***
С Нёвиллетом Бог Подземелий встретился недалеко от того места, где Благословенная земля граничила с обычными горными хребтами. Ризли шёл на чудесную музыку, которая становилась всё громче и громче по мере приближения к юному божеству. Вскоре из-за поросших мхами камней показалась знакомая белая макушка. Ризли застыл, замешкавшись, и в кратком замешательстве машинально провёл рукой по волосам и надетому на них обручу. Боль. Пальцы снова зацепились за острые розовые шипы. Интересно, они теперь всегда будут расти на его голове? Ризли снял с волос очередную ветвь и осторожно опустил перед собой, неотрывно наблюдая за колыханием края чужой туники. Нёвиллет обернулся, привлечённый быстрым движением, а затем взгляд его блуждающих голубых глаз метнулся к островку из мелкой гальки, на которой посреди пышного травяного ковра лежала совсем свежая лоза с несколькими нежными бутонами. Бог Подземелий смотрел на него с любопытством. Как Нёвиллет в прошлый раз смог найти его с точностью до расстояния вытянутой руки, оставалось для него загадкой. Он был уверен, что тот его никак не мог видеть сейчас. Нёвиллет наклонил голову набок, потянулся и взял колкие цветы. Белоснежные волосы скользнули по его руке, переливаясь на фоне знойного неба туманным перламутром. Он смотрел на розы долго, будто раздумывая над чем-то, а затем сжал в своих ладонях, превращая утончённое растение в горстку ссыпавшегося на мох праха. Ризли вздохнул, когда тот поднял взгляд и снова ошибся лишь парой сантиметров, глядя мимо его глаз. Так потянулись их встречи — одна за другой. Бог Подземелий раз в несколько лет выходил на поверхность, чтобы тайно или явно посетить Олимп и Благословенные земли вокруг. И каждый раз неизменно слышал приветливую музыку, разливавшуюся над бурно цветущими долинами, и лишь так мог быть уверен — Нёвиллет его ждал, и каждый раз по какому-то невероятному стечению обстоятельств шёл навстречу всё ещё незримому Ризли. Лицо юного божества было всё также безучастно. Он никак внешне не показывал, что был рад видеть его, но природа вокруг всегда пела по-другому, когда Бог Подземелий протягивал ему руку, а Нёвиллет незаметно вкладывал в его невидимую ладонь свои узловатые когтистые пальцы. На приёмах богов он держался холодно и отстранённо, предпочитая мясо и фрукты пьяным разговорам и бурным увеселениям. И всё никак не мог отделаться от не пойми откуда взявшейся привычки сравнивать собравшихся с Нёвиллетом. С его красотой, грациозными в своей простоте движениями; с его простой фигурой, едва уловимой в складках широкой туники. С его тишиной. А ещё он стал вплетать в свои чёрные с проседью волосы белые мелкие розы. И сам того не замечал, как искал глазами Нёвиллета, чтобы увидеть его реакцию на свой жест. Но пир за пиром — а его всё не было видно. Его либо берегли, как совсем ещё молодое божество, либо прятали намеренно. От него. От самого Плутона. Во время прогулок по усыпанным цветами долинам, Ризли следовал везде за ним, вдыхая свежесть с его волос и внемля песне мира вокруг него. Они подолгу могли стоять на одном месте, и только когда Нёвиллет опускался на траву, подогнув узкие острые колени, Ризли расстилал плащ и садился подле. С тех пор, как Нёвиллет истёр в прах не прекращавшие расти из-за ушей Ризли розы, они действительно пропали и более не раздражали его. Он правда не знал, как на них реагировать. Не сказать, чтобы они портили его вид в глазах подчинённых, но всё же Бог Подземелий чувствовал себя крайне некомфортно, особенно когда забывал о них на какое-то время, а потом вынужден был снимать с головы едва ли не приличных размеров куст. Вдобавок ко всему, Ризли заметил, что начинает меняться. Раньше Бог Подземелий не ощущал подобного внимания к своей персоне, пока на последнем пиру к нему обратилась Гера. Как всегда — в своей привычной сверх честолюбивой манере: — Неужели Плутон наконец-то нашёл себе радость? — Очень мило с твоей стороны, Гера, что почтила меня своей персоной. Позволь спросить, с чего ты это взяла? — пресно отозвался он, поднося кубок ко рту. За несколько дней празднеств он пил вино лишь в первый, довольствуясь затем свежими соками из самых спелых фруктов и отварами из особенных листьев, преподносимых людьми. Видимо, возраст всё же брал своё, отворачивая его от всего, что могло затуманить разум. Ризли любил холодную голову. Странно, что с этим абсолютно не вязалась его болезненная привязанность к юному божеству в белых одеждах. — В твоих глазах я вижу блеск, — она сидела непривычно близко, по левую руку от супруга — между ним и Ризли. Зевс громко гоготал над очередной шуткой Диониса и на беседующих внимания не обращал. Гера еле заметно вздохнула, царственно поправляя полупрозрачный пеплос, сотканный из золочёных нитей. Тяжёлые украшения звякнули на её руке, и Ризли невольно вспомнил не отягощённые пошлыми драгоценностями тонкие, почти прозрачные в своей худобе запястья Нёвиллета. — Розы, кожа… — Что с ней не так? — буркнул Бог Подземелий, стараясь не коситься на свои руки в полуперчатках. — Твоя кожа… — носик Геры сморщился на мгновение, но затем лицо снова стало привычно-полупрезрительно, — теперь отличается от цвета земли и булыжников. Ты стал более походить на человека, Плутон. — А ты всё охотишься за сплетнями? — вскинул бровь Ризли, ставя кубок на стол и захлопывая клетку на теме их разговора, не давая Гере и шанса увильнуть. Видит Танатос, только так и возможно было общаться с Пантеоном. — Помогаю подруге, — она поджала пухлые губы. — Я не вижу здесь твоих подруг. Только клубок яростных змей, — безапелляционно заметил ей Ризли. — Понимаю, почему тебя приглашают через раз, — закатила глаза Гера, оправляя хитон. То ли смешалась из-за резкой правды, то ли просто хотела выглядеть представительно. Ризли ставил на первое, хотя понять толком, что происходит на этом слишком красивом вычурном лице было почти невозможно. Бог Подземелий однако, вернувшись в своё царство, решил осмотреть себя в зеркале. До этого он не чувствовал потребности в этом, но теперь ему стало любопытно. Что же такого нашла в нём сама Гера? Лицо его, бывшее ранее серого землистого оттенка, приняло нормальный для людей кожный цвет, разве что много бледнее, чем обычный. Волосы блестели, а не висели тусклыми патлами. Это, правда, стало накладывать свои сложности с причёской, так как откуда ни возьми взявшаяся их здоровая упругость ставила пряди торчком, не давая толком возможности их пригладить. Нёвиллет это тоже заметил. В одну из встреч, когда они сидели подле друг друга, он вскинул руку без предупреждения и коснулся особенно упрямой прядки на его макушке. Бог Подземелий было дёрнулся — сказывался болезненный опыт общения его головы с руками этого на вид невинного мальчишки, но всё же позволил ему дотронуться до себя. Улыбался Нёвиллет редко, и теперь, когда его бескровные губы слегка изогнулись, Ризли почувствовал, как волоски на загривке встают дыбом. Словно божество весны и цветения тоже был одной из бестелесных душ, каким-то неведомым образом ступившей обратно под луну и солнце. Щебетание птиц и лёгкий гул ветра в горных долинах вдруг нарушил громкий топот. Они синхронно обернулись, глядя ниже, по склону, где камни начинали ссыпаться в узкую глубокую расселину и где не росла трава. На них неслось несколько горных коз с обезумевшими от ужаса глазами. Ризли было потянулся к мечу, но Нёвиллет отвёл его руку, останавливая. Немногочисленное стадо отвернуло, и тут Ризли заметил огромного пятнистого зверя, нёсшегося вперёд на всех парах. Барс будто не замечал ничего вокруг, нацелившись на отставшую, явно хромающую козу. Двадцать метров. Пятнадцать. Пять. Дикий зверь выкинул вперёд лапы и повалил стенающее не своим голосом травоядное, перекатился через него, вцепился в горло, но тут вдруг заметил Нёвиллета. Зрачки его сузились, барс отпрянул, и вот, кажется, несчастная коза была спасена — уже поднималась на ноги, чтобы убежать, как вдруг Нёвиллет сделал быстрое движение. Ризли не успел проследить за ним. Он не ожидал подобного, поэтому не успел сосредоточиться, чтобы разглядеть этот мимолётный выпад. Коза с грудным криком повалилась в метре от них, и в это мгновение из артерии на её груди брызнула кровь, окропляя белые одеяния Нёвиллета. Бог Подземелий сидел, не шевелясь и ожидая смутно чего-то. Взгляд его скользнул к ране животного. Оттуда торчало что-то блестящее, полупрозрачное и совсем маленькое. Нёвиллет поднялся и осторожно вынул орудие убийства из шеи козы, затем взял её за рог, увитый вядшими на глазах нарциссами, и сильным движением отправил вниз со склона, где прижался к земле голодный, глухо рычащий барс. Хищник почти в полёте поймал свою жертву и ринулся наутёк, высоко вскинув голову с добычей в зубах. Нёвиллет стоял, глядя ему вслед, и не шевелился. Природа вокруг погрузилась в непривычное замогильное молчание, и лишь хлопала на внезапно поднявшемся ветру белая туника. Когда Ризли осторожно коснулся его грязных и липких пальцев своими, тот обернулся. И Бог Подземелий мог бы поклясться, что ещё никому на его памяти так не шла ярко-алая кровь на тонкой до лёгкой синевы коже и таких же бледных губах.***
Когда он рассказал об этом случае Харону на обратном пути, тот несколько минут молчал перед ответом. Ризли вообще было подумал, что лодочник пропустил его рассказ мимо ушей, но скрипучий старческий голос всё же раздался под грязными сводами, отвечая: — Мир течёт в своём русле туда, куда предначертано. Я думаю, он мыслил так, ведь той козе было суждено умереть от лап того хищника. — Не слишком ли жестоко для божества жизни? — Жизнь — лишь обратная сторона смерти. Как свет и тень, о которых мы с вами уже говорили. Но они — на одной монете, в одном русле, в одной лодке. Когда божественная сила вмешивается в этот баланс, случаются противоречия, а дисгармония противна самой природе. Смерть — лишь продолжение жизни, она же — её логичное окончание для всех, кроме самого умершего. — Может, той козе суждено было выжить, встретившись с Нёвиллетом? — почти весело отозвался Ризли. Харон его лёгкого тона не поддержал. — Мы — лишь плод чужой веры, надежд и просьб о помощи. Страха — очень часто. Не нам вмешиваться в судьбу смертного мира, не нам же брать на себя ответственность за последствия. — Сказал бы ты это моему братцу и его подпевалам, — хмыкнул Ризли, рассматривая клубящийся над Стиксом туман. — Но не думаю, что они бы тебя послушали. — Имеющий уши, да не услышат, — теперь уже голос Харона отдавал металлическим сарказмом, — поэтому я и беседую с тобой, мой господин. Ризли быстро привык к хорошему. Он и не думал, что обнаружит за собой столь наивное поведение, больше характерное для смертных. Он привык к нежной, почти недоступной красоте Нёвиллета, маячившей на расстоянии вытянутой руки; к спокойствию, витавшему вокруг него и бальзамом ложащейся на застарелые раны его собственной души; к их прогулкам по Благословенным землям, на самом краю внимания богов. А ещё он привык к беседам с Хароном. Старик завораживал своей странной, немного жестокой мудростью, которую Бог Подземелий очень часто не принимал, оставаясь при своём мнении по многим вопросам. Иногда они спорили жарко и долго, но затем глухой удар лодки о берег, предвещавший недолгое расставание, резко обрывал все их разговоры. — Ты никогда не хотел бы выйти отсюда и посмотреть на мир? — спросил как-то раз его Ризли. — Я имею о нём представление, — спокойно ответили ему. — Но как? Ты же здесь всегда. Лодочник почти ощутимо улыбнулся под капюшоном: — Я — тьма, мой господин. А тьма — это отсутствие света. Она всегда там, куда не достигают солнечные лучи. Весь мир покрыт ею, пока не будет освещён. — Но ты сказал, что те же самые розы ты видел лишь на покойниках, — медленно произнёс Ризли. Слова лодочника внезапно заискрились холодком на кончиках пальцев. Почему он вспомнил это? Почему сейчас? Харон молчал. Бог Подземелий обернулся. В груди что-то грузно ворочалось. Что-то, что он не мог объяснить себе вот уже долгое время. Странное чувство. Или… подозрение? — Меня много, мой господин, — наконец отозвался лодочник. — Та часть, что беседует с тобой — лишь одна из миллионов крупиц тьмы, что перевозят души покойников. Но наше знание едино. Часть меня будет растворена повсюду, а часть — всегда внизу, общается лишь с усопшими. — Это не ответ. — Ты не веришь мне? Сумерки сгустились вокруг них, а белёсый туман, который отражал свет холодного голубоватого пламени от фонаря на носу лодки, рассеялся. Тьма поглотила лодку и стоящих в ней, тут же став вязкой, липкой. Бог Подземелий сделал шаг вперёд. В горле застрял ком, мешая вздохнуть. Он вскинул руку, потянувшись к капюшону Харона, как вдруг её перехватила когтистая сморщенная лапа за запястье. — Нет. — Я — твой господин, — голос Ризли раздался эхом под сводами подземной реки. Так говорил бог. Они стояли в гулкой тишине с минуту. Внезапно, вторая рука Харона оказалась очень близко к нему. Ризли дёрнулся, но с невероятной проворностью лодочник извлёк что-то из меха диких псов на его воротнике — что-то бледное, небольшое и… благоухающее. Едва взгляд Ризли упал на внезапную находку, как он узнал нарцисс. Он видел эти цветы. Они преследовали его на поверхности, куда бы он не пошёл, распускались на голых бесплодных камнях, они росли у водоёмов, они бледной дымкой выглядывали из-под поредевших на солнце горных снегов. Они вырастали в оставленных Нёвиллетом следах. Они цвели в его ладонях. Ризли отшатнулся. Накренившаяся лодка плеснула за борт вязкой водой, и тут же снова грот реки Стикс погрузился в мертвенную тишину. — Кто ты? — Бог Подземелий сжал кулаки. Лодочник поднял голову. Капюшон немного опал, показывая туго обтянутый тонкой сморщенной кожей подбородок, очертания черепообразного лица, впалые щёки. И до боли знакомые голубые глаза с лиловым отливом. Ризли задохнулся. Харон сделал шаг вперёд и снова склонил голову. Наваждение исчезло сразу перед тем, как тишину разрезал совершенно другой голос. Отзвуки его отдались какофонией щемяще знакомой музыки без звуков и слов. И голос этот впервые донёс эту мелодию до внешнего, ощущаемого мира, хотя наяву были сказаны лишь несколько тихих слов: — Здесь лишь Харон, мой господин. Твой преданный слуга. И друг. Бог Подземелий понял, что слова эти стали откровением, адресованным ему, а ещё понял, что впервые слышит его настоящий голос. Не грубый, низкий и хриплый, а очень глубокий и мягкий, пахнущий упоительно и сладко, словно обожаемые им нарциссы. — Это всегда ты? — спросил на грани слышимости. — Всегда, — подтвердил Нёвиллет, улыбаясь под плащом. Глядя в его же глаза на поверхности, в объятьях бурной растительности и яркого неба, Ризли впервые за свою бесконечную божественную жизнь подумал, что ему что-то могло примерещиться. Нёвиллет встречал его со своим безучастным лицом, но всё-таки неизменно ждал его. Медленно, но верно к Ризли пришло осознание происходящего. Открылась, наконец, великая тайна, как находил его Нёвиллет, даже не видя под чарами Сокрывающего шлема. Как смог Нёвиллет заставить цвести нарциссы в его пышном меховом воротнике незаметно для него, оставалось загадкой, и всё-таки тот факт, что мальчишка умудрился незаметно разбить палисадник буквально у него за шиворотом, не мог не восхищать. Цветы были магией Нёвиллета. Они были его семьёй, его ушами и глазами, его страстью и его самыми преданными почитателями. И чем больше Ризли накрывало осознанием, что этот хрупкий на вид божок смог с помощью них же залезть ему в голову и разговаривать с ним, тем больше холодели его пальцы, когда он смотрел на это красивое апатичное лицо. Миражи Нёвиллета оказались до того реалистичны, что отличить их от реальности не представлялось возможным. Хорошенько всё обдумав, Бог Подземелий понял, что даже пришедший в тот раз на реку Цербер был ничем иным, как плодом его фантазии. Аромат нарциссов вёл Ризли каждый раз прямо к нему. Травы пели для Нёвиллета, и те, что цвели под одеждой хозяина Подземного царства, вторили этой музыке. Слова, сказанные не наяву, благоухали белыми цветами с солнечными сердцевинами. И пусть всё, что говорилось ими в лодке Харона, было лишь миражом, Ризли понимал — Нёвиллет устами Харона говорил с ним искренне. В целом же поведение молодого бога не изменилось, однако стоило им оказаться рядом в тот день, когда Нёвиллет открылся ему, и взгляд лиловых глаз стал вмиг предупреждающим. Он качнул своей прекрасной белокурой головой, увенчанной парой изогнутых рогов в цветах, а затем повернулся, глядя на Олимп. Ризли всё понял без слов. И понял, почему Нёвиллет молчал при их встречах, казался отстранённым и как будто не замечал Бога Подземелий за очень редкими исключениями. На этих бескрайних полях его мысли были тоже заперты в клетке.***
— Я очень рада, Плутон, что ты с таким пониманием отнёсся к чаяниям Деметры. Гера снова была холодна, надменна и прекрасна. С дьявольским хладнокровием она попивала своё вино из кубка, не глядя в сторону Бога Подземелий. Тот хмыкнул, закидывая в рот виноград. Она сделала вид, что не заметила, и продолжила как ни в чём не бывало: — Она так переживает за своего единственного сына. И есть за что, между нами говоря. Мальчик болен, — она замолчала, краем глаза поймав мимолётную тень на лице Ризли. — Его так жаль. Он был бы прекрасным жителем Олимпа, но из-за того, что он практически потерял рассудок, пускать его сюда невозможно. Бог Подземелий почувствовал, как сердце предательски дрогнуло в груди. Ещё одна разгадка в отношении Нёвиллета почему-то отозвалась глухим раздражением и злостью. — Ходит целыми днями вокруг гор, ни с кем не разговаривает. Серьёзно, ни один из нас не знает его голоса. Деметра говорила, слышала его плач лишь в раннем детстве, — не унималась Гера. Она, кажется, и вовсе не замечала, как подрагивает кулак Бога Подземелий на его столе. — А с недавнего времени он вовсе помутился. По многу часов сидит в одной позе и не двигается, шепчет под нос что-то, ещё и улыбается. Я видела это лишь однажды, но могу точно сказать, что подозрения Деметры не беспочвенны. В ворохе её слов Ризли находил нужные кусочки мозаики, которую складывал в своей голове с момента откровения Нёвиллета. Он уже понял, что Харон действительно существовал и существует по сей день, но все, что было связано с ним и отличалось от обычного его поведения стало лишь иллюзией, навеянной ароматом расцветающих в его одежде нарциссов. Нёвиллет говорил с ним на стыке миров, где не было чужих глаз и ушей, так как знал, что вербальный или невербальный разговор на поверхности выдаст присутствие Ризли. Это бы либо сильно затруднило в дальнейшем их встречи либо их вовсе прекратило. Расчетливость Нёвиллета совершенно не вязалась с его образом сумасшедшего. Теперь, анализируя происходящее, Бог Подземелий смог по достоинству оценить масштаб блефа юного божества. И восхититься им сполна. Почему именно им Нёвиллет заинтересовался настолько, что рискнул выдать себя? Ризли скромно полагал, что не является таким уж хорошим собеседником, чтобы идти ради себя на такое. Во всяком случае, он бы сам не пошёл. А поменяйся они местами... Здесь уже можно было задуматься. Нёвиллет сильно отличался от прочих. Если сложить слова "Харона" и поведение "Нёвиллета", перед внутренним взором Ризли возникало проницательное божество, которое и язык не поворачивался назвать юным. Его жёсткая, подчас жестокая логика иногда и самого бога смерти ставила в тупик. Он не видел ничего, кроме бескрайних полей благодатной земли, но также он наблюдал за богами вне Олимпа, а те, зная о его мнимом безумии, могли вести себя несдержанно. Да, Нёвиллет определенно был гением, раз столько лет, почти что несколько веков носил личину сумасшедшего, лишь бы его не трогали. Оттуда понятия истины в его речи. Он был наблюдателем, зрителем в большой комедии под названием "жизнь". Он наблюдал за людьми и богами, не привлекая к себе внимания, как тень или мирный призрак, выискивая логику в их поступках и делая выводы об их намерениях. — ... я так рада, что вскоре он отправится пожить у Посейдона. Это было непростое решение, но, думаю, там ему станет полегче... — Что? — Ризли настолько погрузился в мысли, что совсем забыл слушать Геру. Та закатила глаза, а затем с демонстративно-терпеливым видом принялась объяснять: — Деметра решила отправить мальчишку на коралловые рифы, к Посейдону. Я, если, честно, ожидала подобного, тишина и спокойствие ему не повредят. Он, конечно, изъявил протест, даже впал в буйство, так что пришлось его успокаивать... не самым приятным образом... Хорошо, лицо не пострадало, а то Посейдон был бы расстроен, учитывая характер его интереса к нашему цветочку... Больше Ризли не слушал её. С пира богов он ушел первым и направился под широкое ночное небо, на благоухающие альпийские луга. Его тянуло опустошить желудок тут же, голову мутило от плохо сдерживаемой ярости, настолько сильной, что яркие алые всполохи разрывали воздух вокруг него. Даже насекомые притихли, когда он шёл мимо, и лишь потрескивала ткань плаща, которую он сжимал в руках. Как и ожидалось, Нёвиллет нашёл его едва ли не сразу. Он подошёл сзади, как и всегда, и застыл в паре шагов, глядя ему между лопаток. Ризли чувствовал этот взгляд спиной и затылком, ощущая при этом, как напилась соком и вытянулась зелень, доселе невидимая и незаметная даже ему самому в его собственном одеянии. Второй раз они встречались явно, без уловок невидимости или миражей, и теперь стояли лицом к лицу, рассматривая друг друга. Увидев синеющий из-под ворота его туники яркий кровоподтёк на груди, Ризли скрипнул зубами. — Ты нужен мне, — просто сказал Ризли, не привыкший к заискиваньям. Нёвиллет наклонил голову на бок, рассматривая его. — А что я получу взамен, если отдам себя тебе? От этого голоса волоски на руках встали дыбом, а земля под ногами заходила ходуном от почти слышимого рычания Цербера в недрах другого, загробного мира. Здесь столкнулись два разума, два темперамента, два бога. Многотысячелетняя мудрость, опыт и закалённый характер с острым, ясным умом и безжалостной ледяной натурой. Бог подземелий мог стереть его в пыль одним щелчком пальцев. Он чувствовал незаурядные способности Нёвиллета, но что была сила цветения против хранителя самой смерти? Ответ — всё. Ризли сдался ему. Сдался их общей цели — почти святотатству — рассмеяться в лицо Пантеону, провернуть трюк, поставивший бы на место богов самой возможностью ослушаться их запрета. Смертные за это несли тяжёлую кару, да и боги тоже, но что, если на сцене в этот раз — сам Плутон, господин Подземного царства? Умно, Нёвиллет. Наблюдать десятилетиями и строить в голове план, как ударить наиболее больно и точно. Как показать прямо перед носом зазевавшихся пьянчуг и псевдогероев, что бывает, когда те становятся слишком самонадеянным, чтобы распоряжаться судьбами, словно пешками. Было и ещё что-то. Ризли не смог бы отрицать, что ещё он сдался блаженству, что несло само присутствие Нёвиллета рядом, его красоте, его таланту и ледяному разуму. Он спрашивал, что получит взамен. Но он не продавал себя, уже зная себе цену. Он набил слишком высокую, неоплатный долг, который Ризли уже не выплатить. И ответом стало тоже — — Всё. Нёвиллет улыбнулся своей пугающей улыбкой, едва показывая ровные белые зубы с чуть выпирающими клыками. Ветер задувал его свободную тунику с не подвязанными рукавами, а ночные тени лежали на всей фигуре щербатым полотном, покорёженным едва достигающими полей бликами света с Олимпа. — Они не получат тебя. — Не передумаешь? — вопрос звучал почти язвительно. Ризли сделал шаг вперёд, протягивая руку. — Я похож на того, кто разворачивается на полпути? Нёвиллет вскинул бровь. Оценивал. — Нет. Узкая длиннопалая ладонь без единого шрама или веснушки легла в руку Ризли, как уже ложилась бесчисленное множество раз. Теперь — не таясь и не прячась, открыто. — Они скоро будут здесь. — Я знаю, — ответил Нёвиллет. Он более не улыбался. Ризли смотрел в его черно-васильковые глаза, почти невидимые в спустившихся тенях, несколько мгновений. Тишина стала почти абсолютной, даже травы более не вздыхали на ветру. Он вскинул левую руку, в которой тут же возник скипетр из черного металла с тремя головами Адских гончих на конце, дёрнул задохнувшегося Нёвиллета и прижал к себе за плечи. Сам чуть не вздрогнул от того, каким внезапно хрупким показался ему бог цветения в огромных медвежьих объятьях, и тут же земля под ними задрожала. — Сделаешь это пафосно? — за громом камней голоса Нёвиллета было почти не слышно, но усмешку в нём Ризли различил даже так. — Нет, — клыкасто улыбнулся он. — Красиво. Чтобы знали все, чей ты на самом деле. — Лишь потому что выбирал я сам. — Как пожелаешь. Яркий свет ослепил обоих. Ризли согнул руку с жезлом, прикрывая глаза. Жар и треск электричества в воздухе он бы не спутал ни с чем иным. Тут же земля ушла из-под ног. Ризли едва успел подхватить ускользающего из его объятий Нёвиллета перед тем, как почувствовать под подошвой сапогов жесткий грубый металл и услышать громоподобное ржание четверых чёрных, как ночь, кобыл в упряжке. Жар нарастал с угрожающей быстротой. Внезапно щёку обожгло. Ризли еле успел увернуться. толкнув Нёвиллета вниз, за борт колесницы и накрыв собой. Ожог больно горел, обжигая скулу. Поводья выскользнули из рук. Он потянулся, но нашарить их не смог, уворачиваясь от очередной вспышки молнии. Вдруг в его руки легло что-то. Наощупь он узнал тугие виноградные лозы, гибкие и достаточно широкие. Они дрожали в такт ржанию коней, и тут Ризли почувствовал, что Нёвиллет хватает его за руку и дёргает, приводя в чувство. Он понял. Он дёрнул импровизированные поводья и едва успел схватиться за борт, иначе рисковал вывалиться из колесницы от резкого рывка. Над ухом просвистел очередной разряд, но Бог Подземелий наловчился уклоняться от них. Он выпрямился и рявкнул в слепящий белый свет, не слыша своего голоса за громовыми раскатами. Лошади одновременно ударили правыми передними копытами о землю, и она раскрылась снова, оставляя гигантский чёрный шрам на ковре из цветов и зелени. Поводья-лианы больно стирали руки. В ушах звенело. И лишь руки Нёвиллета на его талии оставались реальностью, пока весь этот яркий и громкий мир не схлопнулся всё также внезапно, как и раскрылся перед ними. Только мчалась им навстречу мглистая тьма и знакомый, пробирающий до костей белый туман.