от ветра, заставляя черта дернуться. Кстати говоря, окно… Все конечно было утверждено, но что если…? Басист аккуратно пробрался через разбросанные вещи и наклонился через подоконник. Внизу на траве мягко расположился грязноватый пиджак Эфира. И уже через пару минут Рейн задыхаясь, дрожащими руками поднимал вещь с земли. У рукава немного разошлись швы, а в зоне спины и воротника совсем разодрано. И обнаружив еще несколько выделяющихся, предположительно кровавых, маленьких пятен, он стиснул пиджак руках. Резкий прохладный ветерок дуновенно разнес родной запах. Слезы вновь накатили, вспоминая как после концерта Эфир приобнимал его и Содо за плечи, или трепал по голове за хорошую работу. Эта его по-матерински теплая забота не только в аббатстве, но и во время выступлений. Ему не составляло труда завязать шнурки, поправить галстук или еще чего, пока Папа болтает с фанатами. И казалось бы, так его не отпустить, но уж точно не хотелось выкидывать по-настоящему важную находку ― последнюю частичку от него, которую Рейн так судорожно сжимает в руках. Как бы то ни было, уже вечерело. На улице становилось все прохладнее, а из кустов все громче были слышны стрекотания кузнечиков. Но прежде чем вернуться в покои, водный гуль убедился, что уничтожил все улики своего пребывания в чужой комнате. И даже забрал с собой найденный пиджак. Не желая выходить на ужин, он еще немного погулял по коридорам, высматривая последние лучи солнца за кромками деревьев. Сегодня ночь обещает быть тихой, дивно холодной, поэтому как только закончится последний прием пищи, Сестры Греха покажутся в коридорах, чтобы закрыть пока еще вольно распахнутые окна. Пройдя в свою комнату, где свечи горели уже на треть, Рейн еще раз остановился, любуясь находкой. Ткань пиджака красиво искрилась под лунным светом из-за блестящих вкраплений. И все-таки стоит подлатать его… Выпросив у гулетт швейную коробочку, он приступил к работе. И вот, делая несколько стежков, гулю стало любопытно: «Что все-таки ждет после потери второго шанса? Его душа просто исчезла или где-то под натиском еще одной судьбы? И все же не дает мне покоя тот след от когтей и засохшая кровь.» ― Рейни…? ― вдруг послышалось в дверном проёме, заставляя дождя чуть было не выпустить иглу из рук. В покои вошел растрепанный Дьюдроп. В его серо-голубых глазах все еще таилась печаль и скорбь, которую он так старательно пытался скрыть. ― Слышал призыв назначен на послезавтра. ― он вдруг непонятно нахмурился ― Это…Откуда у тебя его пиджак? ― Сегодня я нашел его на улице. ― не поднимая головы, Рейн продолжал работать с тканью. Видимо гулю совсем не хотелось говорить о сегодняшнем проникновении. Лунный свет залил комнату, выхватывая из темноты теневые силуэты. Содо, словно какой-то кот, поморщился, негодуя от сильной яркости ночного светила. ― Я нашел это у себя на полу утром. ― низкорослый протянул коричневую, почти красную, невидимку. ― Нашел? Хочешь сказать это не твоя? ― упырь недоумевающе вскинул бровь. ― Нет. Я использую невидимки, предоставленные мне, а именно ― черные. Не думаю, что где-то в духовенстве есть такого цвета, ведь под маской не должно быть видно что-нибудь, особенно ярких деталей. ― пожал плечами Содо, всматриваясь в тёмный бархат его глаз. ― Ты знаешь чья она? ― басист покрутил аксуссуар перед светом. ― Ну знаешь… Как-то я перепутал гримерки, но перед тем как закрыть дверь, на одном из столиков я заметил несколько таких. ― ответил огненный. ― Могу я взять ее себе хотя бы ненадолго? ― с надеждой отвлекся водяной. А когда получил одобрительный кивок, то незамедлительно сунул заколку в карман галифе. Рейн вернулся к пиджаку. Он лишь пару раз поднимал голову на товарища, удивляясь его молчаливости и усидчивости сейчас. Однако тот не издавал ни звука. Лишь глаза его, полные печали, существовали, пожирая пустоту перед собой. Так прошло минут тридцать, не более. Басиста уже клонило в сон, да и пальцы не слушались, однако бросить дело нельзя. Едва слышный рокот где-то неподалеку постепенно стих. И Рейна всё же беспокоило, что Содо до сих пор молчит. Если он ничего не хочет, тогда зачем всё еще сидит тут? Наконец их взгляды встретились всё еще в томительной тишине. Но чем дольше молчание, тем труднее начать. Тогда Содо отвел взгляд и глубоко вздохнул, словно собираясь с силами. Когда он заговорил, голос гитариста был тверд.***
/// Когда произошло крупное восстание гулей Мелиоры, всем известно, что духовенство затаилось на дне. На дне своей репутации, в разбитой скорлупе, с запятнанными стенами. Эра полная печальной известности, страха и кромешной темноты. И честно говоря, это были самые тяжелые времена, которые как следует прошлись по моей молодой шкуре. Нулевой год, мертвое молчание пустых коридоров, подорванное доверие не только Сестры Император, рвущей на себе волосы от безумия и злости. Находиться в здании было по-настоящему опасно, особенно после избавления от предателей и от Папы 3, так сильно разочаровавшего её. Мне приходилось подолгу сидеть в своей комнате, не решаясь покинуть её. Было действительно страшно за свою жизнь, ведь в предательстве были обвинены не только бывшие сокомандники, но и Сестры Греха, которые всегда все знают и все видят, но молчат, пока точный вопрос не будет задан. В те времена головы летели одна за другой, а тела девались неизвестно куда. Но в конечном итоге в опасном пребывании в аббатстве я убедился, только когда пришли и по мою душу. И нет, не за тем, чтобы убить, а чтобы поменять все кардинально. Сестра решила, что если меняется власть, то вспомнив обо мне, она решила, что должна измениться и стихия, унеся за собой грязное прошлое. Была тихая туманная ночь, когда они подожгли меня пока я спал. Я проснулся в агонии, крича и извиваясь как бешеный змей. Даже пламя в аду не приносило столько боли. Вскоре пламя отступило. Просто растворилось вместе с моей чешуей. Когда я нашел в себе силы подняться, то обнаружил как отвратителен: все тело было грязным и неистово болело, кожа теперь ощущалась тончайшей, словно её и не было, а рога ― отдельный кошмар. Один пошел трещинами, а второй и вовсе сломался. * Послышался тонкий и резкий звук ― это Рейн перегрыз нитку, завершив шитье. Он перевел взгляд на умолкшего сокомандника и еле сдержал смешок от столь умилительной картины: огонек едва пытался не уснуть, опершись на руку, но его глазки уже давно слиплись. Но он тут же проснулся, когда водяной задул последнее, что оставалось от плачущей свечи. Неужели такой тихий звук разбудил его?. ― Оставайся у меня, уже поздно. ― откинув толстое одеяло, дождь поправил подушки. Однако, огненный твердо решил, что до рассвета история должна быть рассказана. Поэтому, устроившись поудобнее рядом, он продолжил. * Тогда, по-дедовски ковыляя я добрался до душа и повернул оба крана. Меня с головы до ног окатило острой болью, словно тысячи гвоздей впивались в моё голое тело, покрытое сильными ожогами. Оно как старое и хрупкое, вот-вот бы развалилось. И действительно, единственное, что осталось от прошлой формы ― второй рог, буквально раскрошился под напором воды. В этот же день зеркало в ванной было разбито моими руками. Мне стало до глубины души противно моё тело. Эти обугленные острые когти, отвратительные шрамы от жабр, отсутствие рогов и тоненький облезлый хвостик… Кровоточили ежедневно. Я выглядел как жертва. Слабый. Окровавленный. Разбитый. Гулям конечно не страшны какие-то травмы, ведь способность к регенерации быстро справляется с такого рода проблемами. Однако смена стихии ― крайне болючее и неподвластное привычной способности. На полное восстановление потребуется год, если не несколько. Как и было на самом деле. Так продолжалось вплоть до возобновлений ритуалов призыва. Была наконец объявлена новая эра, которая только готовилась, чтобы начать официально. К тому времени я уже привык к новой стихии, как и тело привыкло к новой температуре. Волосы от пепельно-белого перешли в рыжину, приобрели более яркий огненный вид. Клыки стали острее, наконец появилась стрелочка на конце хвоста, как и рога ― острые и прямые, но немного странные у основания. Однако, как бы хорошо это не звучало, тело продолжало ныть, а некоторые части еще кровоточить. Поэтому регулярно приходилось менять бинты. С этим мне помогали Сестры Греха, а когда состоялся первый призыв спустя столько времени, то Эфир заменил мне всех. В конце концов, именно он вернул мне запах жизни, доверия, эмоций, любви. Мы проводили почти все свободное время вместе, а на основе этого и появилась наша связь. Я не уверен, были ли это исключительно сексуальные отношения, но уверен, что не был влюблен. Меня, как последнюю скотину, тянуло к нему исключительно ради своей похотливой выгоды. И сейчас я непременно жалею, что пользовался телом, на тот момент единственного и ценного друга, когда вздумается. ///***
― Вы и по сей день были в отношениях? ― чуть поёрзав спросил Рейн. ― Нет. Позже я понял, что не желаю этого и прервал связь. ― ответил гуль. Повернув голову Рейн столкнулся с томным взглядом, прожигающим насквозь. И не выдерживая напора, выдал уже ранее пройденный вопрос. ― Скажи, о чем ты последний раз с ним говорил? Может было что-то странное…? ― поджал губы басист. … Он молчал. Было понятно, как поменялось выражение его лица. ― Не вздумай играть в сыщика, Рейн. ― отрезал Дью. ― Нет-нет, я просто…― попытался отмахнуться рыбка. ― Послушай, я потерял столько дорогих мне гулей и не хочу, чтобы тебя тоже убили. ― речь в конце дрогнула, и он с особой нежностью вжался в теплые объятия водного гуля, уткнувшись в тёплую грудь. ― Не смей меня бросить. ― прозвучал горький шепот, которому басист отказать был не в силах.***
Вокруг туман, слишком густой, чтобы разобрать что-либо. Дымовая завеса резала глаза, и уже было не понятно в какую сторону и как долго он идёт. Гуль воды, словно уже не один десяток столетий, нервно блуждал по окрестностям в неизвестном направлении, в надежде прийти хотя бы куда-нибудь. И наконец у него выходит. Впереди, совсем рядом виднеется что-то. Что же это? Подобравшись ближе он разбирает фигуру, стоящую спиной. На его щее неглубокая рана, а ниже ― неспокойно мечется хвост. Вот он. Эфир. Бледность его лица, уставший, потрепанный вид и холодные на первый взгляд ручки… Интересно, как долго он уже тут? Взбаламученный вид его, с парой слегка кровоточащих царапин на щеке, заставлял беспокоиться. Но он улыбнулся при виде дождливого гуля, совершенно безобидно и ласково, как всегда. Ну почему? Почему он так смотрит? С таким сожалением и печалью, пряча блеск в глазах. Тут же его грустная улыбка дрогнула, губы зашевелились, но не произнесли ни звука. Однако несколько фраз, разбивающих последние осколки внутри, можно разобрать: «Я ни в чем не виноват», «Не плачьте по мне», «Все хорошо», «Я люблю вас». После он обнимает так невесомо и неощутимо, и силуэт его пропадает во вновь сгустившемся тумане, пока басист сжимает в руках последние воспоминания.