primum non nocere.

«Чего ты боялся в детстве?» *** — Мам... — Шидо смотрит на собственные пальцы распахнутыми глазами, полными ужаса, и больше не может выдавить из себя ни звука. Мир вокруг будто темнеет, дышать становится больно и тяжело, а голова идёт кругом — но всё равно оторвать взгляда от пальцев невозможно, невозможно посмотреть в сторону, невозможно даже закрыть глаза и больше не видеть этого. Ему всего лишь стало любопытно. Папина бритва ведь совершенно не выглядела острой, хотя его и предупреждали. Ножи на кухне выглядят, некоторые инструменты тоже, края бумаги и трава во дворе уже давно доказали свою остроту — и всё это Шидо послушно не трогал, помня о предостережениях и о собственных неприятных ощущениях. Но ведь бритва... такая плоская, квадратная и дурацкая. Совсем непохожа на всё остальное. Вот он и решил прикоснуться, понять, что чувствует папа, когда проводит ей по лицу, и почему щетина у него от этого исчезает. А теперь он смотрел на собственные пальцы, расчерченные тремя параллельными, ужасающе ровными порезами, на одном из которых медленно набухала капелька крови, и чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он ещё ни разу не падал в обморок, но почему-то был абсолютно уверен — вот сейчас точно упадёт. — Шидо, что ты... Ох, — мама замерла на пороге ванной, бросила взгляд на упавшую на пол бритву, на побледневшего шестилетнего мальчишку, грудь у которого вздымалась так, будто он в любую секунду зайдётся в рыданиях, и коротко всплеснула руками — но на губах её играла слабая улыбка. — ...Ну, чего ты, чего? — поспешив к Шидо, она наклонилась к нему, ласково взяла за запястье здоровой руки. — Порезался, ничего страшного. Иди сюда. — Мам... — прошептал Шидо с тихим всхлипом и с трудом сдвинулся с места, когда мама потянула его к раковине. — Мам... — Ничего страшного, — спокойно и уверенно повторила мама, и Шидо наконец с усилием оторвал взгляд от пальцев, на подушечках которых уже багровело сразу несколько крупных капель, и поднял глаза на маму. Она откручивала крышечку у какой-то незнакомой белой бутылочки. — Смотри: это перекись водорода. Как только порежешься или поранишься, нужно сразу полить ранку ей, и она убьёт все-все плохие микробы, — мама бережно взяла его ладонь с окровавленными пальцами, вытянула над раковиной и брызнула на них их бутылочки прозрачной жидкостью, похожей на обычную воду. Шидо весь съёжился, ожидая, что больно защиплет — но, на удивление, боли не было. Только жидкость на пальцах страшно зашипела, и Шидо с удивлением вытянул голову. — Главное, не вздумай ее пить, — мама тихо усмехнулась, доставая откуда-то упаковку пластырей; и Шидо, как-то разом поддавшись её беззаботному настроению, тоже чуть улыбнулся. Почему-то, наблюдая за тем, как спокойно мама смотрит на порезы, как бесстрашно и методично залепляет пластырями тонкие ранки, всепоглощающий страх перед алыми каплями, коварно выползающими из-под кожи, куда-то отступил, сдулся, как воздушный шарик, и пропал. Вместо него снова проснулось любопытство — и Шидо с неподдельным интересом наблюдал за ловкими мамиными руками, плотно оборачивающими его пальцы в коричневую броню. — Вот и всё, — мама улыбнулась ему и, сжав маленькую ладонь в своей, сложила пальцы Шидо в кулачок. — И нечего так пугаться. Теперь знаешь, что делать? — Да! — Шидо неловко и виновато рассмеялся: почему-то стало немножко стыдно перед мамой за то, что сразу так растерялся. — Я просто.. испугался чуточку. — А ты не бойся, — с хитрой ухмылкой посоветовала мама. — Если знаешь, как вылечить, то никакая царапина нипочём. А теперь, если кто-то из твоих друзей так испугается, ты знаешь, как им помочь. Точно запомнил? — Точно, — Шидо активно закивал и, бросив короткий взгляд на замотанные пальцы, слегка пошевелил ими: двигать было трудно, но ни капли не больно. — Пе-... кись вородода и пластырь! — Хорошо! — мама рассмеялась уже в голос и ласково потрепала Шидо по волосам. — Умница. Только бритву больше не трогай, пожалуйста. *** Может, прозвучит неправдоподобно, но в детстве я до смерти боялся крови.