Сейчас
Леви уже мог сидеть, но только с его помощью. Зика целыми днями носило непонятно где, однако утром и вечером, как по часам, он был в палатке, приподнимал его исхудавшее тело, подтыкал под поясницу подушку и глумливо кормил с ложки. Леви вылил бы кашу ему на голову, да руки дрожали и практически жили своей жизнью. Взрыв не сломал ему ни единой кости, но повредил что-то глубоко в голове или в позвоночнике. Может быть, когда-нибудь он встанет на ноги, но эта перспектива с каждым днем становилась все менее вероятной. — Давай, еще две и йа оставлю тебья покое, — улыбался уголком рта Зик, сидя на привычном месте. Леви хотелось кричать. Он чувствовал себя более неловко, только когда чудовищно высокая немка меняла ему простыни и грубо протирала тряпкой. Других людей Леви не видел. Иногда закрадывалась мысль, не завопить ли: ему уже ничего не страшно, а вот у Зика, прячущего в своей палатке еврея, могут быть проблемы. Дни утекали, а Леви так на это и не решился. — «В покое» означает, что я буду валяться тут до завтрашнего утра, чтобы опять увидеть твою рожу? — возмутился Леви, но все-таки проглотил овсянку, потому что постоянная резь в животе от недоедания сводила с ума. — Нет. Адуйсья, уже почти все. — Что «все»? — нахмутился Леви, но тут же расслабил брови: правую до сих пор стягивали швы и ощущение было не из приятных. — А ти надейалсья, что йя буду сидеть тут с тобой до конца войни? — цыкнул Зик. — Поедешь обратно, откуда би ти там не вилез. Может даже найдешь своего дружка. Йа слишал, он вернулся в Лондон и отсижьивается в штабе. — Эрвин? — А у тебья еще есть? Смит, конечно. Он ушел с передовой, когда потерял руку, — понизив голос, поделился Зик с таким злорадством, будто сам ее оторвал. Чего, в общем-то, нельзя было исключать. Леви действительно не догадывался, чем занимается этот урод, когда не играет с ним доктора. Осознание сказанного пришло уже после того, как Зик забрал тарелку и вышел. Эрвин потерял руку. Новость шокировала бы больше, если бы сам Леви не остался инвалидом. К тому же, неизвестна судьба его взвода. Кто-то должен быть уцелел, но, к гадалке не ходи, ясно: без жертв не обошлось. По крайней мере, он жив, как и Эрвин. Они действительно могут встретиться, но Леви не был уверен, что совесть позволит ему когда-либо показаться майору на глаза.Три недели назад
Дежурные ходили за водой в последний час перед рассветом. Ручей тек неподалеку, и у них с немцами было что-то вроде перемирия: ни та, ни другая сторона не стреляла по людям, несущим ведра. Официальное такие дела рассматривались как братание с врагом, но встречались сплошь и рядом. Немцы — народ педантичный, они и во время перестрелки могли устроить перерыв на обед. Одного ведра хватало на десять человек или одного Леви. Малую часть он тратил на питье и умывание, а остальное сливал в чугунный котелок и ставил на огонь, чтобы прокипятить одежду. Белье в основном досыхало на нем, но сырое — лучше, чем грязное, хоть первое время Леви и страдал от насморка. — А говорьят, что это ми чистоплюи, — сказал гауптман, сделав то, чего не позволяли ни один член взвода: нарушив его уединение. — Не знаю, за что вам так польстили. По мне вы те еще свиньи, — Леви, не сбиваясь, помешивал тряпки в котелке. — Раз без охраны, значит, сбежал. Мне стрелять? — Ну если уж ви менья спрашиваете, капитан, то я би посоветовал этого делать, — улыбнулся немец, но соизволил пояснить: — Стену разьмило. Кольт и Бертольд помогают чинить. Так себе объяснение, ничуть не оправдывающее тот факт, что пленный разгуливает по траншее без присмотра. Леви не собирался поднимать этот вопрос, но не мог молчать, когда немец практически нависал над ним с нахальной рожей. — Этих ребят набирали с деревень, — понизив голос, начал он. — С окраин, из бедных семей. У них нет родни в Европе, никто не видел бомбежку Лондона. У многих и радио то одно на всю улицу. Люди рассказывали, что нацисты — звери, и они пошли воевать. Но батальон Эрвина далеко не посылали. Мы побывали в нескольких заварушках, а остальное время просидели в лагерях. Эти люди так и не поняли, что вы творили, а теперь вообразили, что зло — Гитлер и СС, а простые солдаты — белые и пушистые. Они пошли против меня. Дали вам сотню возможностей переползти к своим. Вон они, на том конце поля. Беги хоть сейчас. Что ж ты медлишь? — Куда ж йа побегу: Марсель совсем плох, а Райнера, твоими стараньями, будет слишно и на французской границе, — убого отбрехался гауптман; наверное, отсюда его придется гнать поганой метлой. — К тому же, это забавно, что ти назвал их деревеньщинами, но единственный говоришь на кокни. — Давно нацисты в акцентах разбираются? — Леви скептически приподнял брови, не поясняя, что есть разница между деревнями и притонами. — Йа только по маме немец, — признался гауптман, и, хотя он выглядел как типичный ариец с агитационного плаката, в это легко верилось. — А начальство в курсе? — Меньше знаешь — крепче спишь. Последнюю фразу он произнес почти безупречно. Наверное, если бы он приложил немного усилий, то научился бы говорить, как уроженец туманного альбиона. Леви надеялся, что не пригрел в своем лагере будущую ищейку. Этому хватит наглости заявиться и в Букенгемский дворец. Кипяток в котле уже начал плескаться, пар неприятно оседал на лице, а поясница заныла от неудобной позы. Леви не чувствовал угрозы — пусть винотовка далеко, и он одним ножом свалит любого здоровяка — но в присутствии гауптмана в животе ворочалось нечто неприятное. С его появлением все пошло наперекосяк. Солдаты в обоих окопах не выстрелили ни разу за неделю. Кажется, их «водное» перемирие распространилось на все аспекты сосуществования, и они просидят здесь без дела до тех пор, пока к одним или другим не подоспеет подмога, и не выкупит врагов из траншеи. Леви даже не знал, где именно они находятся: то ли еще в Бельгии, то ли уже в Голландии. Он не следил за обстановкой на фронте, движением британцев или союзников. Все, что ему нужно было знать: Эрвин готовился к какой-то сложной операции по захвату переправы, и взвод Леви в нужный момент нанесет решающий удар. Рядом со лживым немцем собственная неосведомленность впервые начала угнетать. Будет досадно, если он окажется в дураках только потому, что в свое время хлопал ушами на собраниях, планируя, с чем подаст чай, когда все разойдутся, или что новенького с утра предложить новобранцам. Расстановка приоритетов — не одна из его сильных сторон. — Ты здесь до конца войны простоять собираешься? — сказал Леви, когда молчание стало неловким. По крайней мере, для него. — Может бить, — ответил гауптман, но прежде, чем Леви послал его далеко и надолго (на своем «деревенском» кокни!), немец сменил тему. — Менья зовут Зик, кстати. Если тебе интересно. — Абсолютно насрать, — искренне ответил Леви, недоумевая, к чему это вообще было. — Ладно, — спокойно хмыкнул Зик и скрылся за углом. Леви слышал, что люди, надолго запертые в ограниченном пространстве, неизбежно начинают сходить с ума. Похоже, в их случае процесс уже начался.