Подлец Нотр-Дама

      Причетник искал Клода Фролло, чтобы сообщить ему новость о том, что сотворил его звонарь, и нашёл его в монастыре. Архидьякон в бешенстве ходил взад и вперёд.       – Ваше высокопреподобие! – попытался обратиться причетник.       – Итак, её ведут на казнь? Или её казнь состоялась? В котором часу казнь?.. Ничего не говори! Довольно!       Фролло в гневе сорвал с себя облачение и бросил его на руки изумлённому причетнику.       Он вышел на улицу и побежал сам не зная, куда, и встречая на каждом шагу мужчин и женщин, весело спешивших к мосту Сен-Мишель в надежде «поспеть ещё вовремя», чтобы увидеть, как будут вешать колдунью. Он же бежал прочь от этого мракобесия. Священника преследовал гул в ушах, все лица прохожих превращались в его глазах в чудовищные гримасы, подобные отражениям в кривых зеркалах, все звуки сливались в его голове.       «Сейчас её ведут на казнь? Она уже умирает? Или она ещё жива? – эти вопросы не давали ему покоя. – Казнь ровно в 12 дня. Сколько минут до 12? Нет, я не хочу знать».       – Подайте Христа ради, – просил грязный нищий.       Клод его не слышал. Он стоял посреди улицы на палящем солнце. Слыша звон колокольчиков над дверями кабака «Яблоко Евы», он решил, что это стучат скелеты повешенных на Монфоконе.       «Это ветер бросает их друг на друга, – решил он. – Стук их костей сливается с лязгом цепей. Быть может, она уже среди них. Разве уже 12? Она мертва?» – чудовищная мысль дошла до него.       В это время к нему на встречу направлялся тощий человек трусливого вида. Архидьякон сомневался, что знает его, но всмотрелся в черты лица и признал одного из убиенных, которые были принесены в жертву демонам. Он видел труп этого человека, он никогда не видел его живым, а теперь этот человек стоял перед ним и приветственно снял с себя голову, так как не имел шляпы.       Архидьякон потерял сознание, рухнул на камни мостовой. Ему мерещился огромный орёл, опускающийся с неба, хищная птица уселась всей своей тяжестью на его грудь. Его сердце кололи её когти.       Бродяги живо подбежали к священнику и принялись шариться по его карманам в поисках денег. Что нашли, утянули.       – А-ну, руки прочь от него! – выскочил откуда ни возьмись цыган-прорецатель Матиас, расталкивая негодяев. – Ему плохо. Лучше помогите его затащить в мой фургон. Я полечу его.       Бродяги послушались. Архидьякона внесли в фургон цыгана-предсказателя. Матиас поискал среди свои банок известное ему лекарство и не нашёл его. Он сказал приятелям, что сейчас сходит добыть лекарство и вернётся.       Когда Матиас вернулся, бродяги сидели перед фургоном с траурными лицами.       Первым заговорил фальшивый слепой:       – Нам стало его жаль. Он плачет, через миг смеётся, а ещё чёрез миг плачет и смеётся одновременно.       – Но теперь он молчит, – изумлённо заметил Матиас.       – Мы хотели ему помочь, не дожидаясь тебя. Мы с трудом открыли ему пасть и влили туда бутылку опиума. Такое название было у банки на столе.       – Что? – заорал в ужасе Матиас. – Идиоты! Он может умереть! Если уже не умер. Молитесь, чтобы он был жив, иначе из-за него повесят весь цыганский табор. Из-за него сожгут весь Двор Чудес.       Матиас с приятелями зашёл в фургон, взял осколок зеркала и поднёс к носу архидьякона.       – Дышит, – с облегчением произнёс он.       – Из-за чего же он упал? – спросил фальшивый безногий.       Матиас расстегнул одежду священника и обнаружил ножевую рану на груди. Фальшивый слепой перекрестился.       – Ну всё, теперь все подумают на нас, – добавил фальшивый безногий.       – Он потерял много крови, поэтому упал без сознания. Я перевязу его рану и сделаю всё возможное. Его тело здесь, но душа его бродит неизвестно где. Если он умрёт во сне, он умрёт по-настоящему.       Фальшивый слепой подбросил идею:       – Обратимся к нашей подруге Фалурдель. Не первый раз благодаря ей от трупов избавляемся. Она спрячет его в своей комнате. Оживёт так оживёт, а если на утро отбросит копыта, она его выбросит в окно.       Клод бродил Собору Богоматери, терзаясь теми же навязчивыми мыслями: «Её сейчас ведут на казнь? Или её казнь состоялась? В котором часу казнь?» Стрелки часов остановились за пять минут до 12 дня, а в храме было безлюдно и темно, как ночью. Он посмотрел на лики святых, что взирали на него с витражей. Их лица показались ему лицами покойников. Здесь не было никакой святости.       Он пошёл прочь. Ему почудилось, что стены храма зашевелились, задвигались, ожили. Церковь – это тюрьма, её стены хотели задушить его, похоронить под собой всё живое, что осталось в нём. Под его ногами словно разверзалась пропасть в ад, под его ногами рушился пол так, словно это весь его мир рушился с гибелью девушки.       На одну минуту он почувствовал облегчение. Клод удержался на ногах и прошёл мимо Квазимодо, который крикнул, что ему срочно нужно что-то сообщить об убежище для кого-то, и мимо Жеана, который говорил: «Брат, дай денег!» и заперся в монастырской столовой.       – Фролло! Я обязан это сказать! Это важно! – барабанил в дверь Квазимодо. – Дело касается той девушки, которую хотели повесить. Она невиновна!       Клод не слушал его. Он прошёл мимо зеркала и увидел в отражении вместо себя покойного епископа Луи де Бомона, духовника, которому он был передан родителями в раннем детстве. Епископ высунул руку из зеркальной поверхности и хотел стянуть со стола жареное мясо.       – Ещё раз явишься ко мне без предупреждения и я разворошу твою могилу, – безразличным и холодным тоном сказал Клод.       Толстый покойный епископ жевал курицу и отвечал:       – Покайся, пока не поздно. Иди в залу Собора, умерщвляй плоть.       – Я не пойду туда, мне страшно. Эти святые, нарисованные на стёклах, похожи на мертвецов. Я представляю себя мальчиком. Мать никогда не испытывала ко мне жалости. Я говорил, что боюсь их.       – Покайся!       – Я не в чём не каюсь. Всё, что я сделал, я сделал бы ещё раз!       – Покайся!       Не понимая своих чувств, Клод беспристрастным глазом врача, который изучает больного, попробовал изучить таившуюся в глубинах своего собственного сердца ненависть, всю злобу и убедился в том, что эта ненависть и эта злоба были не чем иным, как искаженной любовью, что любовь, этот родник всех человеческих добродетелей, в душе священника оборачивается чем-то чудовищным и что человек, созданный таким горячим, как он, став священником, становится демоном.       Будь прокляты его родители, которые решили его судьбу, отдав его в монастырь. Не будь он священником, он был бы другим. Она бы его полюбила! Он не стал бы подлецом. И не стала бы его любовь извращённой. Теперь ничего не вернуть назад. Она мертва.       Испытывая ненависть к самому себе, Клод взглянул на небольшой железный крест на стене монастырской столовой. Распятие двоилось в его затуманенных глазах, он по прежнему не слышал Квазимодо, который умолял открыть ему дверь.       Клод достал нож и резал себе вены, обращась к распятью.       – Как ты мог допустить её смерть? Иисус, ты слаб. Тебя даже не существует. Я не побоюсь это произнести. Ты никто. Ты не слышишь, ты не ответишь.       В туманном бреду Фролло ощутил, что на его нос упала окуда-то красная капля. Он поднял взгляд на верх и увидел, что с подвешенного Иисуса капает настоящая кровь. И в этот миг железное распятье отвалилось от стены и упало на голову Клода Фролло, а потом и вся стена собралась обвалиться на него своей мощью.       За миг до того, чтобы умереть в своём кошмаре, его душа, похоже, вернулась в тело. Фролло открыл очи и увидел себя в доме старухи Фалурдель. Он лежал на постели, а за окном голос блатного бродяги орал песню:       На коленях перед алтарём       Я стою, грудь пылает огнём,       Перевёрнутый крест Люцифера висит на стене,       Ты ушла от меня на тот свет,       Жаль, со мною тебя рядом нет,       Ты пылаешь сейчас без меня в жарком адском огне.       На костре! На костре сгорела в огне,       На костре! Моя ведьма сгорела в огне,       На костре! На костре, сожжена на костре,       На костре! Моя ведьма сгорела в огне!       Эти святоши в терновом венке       На кресте будут скоро висеть,       Будут висеть с перебитыми рёбрами,       Смерть инквизиторам, смерть!       Каждый день без тебя – это ад,       Но ты не возвратишься назад,       Без тебя, дорогая, никак не могу я уснуть,       Знай, что скоро к тебе я приду,       Мы увидимся вскоре в аду,       Острый жертвенный нож я воткну в свою грешную грудь.       Фролло взглянул на свои руки, вены на которых он резал – на них не было порезов. Он с суеверным ужасом пристыженно вспомнил о Боге. Тот сон был более, чем реальный.       Весь минувший день его мучал вопрос, ведут ли прекрасную девушку на казнь, или она уже казнена. Сейчас за окном сияла луна. «Она уже, наверно, остыла», – подумал Клод. И почувствовал прикосновение к своему горячему лбу холодной руки. На его постель присела девушка в белом платье и с белым покрывалом на голове. Это была Эсмеральда.       – Тебя повесили, – печально сказал он. – Я не хотел...       – Нет, – улыбалась она. – Не повесили. Произошло чудо.       – Но почему ты здесь?       – Потому что я выбираю тебя.       Эсмеральда наклонилась, чтобы его поцеловать. Когда её губы были в опасной близости от его губ, Клод в последний миг опешил.       – Нет, – сказал он.       – Что значит «нет»? – высокомерно спросила она.       – Это не ты, – ужаснулся Клод.       – Кто же я тогда, глупый?       – Она никогда не испытывала ко мне жалости.       Часть кожи под глазом Эсмеральды отвалилась, обнажая череп с гнилой плотью. Мужским голосом Эсмеральда ответила:       – Чей же облик мне принять, чтобы ты принял поцелуй смерти?       Сущность обнажила шею, которая тоже являла склелет, и показала обвивающую её верёвку. Вся кожа отвалилась с лица твари, остался один череп. Итак, это перед архидьяконом был скелет в белом платье, с чёрными распущенными волосами цыганки, покрытыми белым покрывалом.       – Разве не такой ты хотел меня видеть? – спрашивал мужской голос.       – Нет!       – Уж определись. Ты говорил, что ни в чём не каешься; всё, что сделал, сделал бы ещё раз, и в тот же миг говоришь: «Я не хотел»?       – Я не хотел её смерти. На самом деле никогда не хотел.       Тварь хохотала.       – А я хочу тебя...       Фролло с криком проснулся ещё раз в той же комнате. Сущность оказалась всего лишь шторой у окна, которая колыхалась от ветра.       «Двойное видение? – спросил себя он. – А теперь бред или реальность?»       Слёзы потекли из его глаз. Эсмеральду больше не вернуть. Чего же он хотел, если не её смерти? Он хотел её победить. Он хотел, чтобы она страдала от похоти к нему. Он хотел мести за то, что она его не любит, предпочитает ему другого. А убив её, он её не победил.       Видимо, удар крестом по голове вызвал у него очищение разума и заставил его понять, что действительно он чувствует.       Раздался шум, раздался хохот. В комнату забежали Николетта и Жеан.       – Прости, у меня нет денег, чтобы заплатить за комнату святой Марты, – оправдывался Жеан. – Ну, прости, мне брат не даёт!       Девка хохотала и снимала с себя юбку. Школяр продолжал:       – Старуха за мои гроши предложила только эту. Здесь по соседству лежит труп, она сказала. А мы можем расположиться на соседней кровати.       Николетта осталась в одном корсете, она улеглась на постель широко расставив свои ноги и принялась мастурбировать.       – Заставь меня почувствовать себя ничтожеством, трахни меня одной рукой, как последнюю шлюху, другой сжимай мне горло. Делай, как я говорю, я не возьму с тебя денег!       Вводи в меня палец ладонью вверх, потом вводи остальные пальцы, а затем делать движения «иди сюда». Ах! Ммм...       – Так правильно? – интересовался Жеан. Он делал всё, что она говорила.       Именно в этот момент Фролло очнулся после второго видения.       – Кажется, этот труп дышит, – засмеялась Николетта.       Получив удовлетворение, она села на член Жеана так, что взору священника открывался отличный обзор. Фролло смотрел прямо. Не всё ли равно, куда смотреть? Жеан массировал её груди, соски вываливались из корсета.       Жеан говорил:       – Я отрекусь от Христа и признаю Юпитера богом, если он превратит твои груди в две чёрные бутылки, чтоб я сосал красное вино.       С наглыми видом Николетта смотрела в лицо архидьякона. Жеан, сидевший сзади от неё, снял через её голову корсет. Священник почувствовал, что возбудился против воли. Это его ужасало и возмущало. Он подумал о смерти и могиле, чтобы победить разумом глупую плоть. Ему снова стало плохо, когда он вернул себе свои прежние мысли.       – Женщины – стыдливые существа, что за позор я вижу перед собой? Почему из всех, кому я желал смерти, не избежала её только цыганка, та, чьей смерти я на самом деле не желал. Почему эта шлюха жива, а моя любовь нет?       – Эй, вампир? Присоединяйся! – хохотала Николетта.       Фролло лежал, как парализованный. Его голова ужасно болела, словно на её действительно упал тяжелый железный предмет. Он слегка поднялся на своей подушке и застонал, почти идя на поводу совратительницы, потом сделал нечеловеческое усилие, вскочил с постели и убрался прочь, не оборачиваясь, испытывая отвращение к тому, что видел. Архидьякона успокаивало, что младший брат его не узнал.