Необратимость последствий

      За желтой лентой Кайл сражается с фотоаппаратом, пытаясь поймать особенно удачный кадр. Дело даже не в том, что ему страсть как захотелось устроить фотосессию для трупа, а в том, чтобы у прокуратуры потом не было вопросов относительно положения тела и окружающей действительности. Судмедэксперт знает на собственном опыте, что эти вопросы порой имеют разрушительную для всего следствия силу: главный окружной прокурор любит производить фурор на слушаниях, вываливая присяжным самые отвратительные подробности дела, чтобы сомнений насчет виновности подсудимого не возникало ни у кого. Доверить съемку инсталляции Элизабет для гиперответственного Гинзберга сродни пытке, ведь его нынешний шеф поставил задачу довольно четко: сделать качественно и красиво. Моретти, по мнению Кайла, способна сделать красиво, вот только со вкусом у девушки имеются явные проблемы, если учесть, что свой полевой чемоданчик она расписала у какого-то новомодного художника, популярного среди любителей граффити, а повседневные ее наряды состоят исключительно из вещей, списанных в утиль в отделе нравов.       Морроу ругается с кем-то по телефону, вышагивая вдоль заросшего камышом пруда. Дюверье, только что прибывший на место, замечает, что здесь — в заброшенном парке развлечений за городом — даже в таком состоянии есть определенная романтика. Лучше он будет думать о недокатанных кругах карусели, чем о Грегори. За желтую ленту Лука предпочитает пока не заходить.       Он осматривает залитую искусственным светом площадку. Инсталляция даже издалека кажется зловещей, в определенной степени пугающей и все же наталкивает на мысли о каких-то ритуальных мотивах, никак не связанных с навязанным им Судьей образом восприятия совершенных им преступлений.       — Ну и чего встал тут? Пойдем, осмотрим тело, — произносит Грегори, завершив разговор и заметив капитана.       — Ты не давал разрешения заходить…       — И давно ты такой послушный? Пойдем!       Морроу хватает коллегу за рукав и тащит к трупу. Лука почему-то не сопротивляется.       Он был в этом парке дважды, пока хозяин не вынужден был закрыть его из-за травли, обрушившейся на него после того, как здесь похитили ребенка. Прямо на глазах у тысячи людей, под зорким наблюдением охраны и камер видеонаблюдения. История получила масштабный резонанс, обросла невероятными подробностями, просто потопившими в один момент репутацию владельца парка и все то, что его люди строили в этом месте годами. Дюверье приводил сюда Анну на их первое свидание за несколько месяцев до случившегося. Прошло уже столько лет, парк изменился, воспоминания поглотила пелена забвения, вот только ощущения от нахождения здесь заставляют сердце Луки ускорять свой бег. Или все же что-то другое?       — Итак! Познакомьтесь, капитан, наш новый труп, — устало произносит Грег, указывая рукой на новую жертву Судьи.       Дюверье разглядывает инсталляцию. Из широких балок сколочен «Х» и воткнут в землю. К нему красными лентами за руки и ноги привязан труп мужчины. Голова опущена вниз, лицо закрыто длинными волнистыми волосами. На теле латексный костюм синего цвета и высокие ботинки на шнуровке, похожие на армейские. Рядом с инсталляцией нет больше вообще ничего: ни единого кусочка мусора, ни иных следов. Вокруг них только примятая трава и вытоптанная к ограждению участка дорожка. Судья выбрал самую неприметную часть парка для своих развлечений. Лука сомневается, что психопат просто решил перестраховаться, ведь труп Алисы он спрятал прямо в центре города, совершенно не боясь быть пойманным. Выбор места для размещения инсталляции обязательно должен что-то значить.       Парк был большим и просторным. Когда он только открылся почти двадцать лет назад, капитан оказался здесь в компании школьных приятелей, решивших испробовать на себе все чудеса современных и самых навороченных аттракционов. Они потратили на приключения почти целый день, но даже половины площади не обошли. Дюверье осматривается: в этой части парка он точно не был ни в первое посещение, ни во второе. От витиеватого узора главных дорожек, испещряющих парк, это место отделено рядом фигурных беседок, где можно было остановиться с семьей для небольшого перекуса. За беседками на газоне располагается еще одна зона отдыха с утопленными прямо в землю металлическими стульями. С другой стороны расположен практически уничтоженный зарослями пруд. Лука подозревает, что когда-то давно здесь мог быть организован кинотеатр под открытым небом. Экран, естественно, убрали, но вот металлическое основание для растяжки все еще присутствует на небольшом расстоянии от беседок.       — Сказать что-то можешь?       — Судя по температуре печени и общему состоянию видимых кожных покровов, умер он от шести до восьми часов назад. Больше ничего.       — Значит, время смерти — примерно девять вечера вчера? Забираем его в морг. Нужно действовать быстрее: теперь каждая минута на счету.       Грегори машет рукой стоящим в стороне криминалистам, и те, хватая свои чемоданы, устремляются к телу. Патрик выглядит уставшим и подавленным, и Лука отмечает, что такое состояние его товарищу совершенно не идет. Молодежь смотрится бодрее, но, не услышав из уст Джунвона ни одной скабрезной шуточки по поводу их совместного времяпрепровождения этой ночью, капитан по-настоящему напрягается: его люди вымотались. И неизвестно, сколько шагов им осталось до полного выгорания.       — Есть какие-то продвижения по первому трупу?       Дюверье и Морроу отходят к машинам. Грегори закуривает, прислонившись к идеально чистой Audi, а Лука осматривает свой стоящий рядом пыльный и ржавый Mercedes. Усмехнувшись и отметив их нарочитую непохожесть друг на друга, он тоже тянется за сигаретами. И с наслаждением выпускает из легких первую затяжку, оглядывая темное пространство парка, стараясь не утонуть в нахлынувшей на него ностальгии. Тогда, двадцать лет назад, он был в этом парке с человеком, который безумно ему нравился.       Это было странно, страшно и необычно. Испытывать трепетные, нежные, невероятно сильные и такие же по разрушительности страстные чувства к однокласснику было сродни пытке. Хрупкий, тоненький, манерный, фантастически красивый Девон занимал все мысли Дюверье, не давая ему свободно дышать. В тот день они впервые остались наедине. В тот день они впервые поцеловались. Томно, жгуче, настолько трепетно, что Луке хотелось выть от блаженства. А через несколько недель Девон стал случайно жертвой перестрелки между двумя бандами. Месяцем позже, едва придя в себя, Лука объявил родителям, что собирается стать полицейским. Воспоминания о первой любви, незабываемой и такой трагичной, сковывают в тиски. Взгляд на Грегори лишь добавляет душевным метаниям перца. Помощник коронера абсолютно не похож на Девона, почему же тогда у капитана так отчаянно скребет где-то за ребрами?       — Вчера один из журналистов принес нам послание от убийцы. Мы предполагали такой исход… ну, что будет второй труп. Но не думали о том, что это произойдет так быстро.       — Преступник решил связаться с нами через прессу? Неоригинально, но интересно.       — Он решил связаться со мной.       Морроу удивленно вскидывает брови:       — Откуда такие выводы?       — У нас с Мэттью, журналистом, был конфликт. Открытый.       — Тогда преступника нужно искать среди тех, кто знаком вам обоим.       — Все не так просто…       — Лука, выражайся яснее. У нас вроде как есть время на нормальный разговор, разве нет? Или ты всегда предпочитаешь рычать из своей раковины на окружающих?       Дюверье снова злится. Онемение всех конечностей разливается по телу, заставляя капитана тяжело дышать и прикрывать глаза, чтобы справиться с приступом бешенства. Приятная, но довольно тревожная ностальгия по прошлому испаряется, уступая место привычной ярости. Лука научился феноменально контролировать лицевые мышцы, чтобы не выдавать собеседникам своего состояния. Внешне он большую часть времени оставался спокойным и беспристрастным, не демонстрируя настоящую бурю, управляющую им изнутри. Здорово помогала дыхательная гимнастика и прочие приемчики, подсмотренные в интернете, но все же сейчас перед капитаном врач. Эксперт. Патологоанатом. Обмануть его крайне сложно, но Морроу выглядит слишком невозмутимо, чтобы можно было считать, что метания Луки его задевают.       — В прошлом году у моей команды было крупное дело, — кашлянув, начинает рассказ Дюверье. — В одном из борделей на окраине была найдена мертвая проститутка. На первый взгляд, все было просто: следы сексуального насилия, наркотики и алкоголь в крови, удавка на шее. Дело осложнялось тем, что в то же время наши нравы работали под прикрытием в этом же борделе. Пытались вычислить тех, кто торгует там детьми, и поймать за руку. Мы должны были вести себя очень осторожно, чтобы не пересечься с коллегами и не выдать ничем свою причастность к операции. Мы обследовали помещение, где была найдена убитая, но не проверили, чисто ли там. В один момент на Патрика напал обдолбанный клиент, прятавшийся все это время в шкафу. Он сильно ранил Холланда в плечо скальпелем. Мы до сих пор не знаем, где он вообще взял нож. Сам понимаешь, что в таком месте на этом скальпеле могло быть все, что угодно. Я озверел… Набросился на него и чуть не выпустил дух, пока меня не скрутили. Наши же ребята, которые несколько месяцев жизни потратили на то, чтобы внедриться в управленческую среду борделя. Моя халатность привела к срыву операции, ранению Патрика и нанесению тяжких телесных подозреваемому. Старк написал об этом статью в свою газету под названием «Управление гневом», где в красках описал, какие нынче классные капитаны в полиции. Там не было ни слова неправды, но…       Лука чувствует ладонь на своем предплечье. Поднимает голову и сталкивается с невероятными глазами напротив. Место прикосновения обжигает, ранит, как будто кожу пронзают тысячи острейших игл. Становится жарко. Любимая потрепанная жизнью куртка оказывается тесной. Капитан с шумом втягивает в легкие побольше холодного воздуха.       — Здесь не могло быть только твоей вины, Дюверье. Все ошибки на месте преступления — общие. Ты защищал коллегу, друга. Гнев в такой ситуации — явление нормальное. У Холланда все хорошо?       — Да, все тесты были чистые. Остался только большой шрам…       — Значит, наш убийца читал статью про тебя. Он знает, какой ты, особенности поведения. Хм…       — О чем задумался?       Лука смотрит на пальцы, продолжающие сжимать его руку. Без перчаток они все же кажутся толще, но не грубее. Бледно-синие венки, образующие в своем соединении красивый узор, украшают тыльную сторону ладони. Дюверье поднимает руку, чтобы аккуратно коснуться подушечкой большого пальца этого рисунка, но резко останавливает себя, стоит ему заметить, что Морроу выглядит очень напряженным и скованным.       — Возможно, эта мысль прозвучит странно, капитан, но… я думаю, что в твоем лице он ищет не врага, а союзника.       — И что это значит?       Лука освобождается из хватки пальцев, грубо сдернув ладонь Грегори с себя, прикуривает очередную сигарету и отходит на шаг назад. Рядом с этим мужчиной раздражение контролировать становится все сложнее. Морроу хмыкает, скрещивает руки на груди и снова приваливается к своей идеальной во всех отношениях машине.       — Убийца думает, что у вас есть что-то общее. Он явно наказывает своих жертв за что-то, ведь так?       — Да, назвал себя судьей, наказывает за грехи.       — Так вот, он считает, что ты такой же каратель. Ты мгновенно наказал человека, ранившего твоего коллегу, потому что не смог сдержать гнев. Преступником тоже правит гнев. Это ваша общая черта.       — Я не нуждаюсь в личном психиатре, Грегори.       — Ты даже сейчас злишься. Почему? Считаешь мои выводы неправильными?       — Ты меня бесишь.       Морроу смеется. Лучики морщин сеткой обрамляют сузившиеся глаза. Тонкая кожа приманивает отблески искусственного света расположенных вдалеке прожекторов, накладывая на лицо тауповые тени. Выпущенный Лукой сигаретный дым сизой вуалью окутывает помощника коронера, делая весь его силуэт еще более манящим и загадочным. Заброшенный парк, ночь, прерываемая шумной работой криминалистов и техников, тишина, и Грегори Морроу, похожий на туманного призрака, — у Дюверье поднимается давление от возникающих в голове ассоциаций.       — Конечно. Тебя вообще все бесит. Кто так обидел тебя по жизни?       — Не твое дело!       — Хочешь и меня ударить? Вперед. Но знай: я буду сопротивляться.       — Откуда ты вообще такой вылез?! — все же поддается гневу Лука. — Падаешь нам как снег на голову, вертишь тут перед всеми своими невероятными мозгами, разбрасываешь вокруг самолюбие и самодурство. Думаешь, что ты тут самый умный, или что? Не учи меня, как я должен делать свою работу! Твоего мнения обо всем никто не спрашивал! Думаешь, я сам не в состоянии был понять, зачем преступник прислал письмо Старку? Не сложил дважды два? Это ты не понимаешь, что такая связь между полицией и убийцей — прямая дорога на тот свет! Теперь журналист в потенциальной опасности! Нет гарантии, что этот мудак не следит за ним. За мной, за любым членом моей команды! У нас до сих пор нет никакой конкретики по делу, никаких весомых и значимых улик. Мы потратили три дня на расследование, но пришли только к новому трупу! Сколько их еще будет, прежде чем мы его поймаем? Ты поковырялся в трупе, положил его на полку и забыл, а мне вариться в этом дальше!       — Успокойся, Лука. Мы все в одной лодке, неужели ты не понимаешь?       Морроу смотрит на капитана беззлобно и спокойно. Вычислить в Дюверье психопата было несложно: достаточно пару раз на него взглянуть. Нервный, дерганный, обиженный на весь белый свет. Красивый, сильный, но сломленный изнутри. Грегори видел, что у людей внутри, каждый день. За долгие годы работы в судебно-медицинской экспертизе он научился с одного взгляда на внутренности определять, чем человек жил. Но душу препарировать нельзя, нельзя вскрыть ее, как нарыв. Душа в какой-то момент прорывается наружу сама. Такими вот выпадами, сжатыми кулаками, пылающими болью глазами. Дюверье как спичка: ярко вспыхивал, быстро догорал, оставляя после себя только черное обуглившееся основание. Морроу был медиком и прекрасно понимал, что до добра такое состояние не доведет.       — Я понимаю только то, что не собираюсь выслушивать твои особо ценные выводы, Грегори. Твое дело — трупы. Мое — расследование.       — Тебе не нравятся люди, которые говорят правду, Лука? Правда никому не нравится, ты прав.       Дюверье дергается, как от удара. Они никому не озвучивали текст письма, все было строго засекречено. Откуда тогда Грег безошибочно установил основное послание убийцы? Связаны ли его слова с этим? Неужели Эрик проговорился любовнику после очередного приключения в постели? Или же…       Дюверье не знает, что больше приводит его в бешенство: мысли о том, что Грегори может быть замешан, или же то, что он очень умен. Или его невозмутимый вид? Или то, что он спит с заместителем шерифа? Или то, что он вообще с кем-то спит? Необходимость расследования и совместной работы смешивается с ужасным отвращением к помощнику коронера. Дюверье уже давно не любит людей. Но с Морроу это чувство обострилось стократно. Почему? Куда их это приведет?