Глава девятая
6 апреля 2024 г. в 00:20
По пути до дома Мэйлинь никак не могла избавиться от ощущения, что господин Лиджу что-то не договаривал.
В ее голове крутились вопросы: как он оказался в той книжной лавке? Почему сразу заподозрил господина Лю в том, что тот намеревается их убить? Лиджу приказал ей выяснить все сплетни о человеке из того номера, узнать, кто ходил к нему в комнату и каких гостей регистрировала хозяйка Ицин в своей книге, но при этом нельзя было узнавать кем был сам убитый? Лиджу считал, что этот человек расписался под чужим именем? Не ожидал, что Мэйлинь станет известно о его подвеске? Значит, линши знал, кем был убитый?
Мэйлинь никак не могла понять господина Лиджу. Чего он добивался от нее этим бестолковым разговором? Напоминал ей, кто она и где ее место? Демонстрировал свою власть? Больше походило на то, что линши расписался в собственной глупости. Что за неясные требования: то узнай все про этого господина, то не лезь и не узнавай! Почему сразу не потребовать книги хозяйки Ицин и почему сам у нее их не потребовал?
Мэйлинь нахмурилась. Возможно, он просто напыщенный сынок какого-то влиятельного чиновника, поэтому и получил должность линши, а сам тупой, как старый деревянный крючок. Даже не может по-человечески объяснить, что ей следует делать.
Она бросила короткий взгляд на идущего рядом слугу. Несмотря на ее протесты, господин Лиджу все равно приказал ее сопроводить. Молодой человек был одет очень просто и лицо у него было непримечательное. Зато на его поясе висел короткий меч – подходящее оружие для тесных улиц и постоянной давке в торговых рядах.
– Как давно ты служишь у господина? – Мэйлинь надеялась, что ее спутник болтлив, как все слуги.
– Достаточно долго, чтобы держать язык за зубами. – Он предугадал ее желание что-то выведать о господине и довольно грубо его пресек.
Если Лиджу окружил себя преданными людьми, то глупцом он точно не был. Он разбирается в людях или умеет ими вертеть. Можно ли доверять такому человеку? Что если он убьет ее после того, как получит всю нужную информацию?
Нет это все нелепо, – Мэйлинь отрицательно покачала головой, обругав себя за излишнее воображение. Все же он линши и ведет следствие, будет слишком подозрительным, если один из его свидетелей и доносчиков погибнет. Если, конечно, он внес ее имя во всякие свои ведомственные бумажки… Ведь если никто не знает, кто такая Мэйлинь и что она делала для следствия, то и ее смерть никого не заинтересует.
Но что, если Лиджу тоже причастен к убийству? От этой мысли ее охватил ужас. Ведь она ничего не знает про него, кроме его должности. Почему, например он уже был в гостинице внизу, когда случилось убийство? Что он там делал и кого ждал? И почему он никогда не носит формы Ведомства Безопасности?
Ей захотелось схватиться руками за голову и закричать на всю улицу. Ее богатая фантазия раз за разом рисовала все худшие варианты того, во что он вляпалась.
Мэйлинь подошла к дому, который теперь выглядел еще более убогим после богатого убранства поместья господина Лиджу. Она сдержала волнение и спокойно поблагодарила слугу, коротко поклонившись. В этот момент из крохотного оконца появилось лицо ее матери. Она бросила хмурый взгляд на Мэйлинь, и та поспешила внутрь.
Отец, скорее всего, ушел на рынок. Родители старались ужиться на новом месте, но у них это получилось хуже, чем у Мэйлинь. Синторский давался им с трудом, обычаи и правила вызывали недоумение и несогласие, цены на рыбу – ужас в глазах, а повадки северян и вовсе отвращение. Мать считала их распущенными, жадными и потерявшими всякое достоинство, а отец – жестокими и твердолобыми глупцами. Мэйлинь знала, что синторцы, в свою очередь, считали сеянцев мягкотелыми и вертлявыми лжецами. Истина была где-то посередине, но старшее поколение этих двух народов никогда бы не согласилось понять друг друга. Так и ее родители предпочитали общаться только с сеянцами, редко говорили на языке синторцев и плевали тем в след, если выдавалась такая возможность.
Мать шумно чистила котел, не произнося ни слова. Она никогда не была разговорчивой, но сегодня ее молчание казалось тяжелым и настораживающим.
– Кто этот человек? – не поворачиваясь спросила мать. – Тот, что пришел с тобой.
– Это работник хозяйки гостиницы, – не раздумывая, соврала Мэйлинь. – Последние несколько дней неспокойно, и она приказала проводить меня до дома.
– Только тебя? – Мать подняла голову, прекратив чистить котел. – Или у нее на всех девушек есть по охраннику?
Мэйлинь промолчала. Она проверила, не сварилась ли булькающая на печи каша, после чего подошла к настенной полке и достала оттуда бережно спрятанную в глиняную коробочку приправу. Она сама собрала головки чеснока, просушила их на солнце и растолкла в мелкую крошку. Мэйлинь часто подглядывала за тем, что делают на кухне гостиницы и пыталась, как могла, повторять рецепты разных соусов и специй.
Приготовить полноценное блюдо, как повара, она бы все равно не смогла. Ее семья не закупала свиных окороков или курятины, которых так обожали богатые гости гостиницы. Не тратилась на специи, не приобретала много овощей и предпочитала обходится только дешевым зерном, рыбой или потрохами. Но Мэйлинь все равно запоминала все, что видела на кухне гостиницы, и иногда мысленно прокручивала в голове порядок приготовления того или иного блюда.
– Скажи мне все, как есть, пока не пришел отец. – Мать внезапно поднялась и зло посмотрела на дочь. – Это другой народ и другая страна. Я знала, что так случится. Знала, потому что ты – ужасная дочь, которая всегда норовит принести неприятности. Этот город слишком пестрый и богатый, а такие дурочки, как ты, легко ведутся на чужие деньги. Ты из жадности или зависти решила податься в проститутки, я права?
Мать сложила руки на груди и медленно наступала на дочь, как туман, надвигающийся на горы.
– Нет, матушка! Я не делала ничего, за что нашей семье стало бы стыдно.
– А я вот слышала о другом. – Мать склонила голову на бок, прищурилась и пыталась заглянуть в глаза Мэйлинь, но та держала голову опущенной. Когда гневался родитель, полагалось проявлять смирение. Даже если он не прав, ты можешь попытаться его переубедить, но перечить нельзя. Без семьи никто не выживет, и потому у сэянцев царила строгая иерархия внутри дома. Дети рождались для того, чтобы приносить пользу или выгоду. Сыновья оставались в семье, чтобы заботиться о родителях в старости, а дочери отдавались за выкуп в другую семью, чтобы стать там помощью и рожать детей.
– Я слышала, – продолжила мать, – что ты потеряла всякий стыд и зарабатываешь, развлекая мужчин, которые, не стесняясь, трогают тебя прямо на улице!
Мэйлинь тихо вздохнула. Она догадалась, что соседка растрепала матери о том, как они с Лиджу выбирались из окна.
– Это я виновата! – сокрушалась мать. – Не надо было пускать тебя работать в ту гостиницу. Так и знала, что ты глупая и слабая и обязательно навлечешь беду. Вот и за что мне это? Мало того, что мы оказались в этой проклятой провинции, так теперь моя дочь подалась в проститутки! Боги наказывают меня! Или может, – она прекратила вопить и снова посмотрела на Мэйлинь, – может ты – проклятое дитя? Все беды от тебя! Если бы мой сын был жив, нам бы не пришлось сюда переезжать.
– Нам бы не пришлось этого делать, если бы он был достойным человеком, – злобно прошептала Мэйлинь и испугалась собственных слов. До переезда в Синтору она считала, что любит брата, несмотря ни на что. Но, прожив здесь несколько лет, она осознала, что в глубине ее души таилась ненависть.
Рука матери взметнулась и с громким шлепком приземлилась на щеку дочери.
– Да как ты смеешь такое говорить о своем брате? Если бы ты ни родилась, то я бы помогла ему со всем справиться, если бы ты ни пила мое молоко, не тратила мои силы, не болела так часто, то я бы заметила, что моего сына втянули в азартные игры те отвратительные выродки! Все они, да ты! Мой сын был подарком небес, будь он жив, мы бы сейчас не жевали чумизу и не пили жидких похлебок!
Она схватила Мэйлинь за волосы, потянув ее в угол комнат, после чего отпустила и со всей силы толкнула в спину, чтобы та упала на колени.
– Моли у него о прощении за свои грязные слова! – Мать указала пальцем на вырезанную из дерева статуэтку и табличку под ней с именем брата.
Именно в Синторе Мэйлинь задумалась: а чем она хуже его? Чем дочь хуже сына? Чем таким обладают мужчины и что такого умеют, чего не по силам женщинам? Неужели она рыбачила хуже других мальчишек? Неужели труд дочери по дому легче труда сына в учебных заведениях? Пока ее брат пропивал их семейные деньги, она подметала, стирала пыль, носила воду, готовила, шила одежду. Она делала все, чтобы ее брат мог вернуться ранним утром, упасть в чистую постель, съесть горячую еду и помыться в теплой воде. А что делал он?
– И все же, – упрямо сказала Мэйлинь, резко повернув голову на мать. – Мы здесь именно из-за того, что мой брат взял в долг у опасных людей, а потом напился и погиб под колесами телеги. Я не буду извиняться перед таким человеком!
– Ах ты! – Мать бросилась в угол, схватила метлу, выдернула из нее ивовый прут, подскочила к Мэйлинь и обрушила на нее свой гнев. Нанося по телу дочери удары, она не прекращала кричать:
– Да как ты смеешь такое говорить о своем брате? О том, кто тебя старше, и тем более о том, кто умер! Хочешь доставить ему проблем и на том свете? Он оступился и попал в беду, потому что его мать была занята тобой! А что проку от тебя? Ты – дочь, и ты покинешь семью, кто позаботится о нас с отцом в старости? Кто купит нам гробы и похоронит? Синторцы так жадны, что даже клочка земли под захоронение не дадут! Они сжигают своих покойников! Такой ты нам участи хочешь? Бесполезная, никчемная и злобная девка!
Из глаз Мэйлинь полились слезы. Но не от боли, хоть та и была сильна, а от обиды. До того, как она переехала в эту провинцию, она не задумывалась над тем, что уклад их семьи старомоден. Она общается с мужчинами, ведет с ними дела, торгуется, договаривается – все это необходимо, чтобы работать. Чтобы приносить деньги в семью – туда, где даже не пытаются понять ее!
Она не торгует своим телом, не касается мужчин, не ходит в злачные места и даже в праздники работает или помогает по дому. А ее брат… Разве она не права, когда говорит, что это он виноват в их переезде? Если бы Мэйлинь родилась в мужском теле вместо своего брата, то не позволила бы себе такие глупые и гнусные поступки. И пусть боги по итогу забрали у него жизнь, а об умершем не нельзя говорить плохо, Мэйлинь хотелось кричать о том, каким он был откровенным мерзавцем, и что помер так, как такому и полагалось – нелепо и бесчестно.
Но как бы громко она ни кричала, мать бы все равно ее не услышала. Она жила в другом мире и отвергала все новое, потому что это рушило ее покой.
– Что здесь происходит? – прогремел сильный голос отца. – Прекрати ее бить, иначе мы не найдем ей жениха. Кто возьмет увечную?
– Спина – не лицо. – Мать все еще задыхалась от гнева и усталости от того, что пришлось столько раз уронить прут на спину Мэйлинь. – Ей суждено выйти за крестьянина или работника, таким людям все равно, что там у нее со спиной, лишь бы не была слишком страшной и больной.
Мать взялась перечить отцу, но все же бить Мэйлинь перестала.
– Иди ко мне, дитя, – отец поманил к себе Мэйлинь, – и расскажи, что тут случилось.
Но мать снова начала кричать:
– Случилось то, что она решила опозорить наш род и спуталась с мужчиной! Вся улица видела, как он хватал ее за разные места! Все соседи уже знают. Кому мне теперь такую дочь пристроить? Я говорила, что не надо было пускать ее на работу. Сидела бы дома – не принесла бы бед.
– Это правда? – сурово спросил отец.
– Она видела только тень, а говорит, что разглядела всего тигра, – отозвалась Мэйлинь, вспомнив местную поговорку. Она не могла бы объяснить отцу, отчего посторонний мужчина держал ее за руку, дотронулся до ее талии и вытаскивал ее из окна лавки, но она надеялась, что он верит ей и знает, что она бы никогда не совершала того, в чем обвиняла ее мать.
– Ты уже достаточно наказана, иди на свою циновку, останешься без ужина, – отец не любил криков жены и с возрастом стал избегать лишний раз ввязываться с ней в ссоры. Но Мэйлинь знала, что как только мать уйдет из дома на двор, он подсунет ей за занавеску пару пшеничных лепешек.