Подлец Нотр-Дама

      Явился новый епископ парижский Жерар Гобей. Служба, которую он собрался проводить перед Рождеством, была службой по уничтожению языческого идола. Епископ добился от кардинала указа, по которому 24 декабря должен быть сожжён Дед Мороз.       Рождественский праздник уходящего 1482 года в Париже ознаменовался церковными шествиями, которые всколыхнули общественность и в этот обычно радостный день прозвучали неожиданно горькой нотой. Церковь устами своих прелатов уже несколько месяцев выражала неодобрение тому факту, что в быту простонародья всё большее значение приобретает персонаж Деда Мороза. Они с тревогой вещали о поганизации праздника Рождества: необразованная чернь отворачивается от его изначального христианского смысла в сторону чуждого религии языческого мифа.       Дед Мороз был повешен на решетке Собора Богоматери, сейчас он был публично сожжён на паперти. Эта зрелищная казнь развернулась на глазах нескольких сотен детей. Прошла она с согласия церковнослужителей, которые вынесли Деду Морозу приговор как самозванцу и еретику. Его обвинили в том, что он порочил праздник Рождества, незаконно водворился в нём, подобно птенцу кукушки, и захватывает все больше и больше места. Особенно его ругали за вторжения в приюты для сирот и больницы для душевнобольных.       В воскресенье в три часа пополудни злосчастный дедушка вслед за множеством невинных душ поплатился за ошибку тех, кто будет рукоплескать его казни. Белая борода занялась огнём, и жертва пропала в дыму.       По завершении расправы епископ обнародовал официальное сообщение, главная мысль которого изложена в следующих словах:       – Это не просто зрелище, а символический жест, уничтожение лжи. Мы, христиане, в этот праздник должны по-прежнему славить только Рождество Спасителя!       Клода Фролло возмутило это зрелище. Он представлял, что на него с высоты башни смотрит сейчас Эсмеральда с осуждающим взглядом, говорящим: «Вы лишили детей празника».       – Да, наверно, поэтому она скандалила. Она раньше меня увидела подвешенное чучело на воротах Собора, – подумал он. А он не может в открытую высказывать своё мнение. Он не может стать защитником еретиков, он должен производить впечатление такого же ужасного монаха, как и прочие, чтобы в нужный момент он смог спасти её.       Войдя в ризницу, Фролло с неприязнью снял с себя парадное церковное одеяние и швырнул его. Надо умывать руки, если их вообще можно отмыть от такого идиотизма.       – Мне нужны деньги, – подкрылся Жеан.       – Ты мне надоел, – ответил Клод.       – Это не то, о чём ты думаешь.       – Я в долгах, как в шелках. Мы в долгах. Показать тебе цифры в моей тетради, чтобы ты хоть что-то сопоставил в своей голове?       – Меня преследует один тип и вымогает деньги.       – Опять проигрался в кости? В карты? Тебя поставили на счётчик?       – Нет... хотя есть пару долгов, которые пока могу не платить.       – Что мне с тобой делать?       – Ничего. Я прилежно работаю, плету интриги и подсиживаю место глухого идиота Барбедьена. Я буду мировым судьёй и стану сказочно богат. Ко мне пришло осознание: когда я стану судьёй, на меня будет вешаться ещё больше девок.       – Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.       – Мне нужны деньги на праздник. Мы с моей временной девкой хотим отметить Рождество. Я брошу её после Нового года. Нужно совсем немного на пару лишних закусок. Будут мои друзья. Я был бы непрочь позвать тебя.       – Рождество – это не повод для попоек, это во-первых. А во-вторых, нельзя праздновать, когда не закрыты долги.       – Не надо проповедей. Нет так нет. Я пошёл.       Когда его брат ушёл, архидьякон задумался о факте, что его брат собрался стать судьёй. Если это не фантазии сумасбродного мальчишки, то он, Клод, может своими действиями ему сильно навредить. Если он сбежит с цыганкой, это будет скандалом. Этот скандал не может не отразиться на его брате и испортить ему карьеру.       Итак, Жеан, его любимый брат... он бросит его одного в этом мире. Клод подумал, что должен провести последний вечер вместе с братом.       🤔🤔🤔🤔       Николетта услышала стук в дверь, отворила её и издала испуганный писк. На пороге стоял уродливый горбун, ему составлял компанию тупой причетник Жакмен, который пугливо озирался по сторонам из опасений, чтобы его никто не увидел и не донёс архидьякону, что он без разрешения покинул монастырь. Звонарь уговорил его пойти с ним.       – Ты пожирнела. Талии нет совсем, дойки, как и были маловаты, – прогнусавил горбун. – Можно войти?       – Что тебе надо?       – Еда! – возрадовался горбун, заскочил в комнату и уселся за накрытый стол. Он взял бутылку пива и приложился пить с горла, затем обозвал Жакмена оленем, потому что он не садится вместе с ним. Туповатый послушник икнул и подчинился горбуну.       – Я не разрешала вам есть, скоро придут наши с Жеаном гости, – скривилась Николетта.       Горбатый ответил:       – Я тут по человечески поговорить хотел. Ты хоть шлюха, но единственная, кто находится в таком же положении, как я.       – А-а, поняла. Ты, такой жалкий, ещё на что-то надеешься. В 21 век возврата нет. Если бы я хотела, могла бы попытаться. Мы бы полетали по эпохам, в следующий раз ты мог бы оказаться в прекрасном теле. Только мне не нравится твоё отношение.       – Фу, не надо! Вдруг в следующий раз ты захочешь в Шотландию, я буду красавцем-шотландцем в юбочке, за которым гоняются капитаны с желанием ему всунуть, как в богомерзком сериале для тупого бабья «Чужесранка». Или в Турцию захочешь, в «Великолепный век»... захочешь на членах всех султанов покататься. Откуда мне знать, какие ты богомерзские бабские сериалы смотришь.       – Прекрати меня оскорблять, одноглазый сын бабуина! Пошёл вон!       – Спокойно. У меня к тебе деловое предложение. Я готов к сотрудничеству.       – Чего?       – Я хочу вступить в вашу банду. Мне надоело жить с попами. Совсем охуели – деда Мороза сожгли. Во Дворе Чудес веселее: грабежи, разбои, сатанизм открытый, а не лицемерный, как у попов.       – То есть, сначала ты меня оскорбляешь, потом предлагаешь сотрудничество? – возмутилась Николетта.       – Да, а что не так?       Она размышляла: «Он действительно может хотеть присоединиться к нам или он просто хочет проникнуть в нашу банду, как шпион? Он дурак, если он воображает, что может меня перехитрить».       Вслух она задала ещё один вопрос:       – Зачем ты нам нужен? – спросила она вслух.       – Придумаете сами мне роль.       Николетта обратила внимание на причетника.       – Зачем роль тебе, если есть другой лапочка? Почему твой спутник ничего не пьёт? Жакмен, почему не ешь отбивную?       Причетник молчал. Горбатый принялся озвучивать свою легенду (да, читатель, он захотел быть шпионом, чтобы прикончить эту ведьму). Он старательно подбирал слова, чтобы они звучали правдиво.       – Почему я захотел быть на вашей стороне? Цыганка из Двора Чудес, значит и моё место в криминале. Сегодня сюда явится Фролло, надо, чтобы ты уложила его в постель, тогда цыганка разует глаза, что он подлец и обратит внимание на меня. Ради этого я готов буду для вас убивать.       – А-ха-ха, откуда она об этом узнает? С твоих слов?       – Я ещё не придумал.       – Пост! – неожиданно подал готос причетник.       – Что? – не понял лже-Квазимодо, девушка тоже.       – И поэтому я не пью... Сочельник, пост, — запоздало ответил он на вопрос: «Почему твой спутник ничего не пьёт?» Девушка истерично захохотала.       – Какой зайчик, он прелесть!       – Пей, я сказал! — приказал зайцу горбун, который сидел рядом с ним с одной стороны, и влил ему в горло стопку перцовки.       – Нельзя... пост! Архидьякон узнает... он меня убьёт.       – Пей! – хохоча, подключилась Николетта со второй стопкой, сев возле него с другой стороны.       – От меня будет запах... в сочельник строгий пост!       Они хохотали и спаивали причетника.