***
Он никому не говорит об этом, но Веритас всё ещё пытается читать книги. Не то что бы это приносит много пользы — в тёплом жёлтом свете библиотечных ламп слова продолжали разбегаться по странице и плясать перед усталыми глазами Веритаса в поздние часы, когда он знал, что его не потревожат, и этот буйный водоворот беспорядочных букв заставлял голову учёного раскалываться на части от боли. И всё же слепая надежда — или же это было отчаянье? — заставляла его вновь и вновь вытаскивать книги с полок и, стиснув зубы, пытаться разобрать хоть единое слово. Правда была в том, что собственная бесполезность ранила Веритаса больше чего либо ещё. Хоть Аргенти и не добился особых успехов в развеивании проклятья, он всё ещё мог сделать что-то и продолжал пытаться, упрямо стараясь сдвинуть их с мёртвой точки. А что же Веритас? Он не мог провести собственные исследования и найти что-то полезное, а все его имеющиеся знания о магии наверняка были гораздо более скудными, чем у колдуна, и всё, что ему оставалось — продолжать эти бесплодные попытки разобрать содержание текста хотя бы ради того, чтобы не опускать руки, чтобы быть занятым хоть чем-то, пока другим приходится решать его проблемы за него. Но это утомляло. Были вечера, когда усталость и чувство безысходности смешивались в бурлящую микстуру ярости, закипающую под его рёбрами и грозящуюся выплеснуться на ближайшую несчастную жертву. И это было ещё одной причиной, почему он позволял себе оставаться наедине с книгами лишь по ночам — так он не рисковал случайно сорвать свой гнев и разочарование на Келусе или Аргенти, отдавая себе отчёт в том, насколько несправедливо это было бы по отношению к ним. Сегодня, похоже, один из таких дней — зуд гнева под кожей становится всё сложнее игнорировать, и пальцы до белеющих костяшек сжимают края какого-то очередного магического справочника, пока обжигающая головная боль не становится столь невыносима, что Веритасу приходится захлопнуть книгу и зажмурить глаза. Из-за бурлящих эмоций хлопок выходит громче, чем стоило допускать посреди ночи, но Веритасу трудно даже волноваться об этом — вся его концентрация уходит на то, чтобы усмирить свой разум и прогнать головную боль. Внезапно раздаётся мяуканье, и, вскинув голову, застанный звуком врасплох Веритас видит перед собой Снежинку, пристально смотрящую на него с наклоненной вбок головой и выглядящую отчего-то напряжённой. В то же мгновение дверь тихо скрипит, и в библиотеку проскальзывает Дымок, глядя своими острыми и слишком умными для кота глазами то на человека, то на другую кошку, и неожиданно для себя Веритас чувствует укол стыда, тихо вздыхая и опуская напряжённые плечи. — Я, должно быть, напугал вас таким резким звуком, — бормочет он, опуская ладонь в приглашении, хоть ни на что и не надеется, наученный следами царапин и укусов на своих руках. — Приношу извинения, несправедливо вымещать свой гнев на книгах и тем более задевать этим вас. Снежинка внимательно смотрит на его раскрытую ладонь, и Веритас вздыхает, собираясь уже было её убрать, как вдруг розовый нос кошки утыкается в неё, подталкивая пальцы и заставляя их скользнуть по гладкой шерсти. От неожиданности мужчина замирает, никак не думавший, что своенравные коты когда-либо подпустят его так близко, но Снежинка уже вновь нетерпеливо тыкается в его ладонь, а потому он может лишь подчиниться, чувствуя, как улыбка сама собой появляется на его губах. Зачарованный внезапной доброжелательностью кошки, он совершенно забывает про Дымка, поэтому едва ли не вздрагивает, когда внезапно тёплый ком чёрного меха начинает тереться о его ноги, издавая при этом тихое вибрирующее грохотание, и тогда Веритас ошарашенно понимает — он мурчит. Не только он, но и Снежинка, уже и вовсе запрыгнувшая ему на колени и трущаяся мордочкой о теплый кардиган, там, где под рёбрами с тяжестью билось сердце. — Знаете, — он не находит в себе сил поднять голос выше шёпота, чувствуя, как его собственный тон пронизан хрупкостью, к которой он не привык, — я слышал когда-то, что некоторые люди считают мурлыканье кошек целебным. Этому нет никаких научных доказательств, но… может, они не так уж ошибаются. Дымок на эти слова тихо мяукает, и Веритас не может не засмеяться, когда чёрный кот запрыгивает на диван и точно так же, как его подруга ранее, прижимается к рукам мужчины, начиная мурчать лишь громче, когда тот послушно зарывается пальцами в шерсть и осторожно чешет. Что-то находит на Веритаса — может, тихая и спокойная атмосфера библиотеки развязывает его язык, а может, молчаливое присутствие проявивших неожиданное сострадание котов заставляет немного опустить выстроенные вокруг себя стены, но он обнаруживает, что слова сами льются с его губ потоком, который он не находит сил остановить. — Я так устал от этого проклятия, — шепчет он, горечь отражается в голосе, и Снежинка мяукает почти грустно, поднимая взгляд своих перламутровых глаз слишком уж сочувственно, будто действительно понимает смысл его слов. Веритас лишь грустно улыбается, почесывая её за ухом и тихо продолжая: — Это довольно больно — чувствовать себя совершенно бесполезным и лишенным таких базовых навыков, когда на тебе всю жизнь были ожидания и надежды. Боги, какой из меня вообще учёный теперь? Снежинка вновь мяукает, настойчивее в этот раз, и Веритас с горьким весельем думает, что это могло бы звучать возмущённо, будто она пытается опровергнуть его слова, и эта мысль приносит ему слабое утешение. В то же время Дымок прижимается ближе к его бедру словно в попытке успокоить, и Веритас чувствует, что дышать от этого становится немного легче. — Я ведь даже никогда не любил кошек, — бормочет он, невольно улыбаясь, когда Снежинка едва ощутимо ловит острыми зубками его ладонь — это не больно, но посыл довольно очевиден. — Боже, дай мне сначала договорить, маленькая хулиганка. Наблюдая, как кошка опускает его руку из плена клыков и сворачивается калачиком на его коленях, вновь начав тихо мурчать, Веритас чувствует тепло, разливающееся в груди и заполняющее каждую трещинку, оставленную беспомощностью и обидой. Их мурлыканье действительно должно быть лечебным, хах. — Я лишь собирался сказать, что вы двое не так уж плохи.***
Сквозь туман сонливости Веритас слышит тихий скрип двери, и это побуждает его открыть глаза — воспоминания приходят не сразу, но ноющая боль в спине от сна в сидячем положении и теплый мурлыкающий ком шерсти на его коленях оживляют в памяти его небольшой эмоциональный эпизод, после которого он под влиянием усталости сам незаметно для себя провалился в сон. В дверях стоит Аргенти, неловко замерший с пальцами на дверной ручке и улыбающийся слегка виновато: — Ах, Доктор Рацио, приношу свои искренние извинения — кажется, я Вас разбудил. — Это… ничего страшного, — вопреки собственным словам, мужчина не может сдержать зевок, но отказывается поддаваться сонливости, слегка качая головой и потягиваясь настолько, насколько позволяет спящая на его коленях Снежинка. — Сколько сейчас времени? — Очень раннее утро. Я не собирался Вас тревожить, но увидеть льющийся из Вашей комнаты свет в столь ранний час показалось мне странным, поэтому я и решил заглянуть, — колдун, наконец принимая решение, заходит внутрь, позволив двери тихо закрыться за своей спиной, и внезапно его улыбка становится чуть шире, когда взгляд бирюзовых глаз опускается к спящим Снежинке и Дымку. — Вижу, Вы поладили с нашими дорогими маленькими друзьями. — Ах, это… Я лишь по неосторожности потревожил их ночью громким хлопком, и они по какой-то причине решили остаться. — ...Хлопком? — удивлённо поднимает брови колдун, и Веритас, резко осознав, что непроизвольно сказал лишнее, не может сдержать тихий вздох. Притворяться и лгать о такой мелочи было бы довольно бессмысленно, решает он, бросая взгляд на лежащую на столике книгу, и неохотно отвечает: — Я… пытался проверить, смогу ли я прочитать хоть строчку — кто знает, вдруг проклятие внезапно решит сдаться и отступить, — учёный саркастично усмехается, наблюдая, как Аргенти переводит взгляд на поверхность стола вслед за ним, и в расширившихся аквамариновых глазах отражается осознание. — Ох, Доктор Рацио… — его голос пропитан сочувствием, и это задевает Веритаса, заставляя чувствовать себя неуютно от чуждости этого ощущения, поэтому он быстро поднимает руку, обрывая колдуна резким тоном: — Если Вы собираетесь меня жалеть, то оставьте это при себе — жалость никому из нас не поможет. Аргенти отвечает не сразу, поджав губы и глядя на него со сложной смесью эмоций в глазах, которые Веритас даже не хочет пытаться разобрать, но учёный с холодной решительностью встречает этот взгляд непробиваемым стоицизмом, и в конце концов колдун сдаётся, со вздохом опустив глаза: — ...Прошу простить меня, я не хотел задеть Ваши чувства. Раскаяние в его голосе искренне, и Веритас ненавидит, что чувствует укол вины — чем больше времени проходило, тем сложнее ему было сохранять холодный фасад рядом с колдуном, ведь Аргенти всегда был так чертовски искренен, так самоотвержен, что это могло подкупить даже такого рационального и редко дающего волю эмоциям человека, как Веритас. Тем не менее он не просит прощения в ответ, потому что причин на это объективных не видит, но всё же переводит тему, невольно смягчая тон: — Кхм, я… на самом деле хотел поблагодарить Вас за кардиган. Он пришёлся очень кстати. — О, даже не упоминайте, — Аргенти снова улыбается, стряхивая прежний угрюмый вид, словно капли воды, но Веритас может видеть остатки вины в уголках его улыбки, и ему это не нравится. — Я рад, что он оказался Вам по вкусу, Доктор Рацио. — ...Веритас, — поправляет учёный прежде, чем успевает передумать, чувствуя себя задушенным внезапным комом в горле. — Думаю, мы провели рядом достаточно времени, чтобы можно было опустить формальности. Аргенти растерянно моргает, и Веритас может сказать, что проходит мгновение, прежде чем смысл слов полностью укладывается в голове колдуна, потому что это осознание отражается в том, как смягчается его взгляд и теплеет улыбка, и почему-то сердце мужчины при виде этого сжимается. — ...Так тому и быть, Веритас. Аргенти произносит его имя так, словно пробует на вкус — с любопытством, почти с осторожностью, и это… в каком-то роде мило, от чего Веритас сам не может сдержать лёгкой улыбки. Доброта и мягкосердечность колдуна до сих пор иногда заставали его врасплох — хотя он давно убедился, что нарисованный городскими слухами образ был в корне неверен, видеть тому доказательства всё ещё порой было для него неожиданностью. — Прошу, не сочти за грубость, — внезапно нарушает тишину Аргенти вновь, — но могу ли я предложить тебе кое-что? — ...Чтож, удиви меня, — застанный предложением врасплох, Веритас склоняет голову в любопытстве и замешательстве, которые лишь усиливаются, когда Аргенти, явно замявшись, заговаривает вновь лишь после небольшой паузы: — Я… мог бы читать для тебя, если это как-то поможет. Предложение столь внезапно, что Веритас невольно замирает, не в силах контролировать, как расширяются его глаза. За мгновение сквозь него проносится целая буря эмоций — всё начинается с почти автоматического возмущения, словно Аргенти своей идеей пытается оскорбить его лично или посмеяться над его беспомощностью. Но гнев быстро утихает, потому что учёный успел убедиться — Аргенти был не таким человеком и не стал бы так делать, и тогда на смену возмущению приходит странное чужеродное тепло. Редко для Веритаса делали что-то бескорыстно, и в этом нельзя было даже винить людей, ведь он сам всю жизнь провёл за возведёнными стенами, которые невольно выстроились вокруг него из-за тяжёлого характера и его сосредоточенности на науке. И всё же Аргенти был к нему исключительно добр всё его пребывание здесь, каким бы холодным и колким Веритас ни был в ответ, и это, вероятно, основная причина, по которой учёный так и не находит в себе сил отказать со своей привычной гордостью, как наверняка бы отказал любому другому человеку на месте колдуна. — Это… очень чутко с твоей стороны, — Веритас позволяет себе подарить колдуну небольшую, но искреннюю улыбку, от которой Аргенти теряет свою неуверенность и расцветает, заставляя сердце Веритаса вновь сжаться в груди. — Если тебе не сложно, то почему бы и нет. — Конечно, это совершенно не проблема, — смех Аргенти тёплый, когда он проходит к полкам и легко ведёт пальцами по корешкам. — Посмотрим… “Введение в зельеварение”, “Базовые заклинания: теория и практика”... — Красная книга на второй сверху полке, — мягко перебивает его Веритас, — это ведь книга по астрологии, верно? — ...Верно, — с удивлением в голосе подтверждает колдун, вытаскивая упомянутую книгу и поворачиваясь обратно к Веритасу с озадаченным выражением лица. — Как ты узнал, дорогой друг? Чтож, думает Веритас с тихим вздохом, вечер (или, скорее уж, утро) откровений, судя по всему, продолжается — он не знает, повлияла на него так эмоциональная истощённость от всех предыдущих разговоров или он всё ещё не был достаточно собран после сна, но он обнаруживает, что не возражает, если Аргенти узнает об этой части его биографии. — Я уже читал её, — тихо признаётся учёный, слегка пожимая плечами, словно это не было чем-то важным. — Многие из книг на твоих полках мне уже знакомы, если быть откровенным — я успел изучить их вдоль и поперёк в детстве, когда ещё мечтал стать колдуном. — ...Ох, — голос Аргенти мягкий и отчего-то почти болезненный, и Веритас хочет поскорее с этим закончить, поэтому быстрее продолжает говорить: — Да, я пытался получить признание своих способностей лет до десяти или около того, спрашивал буквально всех колдунов и ведьм, которых встречал, — горький смешок срывается с его губ, когда воспоминания о тех днях невольно оживают в его памяти вместе с горьким вкусом разочарования всякий раз, когда его вопрос был встречен отрицательным качанием головы и неловкими извинениями, ведь им всем было наверняка так неловко разрушать мечты ребёнка. — Ты сам наверняка знаешь, что нужно быть принятым в ученики, чтобы стать колдуном самому, но никто не хотел меня брать, не видя во мне и капли потенциала, так что в конце концов я просто сдался. Признание тяжело оседает между ними, и на какое-то время комната пропитана лишь угрюмой тишиной. Веритас не нарушает её, позволяя Аргенти всё осмыслить и в то же время пытаясь прогнать вызванную воспоминаниями тяжесть в груди. Он давно оставил мечты о магии, но со временем его разочарование переросло в злость, заставив его видеть магию как мухлеж и несправедливость, ведь если ей не могли овладеть все люди, то как ещё это можно было назвать? Поэтому старые раны, оставленные осколками разбитых мечт на сердце мальчика, которым он тогда был, так никогда и не затянулись по-настоящему; они были надежно спрятаны, заклеены и неуклюже заштопаны, но эти швы время от времени всё равно рвались и кровоточили, пока звёзды в глазах ребёнка не были потушены разочарованием и не превратились в чёрные дыры. — ...Если быть честным, я уже давно думал, что для ненавидящего магию человека ты знаешь о ней достаточно много, дорогой Веритас. Аргенти говорит мягко, словно обращается к раненому животному, и эта мысль заставляет Веритаса горько усмехнуться, когда он неопределённо ведёт плечами: — Ну, полагаю, от знаний так легко не избавиться, даже если они оказываются в итоге абсолютно бесполезными, — он слышит, как Аргенти понимающе хмыкает в ответ, и пауза повисает вновь, пока колдун осторожно не спрашивает: — Так это... и есть причина, по которой ты до сих пор полностью отказываешься от магии в своих работах? — Да, так и есть. Наука дала мне то признание, которое магия не смогла, и я больше не чувствовал себя настолько… бесполезным, — Веритас позволяет себе слабую улыбку, с самоиронией думая, что это почти глупо, как легко он рассказывает обо всём этом колдуну, которых большую часть своей жизни презирал. — Может, это несправедливо, но я разочаровался в магии, поэтому решил доказать, что обычные люди способны быть равны тем, кто обладает ей, и что с помощью науки мы способны на гораздо большее. Веритас почти ожидает, что Аргенти будет с ним спорить, потому что на подобные заявления он привык получать в ответ со стороны магов высокомерные смешки и покровительствующую жалость. Он никогда не делился с кем-либо своим прошлым, но никак не скрывал свою позицию относительно возможностей науки и её равенстве с магией, что обычно было либо встречено насмешкой, либо принималось магами как оскорбление, и это было для него нормально — так он и научился отстаивать свою позицию. Но, поглощённый своей маленькой исповедью, он совсем забыл, что говорил с Аргенти, который никогда не был таким человеком. — Веритас, ты… невероятен. Это до того не та реакция, которой он ожидал, что мужчина не может спрятать искренней растерянности, когда озадаченно выдавливает: — ...Прошу прощения? — Я говорю это от всего сердца, ты потрясающий человек, — глаза Аргенти сияют неподдельным восторгом, когда он прикладывает руку к груди и пламенно продолжает говорить: — Твоя решительность и непоколебимость достойны восхищения, ведь не каждый на твоём месте смог бы найти новую цель и добиваться её с таким старанием, это… это поистине невероятно! Я действительно... — Боже, хорошо, просто прекрати, — чувствуя себя нехарактерно ошеломлённым таким потоком похвалы, Веритас спешит оборвать Аргенти, не желая разбираться с испытанным приливом чужеродного тепла. Колдун, к счастью, прислушивается, и Веритасу требуется мгновение тишины, чтобы собраться с мыслями и продолжить. — Но… благодарю тебя. Никто ещё не реагировал на мои идеи с подобным восторгом, тем более среди колдунов. — Не всякий способен увидеть истинную красоту вещей, если она противоречит их привычной картине мира, — вздыхает Аргенти, звуча искренне раздосадованно, и Веритас не может сдержать тихого смешка: — Какая интересная перспектива. Он не ожидал, что рассказывать о столь разочаровывающей части своей биографии может быть настолько… облегчающим. Веритас привык держать прошлое как можно дальше от своих настоящих дел, но говорить о нём с Аргенти не казалось таким болезненным, какими обычно были даже одни лишь воспоминания, и внезапно мысль о том, что вопреки всем своим убеждениям Веритас мог привязаться к этому чудаковатому колдуну с добрейшим сердцем уже не кажется столь чужеродной и отталкивающей. — Я бы мог проверить снова. Тон Аргенти мягок, когда он произносит эти слова, но их смысл столь разрушителен, что на мгновение выводит Веритаса из строя. — ...Что? — Я мог проверить снова, есть ли у тебя способности. Это редкость, но есть люди, кто открывает их только в двадцать, а то и тридцать лет, так что… мы могли бы попробовать, если ты хочешь этого. Предложение ошеломляет — было едва ли возможно поверить, что после стольких лет всё ещё существовал шанс на его причастность к этому удивительному и непоследовательному миру волшебства. Он запоздало понимает, что Аргенти не отрывает от него взгляда — в аквамариновых глазах какая-то печальная теплота, пока он терпеливо ждёт ответа. …А хочет ли он знать? Перед глазами будто бы проносится стайкой птиц целая вереница различных образов — справочники по магии, прочитанные по множеству раз каждый, колдуны и ведьмы, просящие его закрыть глаза, кладущие ладони на его лоб и аккуратно обхватывающие детское запястье, слушая его пульс, злые слёзы, струящиеся по щекам маленького мальчика после очередного отрицательного качания головой и сочувствующих извинений, бессонные ночи, полные разочарования в себе и своих глупых мечтах. Но затем его память заполняют совершенно другие картины — стопки научных книг на письменном столе, диплом за дипломом, диссертация за диссертацией и рукоплещущая ему толпа, за которой он наблюдает со своего места за трибуной для выступлений с когда-то позабытым чувством гордости за свой труд. И Веритас понимает, что уже знает ответ. — ...Не думаю, что мне это нужно, — качает он головой, позволяя себе лёгкую улыбку, когда вместе с этими словами внезапно приходит чувство лёгкости. — Я благодарен за предложение, но… не хотелось бы, чтобы годы моей жизни ушли впустую во второй раз. — Но ты чрезвычайно талантлив, дорогой Веритас, — удивлённо моргает колдун, похоже, ожидавший другой ответ, — ты наверняка смог бы освоить оба ремесла. — Может быть, — жмёт плечами мужчина, — но наука уже стала моим призванием, и мне этого достаточно. К тому же, у меня теперь есть один хорошо знакомый могущественный колдун, разве нет? Аргенти изучает его взглядом ещё несколько мгновений, но в конце концов улыбка колдуна смягчается, и он кивает: — Конечно, так и есть, дорогой Веритас. — Тогда мне хватит и этого, — усмехается учёный, переводя взгляд на книгу, всё ещё сжатую в чужих руках. — Кажется, ты собирался меня немного развлечь. — Ах, верно, прошу прощения, — легко смеётся Аргенти, и от улыбки его глаза превращаются в мягкие полумесяцы. Каким бы эмоционально тяжёлым ни был их разговор, он определённо что-то поменял, ведь Веритас не мог игнорировать странное ощущение комфорта, поселившееся в каждом их обращённом друг к другу слове и действии теперь, когда между ними было столько откровенности. Удивительно, но он совершенно не возражал.