Лебедь белая

По трибунам морскими волнами катается радостный возбуждённый галдёж, похожий на птичий базар где-нибудь на скалах на океанском прибрежье. Непривычно громко по сравнению с обычными парами по физре. Зато в коридорчике, в котором тусуются спортсмены, представители своих вузов, контрастно тихо. Парни в олимпийках сбились в кучки по своим и лишь изредка перебрасываются парой-другой слов. Они поправляют шапочки, вертят в руках защитные очки и практически не обращают внимания на соперников, обсуждая абсолютно отстранённые темы, вроде выхода третьего Балдурс Гэйта или нового Джона Уика. Никакого вызывающего поигрывания мускулами, никакого трэштока и обещаний показать другим командам кузькину мать. Но всё равно от волнения неприятно сосёт под ложечкой. Как каждый раз, когда читаешь доклад перед всей аудиторией. Сколько ни настраивай себя, что все сидящие перед тобой в гробу видали, что ты там лопочешь, а всё же... Облажаться не хочется. Чонгук зевает уже который раз за последние пять минут и теребит собачку молнии. Стоящий рядом Канг чуть толкает его коленом. — Ты заебал, — беззлобно поддевает он и зевает сам, — Сколько можно? Я из-за тебя рот порву. Чон лишь утирает лицо рукой. А что поделаешь, если накануне он до двух часов ночи проторчал в лайне, переписываясь со своей прелестью. Казалось, никто не хотел первым заканчивать разговор, в котором душевные излияния перемежались с потоками мемов. Чимин рассказал ему, что отец принял "полномасштабные меры" после всей этой неприятной истории, но вот что это были за "меры", писать в диалог отказывался. Только прислал картинку с Дэйви Джонсом, запустившим свои щупальца во все дыры на лице Мерсера и пообещал рассказать при встрече. Чонгук поёжился и в ответ прислал мем с манки паппет. Оставалось только надеяться, что Чимина не ожидало что-то соизмеримое с Муном по степени омерзения. Руководство универа решило бросить все силы на то, чтобы замять громкую историю, и как ни в чём не бывало объявило соревнования по плаванию, чтобы похвастаться перед остальными вузами новым бассейном. Способ, конечно, аховый, но, с другой стороны, вечно держать траур никому не хотелось. Хотелось отвлечься и посмотреть на что-то приятное, способное увлечь и пустить в кровь немного адреналина. Чонгук соревноваться не собирался. Он, как и все, планировал отсидеться на трибунах, но Лян просто сцапал его за шкирку и поставил перед фактом, не переставая озарять помещение бассейна молодцеватой белозубой улыбкой. Пропустив мимо ушей все его увещевания насчёт кармы и других подобных присказок, Чон решил, что будет проще согласиться и сплавать разок, чем выслушивать укоризненные пассажи про нынешнюю молодёжь и про "а вот в наше время". И вот он здесь, сидит на скамье и шевелит пальцами ног в тапках, пока где-то там навострили камеры своих телефонов Тэхён и Намджун, готовые ловить все самые уебанские выражения его лица в процессе эстафеты, чтобы чморить его этим до конца жизни. И это не говоря уж о камерах тех самых поклонниц, что слали ему признания под фотками его задницы в кожаных штанах, которых после истории с видеозаписью меньше не стало. Чонгук слышал, что на соревнования приглашали и господина Пака, выслуживаясь и пытаясь продемонстрировать, что деньги, вложенные им в постройку этого бассейна, потрачены не зря и что если он решится профинансировать ещё что-нибудь, руководство универа будет на седьмом небе. Особенно выкручивался ректор, которого Пак охарактеризовал как "ненадёжного и некомпетентного для такой ответственной должности". Самого же Чона, ясный пень, интересовал совсем другой господин Пак. В переписке тот пообещал прийти, и мысли Чонгука текли именно в эту сторону, а не в сторону пятидесятиметровой водной дорожки. Когда пловцы всё-таки выходят к стартовым тумбам форменными четвёрками, гул голосов окатывает их штормовой волной. Не то чтобы все присутствующие были такими уж ярыми фанатами плавания, скорее, брызжущим энергией молодцам-студентам выпал легальный повод побузить и хорошенько продрать глотки. Чонгук, Канг и ещё двое ребят с физмата скидывают олимпийки, и к гулу примешивается пронзительный визг с сектора, который почти полностью занимали девчонки. Канг немедленно пользуется ажиотажем и охотно позирует, как на соревновании "Мистер Олимпия", принимая позы греческих статуй. За это он удостаивается пинка от одного из товарищей по команде. — Хорош кривляться, мистер Июнь, бля, — одёргивают его. Канг не тушуется, а натягивает очки и первым залезает на тумбу. Чонгука оставили замыкающим в эстафете четыре по пятьдесят. Пока ребята готовились к старту, он, щурясь, окинул взглядом трибуны. Полные, прямо целая сплошная масса из людей. Масса эта волнуется, перетекает, галдит, и взгляд соскальзывает, ему не за что зацепиться. Обведя её практически всю, Чон уж было сдаётся, решив, что не в силах объять необъятное, но тут взгляд всё-таки цепляется. Эта светлая макушка служила ему маяком на протяжении долгих месяцев. При всём желании потерять её надолго он не сможет. Чимин сидит на своём месте с такой же гордо прямой спиной, как и всегда. Только теперь серые глаза не обжигают холодом, а взгляд устремлён на Чонгука, а не сквозь него. Увидев, что и Чон смотрит на него, он поднимает два пальца, разведённых буквой "V". Виктория. Пожелание победы. А Чонгук быстро, практически незаметно для посторонних, на миг прижимает два своих пальца к груди. К тому месту, где бьётся сердце. Пак сдержанно улыбается в ответ на этот жест. Звучит свисток. Чонгук переключается, полностью сосредоточиваясь на ярко-голубой водной глади, мгновенно вспененной нырнувшими в неё спортсменами. Трибуны галдят и беснуются, а Канг немного, буквально на десятые доли секунды, вырывается вперёд. За ним, практически ноздря в ноздрю, набирает скорость студент из университета Корё. А вот Ханянг отстаёт и плетётся в самом конце. Лян, держа невозмутимое лицо, всё же выдаёт волнение, нервно прохаживаясь туда-сюда вдоль бортика. Его мышцы, распирающие тесную футболку, бугрятся под тканью, а черты скуластого лица становятся ещё резче, чем обычно. Ему явно хочется показать коллегам на новом месте, что олимпийский чемпион в прошлом способен воспитать новое поколение спортсменов на новом месте, причём буквально с первого семестра занятий. Канг хлопает рукой по бортику, и в тот же миг в воду прыгает следующий парень с физмата. Чонгук краем глаза замечает Тэхёна, подскакивающего на своём месте рядом с флегматичным Намджуном. Тот, поняв, что друг обратил на него внимание, растягивает губы в квадратном оскале и поднимает вверх два больших пальца. Чонгук только качает головой. — Так, Ем, ты следующий, — Лян подталкивает в спину предпоследнего спортсмена, — У нас отставание уже на три десятых, если ещё и ты запорешь, Корё нас сожрут. Помни, ноги, главное — ноги, — напутствует он. Чонгук натягивает очки. Они туго сдавливают череп и впиваются в кожу. Видно через них довольно паршиво, но таинственная лёгкая улыбка, подобная улыбке Моны Лизы, всё равно стоит перед мысленным взором. А ведь ему было до глубокой звезды, как они проплывут эту эстафету. А теперь вот, зная, что на него смотрят определённые глаза, уже не хочется забивать хер на этот заплыв. Нет, ему не хочется нарочито играть мускулами и строить из себя невесть что перед объектом своих воздыханий. Что он, Чонгук, из себя представляет, он ему уже заявил. Теперь просто хочется, чтобы у него был лишний повод порадоваться. Пусть даже и такой ерунде, как победе в межвузовских соревнованиях по заплыву четыре по пятьдесят. Чонгук взбирается на тумбу и упирается в её передний край костяшками согнутых пальцев. Лян, уже весь серый от беспокойства, похлопывает его по плечу. — Уже пять десятых, — бормочет он, — Чон, вся надежда на тебя. Поднажми и не дай этим из Корё нас уделать на нашей территории. Чонгук ограничивается скупым "угу", напряжённо следя, как Ем догребает до бортика. Едва тот заносит руку для касания, Чон подбирается всем телом и выстреливает вперёд, как пружина. Он глухо ударяется о воду и входит в неё как нож в масло. Вопли трибун глушатся водной толщей. Этот барьер такой бесконечно тонкий, но Чонгук будто оказывается в другом мире, где нет ничего, кроме плеска брызг и собственного колотящегося сердца. Он не считает секунды и их десятые доли. Он просто прорезает воду головой и загребает руками. Он не думает о том, победят ли их ребята из Корё и сильно ли от этого разочаруется Лян. Даже в такие волнительные и адреналиновые мгновения Чонгук думает о том, что они не виделись с Чимином уже несколько дней, только переписывались. После того смущающего обеда в доме его отца Чонгук на полном серьёзе предполагал, что Пак не захочет продлевать с ним знакомство. Он помнил его пылающие скулы, когда за столом обсуждались неприятные аспекты его половой жизни, а его самого выворачивали наизнанку. И хотя его не стыдили и не обвиняли в том, что он ступил на такую скользкую дорожку, оказаться на предметном стекле под микроскопом было слишком неприятно для и без того травмированной психики. Но Чимин даже пришёл на эту дурацкую эстафету. А накануне, в той ночной переписке обещал ему рассказать, что творилось в его жизни за эти томительные несколько дней. И теперь этот заплыв — единственное, что отделяет Чонгука он того, чего он ждал от этого дня больше всего. Чонгук с чувством шлёпает рукой по бортику, выныривает и тут же стягивает давящие очки. Физрук Лян на миг замирает, дожидаясь результатов на судейской таблице, а в следующий момент подпрыгивает на месте, как всполошённый заяц. Чон оборачивается и щурится на ярко-оранжевые цифры. Корё остался позади. Всего на пару несчастных десятых секунды, но позади. — Победа достаётся хозяевам соревнования, — объявляет судья в микрофон, а трибуны беснуются, бросают в воздух чепчики и едва ли не целуются взасос. Чонгук на это хмыкает и выныривает. — Красавчик, Чон! — от избытка чувств Лян хлопает его по плечу так, что на коже наверняка остался мощный след в виде его пятерни, — Пятёрка за полугодие без зачёта! — Спасибо, — усмехается Чонгук, пока от места удара разбегаются колючие мурашки. Он подбирает олимпийку со скамьи и стягивает с себя шапочку, направляясь к выходу. Ажиотаж не спадает — впереди ещё соревнования у старших, выпускных курсов и магистрантов, а также соревнования среди девушек. Воодушевлённый этим фактом Канг спешит в раздевалку впереди всех, чтобы успеть как раз к моменту, когда можно будет поглазеть на красоток в купальниках. Чонгук плетётся позади своих одногруппников. Уже у самой двери его неожиданно хватают за локоть и не дают скрыться в раздевалке. — Привет, чемпион. Душа Чонгука обливается сладким сиропом. Так и не пройдя в дверь, он закрывает её и облокачивается, подпирая плечом стену. — И вам не хворать, господин Пак. Чимин скрещивает руки на груди и сдувает падающую на лоб чёлку. — Плаваешь ты лучше, чем играешь в волейбол, — усмехается он. Чонгук улыбается, чувствуя себя сытым котярой, на которого посветило солнышком из-за тучки. — И это уберегло меня от очередного кофейного душа. Пак кусает губу и на миг опускает взгляд. Вид у него становится какой-то смущённый. — Извини за это... Нервы были... Ни к чёрту. Чонгук чуть наклоняется к нему и выдыхает чуть слышно: — У меня теперь вкус пряной ванили ассоциируется с тобой. Сразу вспоминаю твои сердитые глаза. Чимин хмыкает. — Не самая плохая ассоциация. Я ожидал похуже. И, не давая Чону опомниться, добавляет: — У тебя есть планы на вечер? — Есть, — кивает Чонгук. Чимин заметно тушуется. Его руки на груди сплетаются туже. — А... — Хотел позвать тебя в логово диких волков, — не позволяя ему окончательно сникнуть, предлагает Чон, — Тэхён привёз от родителей отличное домашнее вино. Не всё же тот твой отвратительный виски хлестать. Чимин уже открывает рот, чтобы ответить, но тут из раздевалки появляются парни с физмата. Канг мимоходом скользит по лицам стоящих у двери, и на лице Чимина его взгляд застревает. Канг неприязненно кривит рот. — Раздевалка свободна, ваше превосходительство, — ядовито роняет он, — Только подождите, пока выветрится наш нищенский запах. — Рот прикрой, кислота с языка капает, — досадливо шикает на него Чимин. — Слышь, у тебя что, слишком дохуя фарфора во рту?.. — Да иди уже, боец, — вклинивается Чонгук. Он выпрямляется и становится между одногруппником и Чимином, закрывая последнего своей спиной. Канг с кривой усмешкой цокает языком. — Ты чё, влюбился в него, что ль... — Заплыв девчонок уже объявили. Канг подскакивает на месте взбудораженным сусликом. — Ох, мать... — он поправляет на плече сумку и припускает по коридору. Пока Чонгук провожает его взглядом, Чимин делает шаг и на миг прижимается к его спине грудью. — Мой герой, — подъёбисто шепчет он. Чон оборачивается. — Так что насчёт?.. — А что твой друг? Не разозлится, что ты его вином распоряжаешься? — Ему одному столько всё равно не выпить. Чимин улыбается. — Тогда поехали, шерстяной волчара. Чонгук ловит его руку и на миг сжимает пальцы. — Подожди здесь. Я мигом. В раздевалке он достаёт из вещей телефон. Там уже висит сообщение от Тэхёна, где он говорит, что Чонгук в плавательных очках похож на крота, и интересуется, пойдёт ли он после соревнований на попойку, организованную старшими курсами, куда самого Тэхёна позвал Ви-сонбэ. "Сорян, другие планы", — быстро набирает Чонгук и оставляет телефон на скамье, пока переодевается. Уже перед самым выходом из раздевалки ему прилетает: "Какие ещё в пизду планы? Шли их всех нахуй до востребования". Чонгук только усмехается. "Меня зовёт моя лебедь". Не проходит и десяти секунд. "Оу". "Ну удачи тогда". Своё "спасибо" Чонгук проговаривает уже себе под нос, толкая дверь раздевалки.

***

— Она потом ещё долго пряталась от меня и уворачивалась, когда я тянулся её погладить. Обидно было до поноса. Но потом ничего, расслабилась и, кажется, простила. Чонгук смеётся, отпивая из своего бокала. — Страшный ты человек, оказывается. Чимин морщится, гоняя остатки багровой жидкости по хрустальным стенкам. — Я как лучше хотел. С самыми добрыми намерениями... Теперь-то понимаю, чего она от меня шарахалась, а тогда даже сопли пускал, почему она не хочет со мной играть. Они сидят на подоконнике кухни в квартире Чонгука и пьют привезённое Тэхёном вино. Хозяин свесил ноги из окна и беззаботно болтает ими в воздухе. Проём узкий, и сидеть приходится впритирку. С улицы ноги Чонгука щипает колючий холодок, а плечо греется от плеча Чимина прямо через рукав свитера грубой вязки. В качестве нехитрой закуски к вину Чон решил настрогать сыра и остатки буженины из холодильника. Пока он хлопотал по кухне, в какой-то момент задел локтем подставку для ножей, и один из них выскользнул и воткнулся лезвием в пол. Вернее, он почти пронзил своим кончиком ступню Чонгука, но так счастливо вошёл аккурат между пальцами ноги, что даже не задел кожу. Только продырявил носок. Чон ещё несколько секунд пялился на это безобразие охреневшим взглядом, а потом расхохотался. Когда он пояснил перепугавшемуся Чимину, в чём дело, тот выдохнул и покачал головой. — Срочно надо бежать за лотерейным билетом, — сказал он, — Тебе явно сегодня везёт. Чонгук только загадочно ухмыльнулся на эти слова, возвращая нож в подставку, но ничего не сказал. А на языке так и вертелось, что упавший между пальцев нож — не самое большое его везение за сегодня, как и победа в заплыве. Самое большое сидит у него сейчас на подоконнике, у него с плеча спадает широкий ворот его свитера, а улыбка заставляет Чонгука глубоко внутри мурлыкать от переполняющего его восторга. Никогда он ещё не ощущал себя настолько бессовестно влюблённым, как сейчас. От упавшего ножа разговор плавно перетёк на тему того, что было бы, если лезвие вошло в ногу, оттуда — на серию из "Друзей", где Чендлеру в доме Моники случайно таким же упавшим ножом отсекло мизинец на ноге, а в больницу во льду привезли не палец, а кусок морковки. А потом Чимин поведал ему, как, будучи совсем маленьким, он хотел стать ветеринаром и пытался "лечить" жившую у них тогда кошку. В один из таких дней его родители, вернувшись домой, обнаружили бедное животное до глаз завёрнутым в криво намотанные бинты, будто её нарядили в костюм мумии на Хэллоуин. По признанию Чимина, тогда же он вознамерился ещё и побрить ей пузо, представляя, что готовит её к операции, но кошку вовремя спасли. Кошка потом ещё долго чуралась сопливого Айболита и забивалась под диван. — Так что? Не уморил ты животинку насовсем? — усмехается Чонгук, доливая бокал Чимина. — Неа, — Пак сдувает чёлку со лба, — Она потом ещё больше десяти лет у нас прожила. Ушла на радугу совсем дряхлой старушкой. Чон выдыхает в вечернюю темноту. Изо рта у него вырывается лёгкий парок. — Так... — говорит он, — Что там за "полномасштабные меры"? Надеюсь, они не означают возвращение в тот лагерь? Чимин глотает вино и мотает головой. — Нет, — он поправляет спадающий с плеча ворот, но тот упорно ползёт обратно, — Меры... Иного рода. Он закусывает алкоголь маленьким кусочком сыра и вздыхает. — Отец забеспокоился о том, что я мог... Ну... Подцепить, — говорит он. Несмотря на то, что он пытается бравировать, а голос его звучит равнодушно, Чонгук притиснутым к нему плечом чувствует, как скакнуло напряжение, — Повёл меня к знакомому венерологу. Чонгук находит ладонью его ладонь. Он сжимает её, простывшую от холодного дуновения из окна, и поглаживает тыльную сторону большим пальцем. — Так вот что означала та картинка, — тихо замечает он. — Угу, — кивает Чимин, — Залезли ко мне во все дырки. Не скажу, что это было хуже, чем с Муном... Но больно пиздец. — Трубку вставляли? — сочувственно спрашивает Чонгук. — Ага. Тебе делали такое? — Делали. — Тогда ты меня поймёшь, — невесело хмыкает Чимин и снова прикладывается к вину. — Да уж, — Чон ободряюще сжимает его руку, — Единственная процедура, которая заставляет тебя пожалеть о длине своего члена. — В задницу тоже залезли, — Пака, видимо, понесло на откровения, — И кровь на ВИЧ взяли. Чувствовал себя дешёвой давалкой с трассы, из тех, которые у дальнобоев сосут. Я потом чесался весь. Мне казалось, что я весь какой-то... Заразный. Пока бумажка не пришла, успел решить, что гнию изнутри. Пак бросает на Чонгука взгляд из-за плеча. — Отрицательный, если тебе вдруг интересно. Чон касается тыльной стороной ладони его щеки. — Я и не сомневался. Чимин приканчивает остатки вина. Он долго рассматривает опустевший бокал в своей руке. На щеке теплеет незримый след от прикосновения Чонгука. — Всё понять никак не могу... — задумчиво тянет он. — М? — Как тебе... — Пак сглатывает, — Как тебе не противно... После того, что ты видел? Чонгук цокает языком. — Опять ты начинаешь... — И всё-таки? Я вот точно бы побрезговал. Наверняка омерзительное зрелище. Более омерзительно только непосредственно во всём этом участвовать. Чонгук разворачивается и втаскивает свои ноги с улицы в тепло кухни. — Посмотри на меня. Чимин поднимает глаза на Чонгука. Тот смотрит на него с такой щемящей нежностью, что это даже вгоняет в краску. Чон касается кончиками пальцев его шеи за ухом. — После того нашего разговора я понял, что ты попал в беду, — проникновенно говорит он, — И в Муне я видел лишь досадную помеху. И мне просто хорошо на душе от того, что мне удалось вырвать тебя из его лап. Я пронзил стрелой коршуна, который терзал мою белую лебедь. Чимин замирает с приоткрытым ртом. Его глаза такие же огромные, как и тогда, у стен второго корпуса. Только чувства в них совсем другие. Отчаяния в них больше нет. Есть отголоски затаённой боли. А ещё — недоумение от слов, которые он только что услышал. — Ч-что? — выдыхает он на грани слышимости, — Как ты меня назвал? Чонгук кусает губу. — Прости. С "моей" я погорячился... — Нет-нет-нет... Я про... Лебедь? — Я называл тебя так про себя, — усмехается Чонгук и трёт пальцами загривок, — Лебедь белая. Чимин вздыхает. Его глаза влажно блестят в свете кухонного светильника. — И когда я... Когда я тебе нагрубил... Я всё равно был... Лебедью? — Ну, у этих птиц в принципе характер паршивый... Так что да. Чонгук отставляет опустевший бокал. — Единственное, чем ты мог меня расстроить, — это мыслью, что ты можешь никогда не стать моей белой лебедью. Но... Чонгук не успевает договорить, что там за "но". У него стремительно кончается воздух в лёгких, а сердце в момент пропускает удар. Губы у Чимина очень горячие и сладкие. Со вкусом домашнего вина. А запах его тела... Такой же упоительно родной. Чонгук обхватывает руками его всего, стискивая в своих медвежьих объятиях. Разгорячённое вином тело отдавало ему свой жар и раскаляло воздух вокруг них так, что никакому холоду из окна остудить его было не по силам. Свитер снова предательски сползает, обнажая трогательно хрупкое плечико. Чонгук проникает руками под его подол и сжимает ими тонкую талию, гибко волнующуюся в этих объятиях. Чимин пьёт его. Вытягивает его душу через рот, пьянит его своим теплом похлеще любого алкоголя. Искушает своей податливостью, странно сочетающейся с властностью и требовательностью. Отдаваясь, подчиняет. Чонгуку кажется, что он несётся отвесно вниз с самой крутой горки на аттракционах, такой, что мерещится, что твои внутренности остались где-то позади. И эти горки устраивает ему Чимин на подоконнике этой маленькой кухни одним тем, как целует его, горячо сминая губы и едва слышно поскуливая в этот поцелуй. Чонгук запускает пальцы в его волосы на затылке и пропускает их между пальцев. Они мягкие настолько, что кажутся совершенно невесомыми. Когда воздух в лёгких заканчивается, Чон отпускает желанные губы и оставляет крепкие отпечатки на щеках и скулах Пака, целует его за ухом и дуреет от того всплеска эмоций, что волнами раз за разом бьёт ему в голову. Чимин льнёт к нему, подставляется под ласки и ласкает сам, поглаживая Чонгука по затылку и будто поощряя целовать себя так, как хочется самому Чонгуку. От этой вседозволенности и сладости момента тот натурально сходит с ума. — Ты слишком хороший, чтобы быть настоящим, — шепчет Чимин в забытьи, прежде чем позволить увлечь себя в новый поцелуй. Его слова подстёгивают Чонгука. Ему хочется сразу брать больше, тащить дальше. Доказывать, что он может ещё лучше, лишь бы получить подтверждение тому, что он всё делает правильно. И ужасается мысли, что мог в какой-то момент отступить, махнуть рукой и не ввязываться в это сомнительное дело... Вообразив, что мог никогда не узнать, каково это — целовать Чимина, Чонгук даже вздрагивает и прижимает к себе своего возлюбленного ещё теснее. Но история не терпит сослагательного наклонения. Всё же именно в этой реальности, а не в какой-то параллельной, Чон сделал все те решительные шаги, которые привели его к тому, что он имеет сейчас. К Чимину в своих объятиях. — Я... — лепечет Пак, — Сейчас я трезвый... Ну, почти... В общем, я достаточно трезв, чтобы... Чтобы отдавать себе отчёт в том, что делаю... Он прижимается к Чонгуку всем телом и чувственно выдыхает через приоткрытые растравленные губы. — Ты можешь не чувствовать себя виноватым. С этими словами он берёт руку Чонгука и тянет себе между ног. — Если, конечно, мои дурацкие рассказы про венеролога тебя не смутили. Чимин прикусывает пухлую нижнюю губу и чуть подаётся бёдрами вперёд. Чонгук глубоко и влажно припечатывает его в эти дерзкие, влажные от его слюны губы. — Хочешь меня смутить — придумай что-нибудь посерьёзнее, — довольно урчит он. Чон подхватывает Чимина на руки, понуждая его ухватиться за свои плечи и обвить ногами талию. Бережно придерживая свой ценный груз, он ответственно несёт его в спальню, оставляя окно на кухне распахнутым. Сейчас его мало заботят подобные мелочи. Ему больше хочется думать о том, что он уже во второй раз носит Пака на руках. Говорил, что сделает это, если потребуется. И сделает ещё, сколько бы это ни понадобилось. Чонгук бережно опускает Чимина на кровать. Тот тянет его за собой, не давая распрямиться, и обвивает руками шею. Его пшеничные волосы рассыпаются по покрывалу, а ресницы трепещут от скользящих поцелуев, покрывающих доверчиво подставленную шею. — Ты пахнешь хлоркой, — вдруг говорит он. Чон поднимает голову. — Хлоркой? — Угу. — Это после бассейна. Тебе воняет? Мне пойти помыться? — Нет, — Чимин вцепляется в его плечи, не отпуская, — Мне почему-то нравится. Чонгук чмокает его в кончик носа. — Маленький извращенец, — поддевает он его. — Эй, — Пак царапает ногтями его загривок, — Я вообще-то старше. Можешь звать меня хёном. Чон улыбается. Он находит рукой руку Чимина и подносит её к лицу. Миниатюрная ладошка утопает в его длинных пальцах. — Маленький хён, — чувственно рокочет он, крепко припечатывая горячим поцелуем прямо в её центр. — Прекрати, — выстанывает Чимин, откидывая назад голову, и в следующую секунду он стонет уже в поцелуй, ероша своими маленькими пальчиками волосы на затылке Чонгука. Чон подтаскивает его выше по кровати, укладываясь сверху. Их языки сталкиваются и переплетаются, касаясь так интимно, что от этого просто напрочь спирает дыхание. — Эта твоя серьга, — шепчет ему в губы одурманенный Чимин, — Так странно ощущается... — Тебе не нравится? — выдыхает ему в лицо Чонгук, заправляя падающие на лицо волосы за ухо. — Нет, нормально, просто... Непривычно, — Пак гладит его по выступающему седьмому позвонку, — А как ты вообще додумался проколоть язык? Не ради ли... "Острых ощущений"? Чон мотает головой, улыбаясь. — Неа. Вообще-то... Просто на спор. — На спор? — Ага. Я проспорил своему другу. Я сказал ему, что он не сможет съесть каролинского жнеца сырым и не пытаться заесть или запить его целую минуту. — Целым?! — Да ну нет. Я ж не совсем конченый. Надо было только самый кончик откусить. Да я и не собирался его на слабо брать. Это он вдруг заявил, что сможет съесть его и не поморщиться, а я сопливая девочка и на такое не решусь. Этот дурак обжёг себе весь рот, но довольный был, как слон. Ну и так как ему было очень больно, он захотел, чтобы больно стало и мне. Вот он и загадал, чтобы я проколол язык. Чимин качает головой. — Какие замечательные у тебя друзья, — с плохо скрытым сарказмом говорит он. Чонгук пожимает плечами. — Первое время я и сам мечтал отходить положенное время с этой фигнёй, а потом выбросить и забыть. Но потом привык и оставил. Чон наклоняется к Чимину и целует его в щёку. — Вот такой вот азартный дурак тебе достался, — шепчет он ему на ухо. — Да... — тянет Пак, — Азартный... Не будь этот "дурак" таким азартным, кто знает, где бы сейчас был сам Чимин. Старательно отгоняя от себя тени недавнего прошлого, он впивается губами в губы Чонгука. Чимин обхватывает ногами его бёдра и подаётся всем телом вперёд. Его пах прижимается к джинсам Чонгука и призывно трётся о него. Чон чувствует, как там твердеет и упирается ему в промежность. — Чимин-щи... — он берётся за подбородок Пака рукой. — М? Чонгук заглядывает хёну в лицо. — Ты уверен, что готов? Чимин вздыхает и прикусывает нижнюю губу. — Я... Я не знаю, — шелестит он, — Но мне надо что-то сделать, чтобы понять. Просто... Просто делай. Не спрашивай. Чон на миг касается щекой его щеки. — Я тебя понял. Он укладывается набок и укладывает с собой Чимина. Тот помогает ему скатить со своих рук свитер, весь вечер спадавший с плеча, и откинуть его в сторону. Пока Чимин переминает ладонями бока Чона под футболкой и гладит его поясницу, тот аккуратно расстёгивает ему молнию на джинсах. Он не стремится сразу снять, а запускает руку под пояс и накрывает рукой мошонку через ткань боксеров. Пак судорожно вздыхает, и движения его рук останавливаются, но он не отталкивает. Чонгук выцеловывает его шею и плечи, мягко массируя чуть напряжённый член. Чимин закидывает верхнюю ногу на бедро Чона и плотнее обвивает руками его торс. Он не ласкает его в ответ, и сам весь натянутый как струна. Чонгуку хочется, чтобы Чимин дал хоть какую-то обратную связь, но он просил не задавать вопросов, и потому Чон продолжается его наглаживать и чутко прислушиваться к малейшим реакциям тела в своих руках. Чимин начинает потихоньку двигать бёдрами, потираясь о ласкающую ладонь. С его губ срывается тихий дрожащий вздох. Ткань под пальцами становится чуть влажной. Чонгук массирует его настойчивее, не прекращая целовать мелованные щёки и трогая губами проколотую мочку. Атмосфера в спальне раскалилась настолько, что казалось, хватит одной искры, чтобы занялся пожар. Чон нависает над Чимином и запускает руку уже под напитавшиеся влагой боксеры. Но стоит ему коснуться ладонью самой плоти, как вспыхивает та самая искра. Чимин крупно вздрагивает всем телом. — Нет! Он отпихивает Чонгука от себя, толкая в плечи. Тот тут же отстраняется, тяжело дыша через приоткрытые губы и глядя на хёна широко распахнутыми глазами. Пак садится на кровати, поджимает колени к себе и роняет лицо на руки. — Хён... — осторожно зовёт его Чонгук, — Ты... — Прости. Голос Чимина звучит невнятно из-за прижатых к лицу ладоней. Он интенсивно трёт лоб пальцами, будто прогоняя какую-то галлюцинацию. — Прости, — повторяет он, — Дело не в тебе. Я... Я просто... Видимо, пока ещё не могу... Чонгук подсаживается ближе. Он проползает руками под прижатые к груди локти Чимина и обнимает его. — Не оправдывайся, — тихо говорит он ему в самое ухо, — Я и не ожидал, что всё получится так легко и с первого раза. Пак робко обнимает его в ответ. Вместе они ложатся обратно. Чимин комкает в пальцах футболку на спине Чонгука. — Только не принимай это на свой счёт. Ты совсем не похож на него, просто... — Я же говорю: не оправдывайся. Чонгук мягко целует Чимина в макушку. — Я даже после того единственного раза, когда этот хмырь лапал меня своими потными ручонками, чуть не проблевался. Мне не хватает даже воображения, чтобы прочувствовать всё то, что перенёс ты. Чимин сжимает его плечи сильнее. Носом он ведёт по шее Чонгука, ласкаясь и стремясь выразить всю тут гамму эмоций, что перемешалась в его груди и слепилась в один большой ком. Там было всё: и благодарность, и облегчение, и жуткий, сжигающий заживо стыд. — Я тебя не заслужил, — говорит он точно так же, как и тогда, хмурым утром, на той же кровати, что и сейчас. Чонгук вдыхает запах его волос. Вот бы была возможность продлить этот миг на бесконечность. Миг такого душевного и эмоционального единения, который невозможно повторить нарочно. Просто вот так лежать в обнимку, и чтобы это ощущение эфемерного ускользающего счастья длилось целую вечность. — Заслужил, — шепчет Чонгук, прижимая голову Чимина к своей груди, — Раз я сам говорю, что заслужил, значит, так и есть. Пак утыкается лбом в его яремную впадину. Его маленький хён. Маленький, как птенчик. И какой бы величественной белой птицей он ни был, вышагивая по коридорам универа с лицом дерзкой сучки, у которой весь мир под ногами, здесь, в этой маленькой спальне, в руках Чонгука он — просто птенчик. Всё его состояние, положение, возможности — это красивая картинка для всех остальных. А в этих руках он может не прятаться за маской и быть тем, кем он является на самом деле. Это Чонгук заслужил, чтобы видеть его таким.