Подлец Нотр-Дама

      – Браво! Все крикуны уходят, – воскликнул Пьер Гренгуар вслед удаляющейся процессии. – Мы можем спокойно насладиться пьесой.       Фролло кивнул, хотя пьеса его мало интересовала.       Поэт вернулся в залу со своим учителем, где его ждал неприятный сюрприз. В зале было совсем мало людей.       – Юпитер, где зрители? – спросил драматург у актёра.       – Это все, что остались... – ответил актёр.       – Пустяки! – смахнул поэт пот со лба. – Зрителей мало, но зато публика избранная, образованная! Пусть музыканты играют симфонию появления Пречистой Девы.       – Гренгуар, музыканты…       – Что с музыкантами?       – Ушли с дурацкой процессией.       Это был последний удар судьбы. Гренгуар ударил себя по лбу и зарычал, как зверь.       – Пьер, успокойся, – сказал Клод.       – Легко говорить успокойся. Я вложил в написание этой пьесы всю душу!       – Пьер, не всё потеряно...       – Что не потеряно?       Клод понимающе пытался успокоить блондина:       – Ты можешь снова поставить мистерию, на этот раз на рыночной площади. Верни истории первоначальный вид, чтобы она шла полтора часа, в не пять часов. Ты слушал мнения зрителей? Впиши в сюжет то, что они хотят видеть.       – Они хотят мордобоя! Они хотят голых баб! Они хотят, чтобы Юпитер и цари востока сняли штаны и затанцевали мавритянский танец посреди философского разговора! Мне пойти на поводу у этого сброда? Испортить все свои чистые мысли, запятнать свою сказку? Я лучше покончу с собой. Никому не нужны мои стихи, никому не нужен я!       – Пьер, постой!       Перед тем, как исчезнуть за дверями, Пьер обернулся к актёрам.       – Убирайтесь к дьяволу! Если мне заплатят, я с вами рассчитаюсь!       Он принял поражение, он отступил, но отступил последним, как доблестно сражавшийся полководец.       🐈‍⬛🐈‍⬛🐈‍⬛🐈‍⬛       Когда Гренгуар вышел из Дворца Правосудия, была уже ночь. Он размышлял, куда ему податься и что он не сможет вернуться в гостиницу, так как у него нет денег, и он по уши в долгах.       Праздничный город не разделял настроения поэта. Пьер бродил мимо обнимающихся пар, мимо весёлых огней, отблески которых падали на его грустное лицо.       Подойдя к берегу реки, Гренгуар стал под мостом по щиколотку в воду.       – Проклятый праздник! Теперь я нищий.       Ты так долго мечтал о славе, ты так мечтал увидеть Париж и получил блестящий провал. Так разбиваются мечты. Мою пьесу освистали варвары! Они не умеют ценить прекрасного.       О, Сена, с какой радостью я утопился бы, не будь вода такой холодной.       – Вперёд! – раздался голос за спиной поэта. Это был Клод Фролло.       – Не останавливай меня, учитель, решил, я утоплюсь.       – Я прошу тебя лишь немного подождать, Пьер, так как самоубийство – страшный грех. Говорят, ночами по улицам бродит монах-привидение, он убивает молодых мужчин. Тебе лучше дождаться, когда он тебя прикончит, чем покончить с собой.       – Ха-ха-ха, как смешно, ваше высокопреподобие!       Поэт ждал, что священник будет его уговаривать не нырять, но он смотрел наверх. Пьер направил взгляд туда же, куда и Клод. И присвистнул.       Эсмеральда шла по мосту и, видимо, тоже не разделяла всеобщего веселья. Козочка шла рядом с ней.       Через время девушка споткнулась на каблуках, удержала равновесие, чтобы не упасть, но уронила бубен. На мостовую с шумом попадали монеты, которые она заработала. Цыганка хотела их поднять, но её опередили бродяги.       – Это всё нам? Это всё нам, Эсмеральда? – спросил Гильом, пройдоха, выряженный в офицерский мундир.       Эсмеральда, выровнявшись и, убрав брезгливость с прекрасного лица, ответила безразлично:       – Вам!       – Как нам повезло, ты щедра, — сказал мошенник Матиас, пробуя монету на зуб. – Больше у тебя для нас ничего нет?       – А-а, прости, мы с тобой раньше встречались! — вспомнил откормленный пьяница. — Не узнал, это мы вчера с тобой в борделе Валь-д’Амур… я не заплатил, ты так расстроилась… хочешь верну твоё?       Проходимцы смеялись, девушка ускорила шаг. Они за ней.       – Ты действительно странная, – сделал вывод толстяк и положил в карман её две монеты.       – Что с тобой? Ты не в настроении? Проклятый аббат тебя напугал? – спросил шарлатан.       Эсмеральда вздрогнула. Она не могла выбросить из головы незаслуженные оскорбления и угрозы того священника. Он её нервировал, она искала спасение от него в своих чувствах к Фебу. Она стремилась к нему всей душой, как в чему-то светлому, как к лекарству от ядовитых людей, как к тому, кто будет её понимать и защитит, с которым не будет страшно. И проклятые бродяги очернили её в глазах прекрасного офицера!       Эсмеральда ответила гневно:       – Феб, наверно, считает меня воровкой! Из-за вас, негодяи! Вы обворовываете зрителей, когда я танцую. Он думает, что я с вами. Мне не отмыться в его глазах.       – Нет! Ты, видно, расстроена, что мы не делимся с тобой жатвой из карманов? — вставил оборванец с костылём.       Тем временем на пороге кабака «Яблоко Евы» появлялась хозяйка заведения и увидела шайку, только её гнев обратился лишь на девушку.       – Это опять ты, шлюха! Ты будешь гнить на виселице в своих дешёвых вызывающих лохмотьях! Нищая попрошайка! Убирайся вон!       – Сейчас уйду, – ответила Эсмеральда.       – Вызывает похоть у мужчин, а потом считает деньги. Ступай на рыночную площадь в поисках кому продаться!       Эсмеральда развернулась, не желая дальше выслушивать потоки брани. По гордо-поднятому лицу всё же капали слёзы.       – Что надо? – обернулась она к бродягам, ибо так и не отделалась от них. – Почему вы не можете оставить меня в покое?       Негодяи от неё отстали.       – Ах, какая хорошенькая… хорошенькая… козочка, – воскликнул Пьер Гренгуар, когда цыганка и её зверь проходили мимо него.       Бродяги с подозрением уставились на поэта – он не был похож на одного из них. Они хотели его окружить, требуя денег на выпивку, но их отвлёк шум, с которым приближалась шутовская процессия.       Фролло и Гренгуар рассматривали действие, как наблюдатели.       Первыми шли четыре фигляра, которые дули в трубы и объявляли:       – Дорогу Дуракам! Мы несём Папу. Дорогу Папе Дураков!       За ними шагали вприпрыжку несколько человек забывших надеть штаны; далее шёл человек в костюме пивной бочки и красный чёрт, а за ними красовался высокий брутальный толстяк в женском платье с боевым макияжем и в ужасном парике; а за ним двигалась телега, которую тянули полуголые рабы с нарисованными ранами, телегой управляла негритянская королева, вернее девушка в диком наряде, измазавшая лицо сажей, она порарошку хлестала рабов плетью.       Это лишь малая часть персонажей, участвовавших в шествии. Были и монашки, задиравшие платья и показывавшие всем волосатые прелести.       Архидьякон отвернулся к стене, а гуляки швырялись блестящей мишурой в его чёрную одежду. От лицезрения «беснования» Фролло испытывал брезгливость подобную той, которую гомофоб испытывает в наше время при виде гей-парада.       Фигляров одетых монахами и монашками было немало, и у всех на лицах красовались карнавальные маски, чтобы нельзя было отличить настоящих от ненастоящих. Стоит заметить, выряжались монахами обычные люди, а клирики предпочитали вырядиться в прочие костюмы.       Как читатель понял, в этом году настоящим монахам было запрещено участвовать в празднике шутов. Фролло разглядел молодого худого парня в костюме зайчика, хвостик кокетливо торчал сзади. Архидьякону показалось, что он узнал молодого причетника Собора Богоматери. С точностью он сказать не мог – тот был в маске.       Фролло бесился в своих мыслях:       – Этому 16 лет. Чтобы я в 16 лет участвовал в таких процессиях и плясал одетый зайцем... я проводил время среди книг и корпел над трудами.       Завтра надо распорядиться об обыске во всех комнатах монастыря... если мои подозрения подтвердятся и это действительно причетник, ему несдобровать.       Наконец-то несли уродливого горбуна. Лёхе уже вся эта клоунада надоела, он хотел спать.       – Что молчим, Квазимодо? Говори что-то! – спрашивали его.       – Вива, мой народ! – проснулся Лёха, он уже выдул бутылку вина и хотел ещё.       Фигляры ликовали:       – Благослови нас, святой отец! Благослови!       Горбатый лениво махал рукой над публикой.       Фролло возмущался:       – Квазимодо! Кривой, бесстыдный, пьяный!       – Он публике интересней, чем моя пьеса, – обиженно напомнил Пьер.       Носилки с троном остановили. Квазимодо подсунули листочек с молитвой. Он не понял, что от него хотят, потом по слогам зачитал:

      – Отче Бах, иже еси в винной смеси. Да изопьется вино твое, да приидет царствие твое; да будет попойка твоя, и в картёжной игре, и в кабаке. Вино наше насущное даждь нам днесь, и прости нам трезвость нашу, яко и мы прощаем собутыльникам нашим, и не введи нас в заушение, но избави сиволапых от всякого блага. Опрокинь!

      У Клода Фролло чесались кулаки.       – Отец Клод, как ты просил меня успокоиться, так и я прошу не делать лишнего, – уговаривал его Гренгуар.       Новые ряженые гуляки по очереди склонялись перед уродом, целовали в перстень, прося благословения на пьянку и разрешения тоже участвовать в процессии.       Увидя поэта со священником, две девушки сделали вид, что учуяли носом вонь.       – Сегодня всякий сброд выряжается священниками, а некоторые сброд по жизни.       Клод Фролло дождался своей очереди и склонился перед горбатым ниже всех. Звонарь хлопал и глазел по сторонам и не сразу узнал своего господина. Когда узнал, ему стало неловко.       Фролло выхватил из рук горбуна посох и ударил им его. Он схватил горбуна за ухо и поволок прочь из толпы.       – Святотатство! Он развенчал Папу, – кричали оборванцы.       Все ожидали драки, но звонарь собрался уходить вместе со священником. Их не хотели пропускать, тогда горбун растолкнул двух бродяг, делая проход, и пропустил своего господина вперёд.       – Чудеса! – удивился Пьер Гренгуар. – Но где же, чёрт возьми, мне поужинать?