Пять из десяти

      – Марк-хён, пошёл в жопу!       Чэнлэ похолодел. Он не думал, что эта часть вечера наступит настолько быстро.       Они сидели дома у Джено и Джемина, все семеро. Хотели поговорить и расслабиться после затянувшейся недели. Марк предложил купить пива, а в итоге на столе оказались напитки покрепче. И вот, результат.       Марк вздохнул беззвучно, встал со своего места и вышел из комнаты. Донхёк уже закрыл лицо руками и вроде как начал плакать. Джисон, наверняка видевший эту сцену впервые, побледнел. Чэнлэ сказал про себя раздражённо, что не надо было его вообще сюда приводить. Ему в их компании было не место. Да, он тоже их друг. Но не настолько близкий, чтобы знать, как быть в таких ситуациях.       Джено пошёл вслед за Марком. Не очень понятно, зачем именно, но бросать Марка одного тоже было неправильно. Наверное. Он и так себя сейчас чувствует паршиво. По крайней мере, он себя всегда так чувствовал, когда Донхёк напивался и доходил до того самого состояния, когда к нему возвращались прошлые обиды.       История была совсем старой. Но, видимо, для Донхёка всё ещё представляла ценность, иначе он сейчас не плакал бы на плече у Джемина.       Марк и Донхёк, тогда ещё одноклассники в старшей школе, были близкими друзьями. Они проводили вместе очень много времени, даже какое-то время сидели за одной партой. Потом так получилось, что Донхёк влюбился в Марка. А Марк, как было известно всегда, был и остаётся натуралом. Какое-то время Марк не давал Донхёку окончательного ответа, очень переживая из-за того, что потеряет друга. В итоге – очень некрасивый разговор, Донхёк в слезах и Марк со сбитым в кровь кулаком от ярости на самого себя. Пару месяцев они не разговаривали, а после каким-то невероятным образом помирились. И всё вроде как наладилось. Но каждый раз, когда Донхёк пил слишком много, случалось одно и то же. Он либо захлёбывался воспоминаниями о старых временах, либо сразу же, без ностальгических вступлений, начинал рыдать из-за того, что было несколько лет назад. Джемин как-то сказал, что Донхёк, судя по всему, тогда слукавил, а на самом деле не простил Марка. На что он обижался сейчас – не очень понятно. Но Марк, казалось, испытывал угрызения совести всякий раз, когда Донхёк начинал ворошить прошлое.       Джисон, из-за того, что общался больше всего с Марком и Джено, редко попадал на общие посиделки. Поэтому сейчас явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он растерянно посматривал на припавшего к плечу Джемина Донхёка и молчал. Ренджун тоже пересел поближе и поглаживал Донхёка по спине.       Чэнлэ в сердцах пожалел, что вообще пришёл. Надо было всё-таки идти в гости к гэ. И плевать, что его не приглашали. Гэ его ещё ни разу не прогонял.       – Мы так хорошо общались, Джемин-а, – говорил Донхёк сквозь слёзы. – Мы были самыми лучшими друзьями на всём белом свете. Никто не понимал друг друга так хорошо, как мы… И вот… Всё вдруг испортилось. Как будто из-за того, что у меня появились чувства, я стал опасным. Понимаешь? Или каким-то отвратительным. А я был всё тем же Донхёком, с которым он оставался на ночёвки. Просто он всегда, всегда-всегда игнорировал тот факт, что я не такой, как он, понимаешь, Джемин-а…       – Он это не со зла, – сказал Ренджун негромко; но Донхёк явно его не слышал – да и не хотел услышать. Донхёку, по всей видимости, было необходимо, было жизненно важно прожить всю историю заново, оказаться в тех далёких школьных годах и пораниться так, будто с ним это случается впервые.       – Зачем он меня оттолкнул? Что я ему сделал, а? – Донхёк смотрел Джемину в глаза; Джемин, с непередаваемой смесью усталости и сожаления, смотрел на него в ответ и только кивал. – Я ведь просто хотел любви, а он… Он разрушил нашу дружбу. Мне не верится, что я был важен ему как друг… Наверное, ему просто было не с кем общаться, он же иностранец, его всегда неохотно принимали в компаниях… А я… А я принял! На свою голову…       Чэнлэ старался делать вид, что его в этой комнате нет. Что он не сидит с рыдающим Донхёком и его группой поддержки на одном диване. Он слышал эту историю слишком много раз, буквально знал её наизусть. И почему-то именно в этот вечер вместо сочувствия испытал острую скуку. Ведь до того, как Донхёк напился, все общались вполне по-дружески. Было неясно, почему Донхёк позволяет себе пить слишком много, раз знает, чем именно всё кончится. Неужели ему настолько хочется чужого внимания? Или он просто поскальзывается, не успевает зацепиться за что-нибудь и летит в пучину своих воспоминаний? Но если честно, лицезреть одни и те же сцены становится просто… неприятно? Наверное, нехорошо так говорить о друге. Но Чэнлэ и не собирался озвучивать свои мысли вслух.       – Он воспользовался мной. Дал мне надежду на то, что всё будет хорошо. Даже говорил, что поменяется… А оказалось, всё совсем не так. И ничего он не собирался менять! – Донхёк всхлипнул очень громко и снова уткнулся в и без того влажное плечо Джемина. Ренджун покачал головой.       – Хёк, пошли домой. Тебе нужно отдохнуть, прийти в себя. Я заночую сегодня у тебя, позабочусь о тебе. Пойдём, – заговорил Ренджун совершенно нетипичным для него мягким голосом; левая рука поглаживала Ренджуна по бедру.       – Да, Хёк, не хочешь отдохнуть? Ренджун-и сделает тебе ванну, да? – Джемин посмотрел на Ренджуна с просьбой в глазах, и Ренджун покивал согласно. – Всё будет хорошо, Хёк. Только не грусти больше, ладно?       Уговорить Донхёка вернуться домой – это следующий этап, на который обычно уходило около десяти минут. Не желая слушать, как Ренджун и Джемин будут по очереди повторять одно и то же, Чэнлэ незаметно выскользнул на кухню. Там Джено и Марк стояли у приоткрытого окна, из-за чего по полу тянулся неприятный холодок. Увидев Чэнлэ, Марк сразу же затушил сигарету. Чэнлэ и забыл, что в особо стрессовых ситуациях Марк переключается на сигареты, чтобы хоть как-то успокоится.       – Ну как он? – спросил Джено шёпотом; Чэнлэ жестом показал «более-менее». Марк внимательно проследил за рукой Чэнлэ и помрачнел.       – Я тогда лучше пойду. Сейчас за мной заедет подруга… Ещё раз извини, Джено.       – Не извиняйся, хён, всё в порядке, – Джено похлопал его по плечу. Чэнлэ никогда не понимал, как так получается, что после истерик Донхёка прощения просит Марк, а не Донхёк. Донхёк вообще про эти ситуации не вспоминал: проспавшись, он мучился только от похмелья. Чэнлэ не верилось, что Донхёк напивался настолько сильно, что весь вечер и, в частности, его окончание, стиралось из его памяти. Знал ли Донхёк вообще, что их дружеские встречи резко обрывались именно из-за него?       – Мне тоже пора домой, – вставил Чэнлэ. Уходить без предупреждения было бы не очень красиво, а разговаривать с Джемином сейчас не представлялось никакой возможности, поэтому Чэнлэ решил предупредить только Джено.       – Я подвезу тебя и Джисона на машине, – Чэнлэ хотел было возразить, на что Джено улыбнулся мягко, но непоколебимо: – Мне самому так будет спокойнее. Можешь собираться, я пока спущусь вниз.       Пока Чэнлэ искал свой телефон на кухне, судя по звукам из коридора, Ренджуну удалось увести Донхёка домой. Как только дверь за ними закрылась, в груди Чэнлэ появилась радостная пустота, как когда надоедливый шум вдруг заканчивается. Если бы Донхёк не был по жизни таким настырным, уверенным в себе и свято верившим в свою правоту, то Чэнлэ бы стало неприятно думать о нём так. Но его совесть молчала.       Была ещё одна вещь, которую Чэнлэ не понимал в упор. Как Донхёк может дружить с Марком достаточно близко в обычное время, а потом обвинять его чуть ли не во всех смертных грехах, когда он напивался? Получается, Донхёк всегда водил дружбу с человеком, причинившим ему огромную боль, которая так и не забылась. Или на трезвую голову Донхёк тоже ничего не помнил? В любом случае, отношения Марка и Донхёка оставляли после себя не только множество вопросов, но и какое-то горькое послевкусие. Они вообще когда-нибудь помирятся или так и будут время от времени попадать в старый конфликт и переживать его заново?       В машине Джено было предсказуемо чисто, пахло свежестью. Джемин, разумеется, поехал вместе с ними и сел на сиденье рядом с водительским. Чэнлэ пришлось забиться в угол на заднем. Чтобы хоть как-то прочертить свою личную границу и отгородиться от Джисона, он пристегнулся ремнём. Однако после короткого «пока, хён» в адрес Ренджуна, Джисон больше не произнёс ни слова. Он натянул худи очень глубоко – настолько, что со стороны был виден только торчащий из капюшона нос. Казалось, Джисон был чем-то подавлен. Но у Чэнлэ тоже было гадковато на душе после всей этой сцены. Чэнлэ не мог не подумать про себя, что если Джисон хочет быть постоянной частью компании, то пусть привыкает к подобного рода поворотам сюжета.       Играла тихая музыка, как на ночном лоу-фай радио. Чэнлэ припал головой к окну и вяло следил за тянущимися вслед за машиной огнями. Внезапно на него навалилась усталость, как вода из открытого шлюза дамбы. Казалось, сил осталось только на то, чтобы моргать. Он даже не пытался вслушиваться в то, о чём негромко переговаривались между собой Джено и Джемин. Наверняка они обсуждали какие-то домашние дела, интересные только им. Единственное, что немного удивляло, так это то, что Джемин не пытался никого вовлечь в их разговор. Обычно ему не сиделось спокойно, если рядом находился кто-то, кто не участвовал в общей беседе. А сейчас, видимо, Джемин понимал, что ситуация не та. Или он тоже устал.       Чэнлэ точно устал. Очень, очень сильно.       Ему повезло выйти из машины первым. Вышел первым – значит, первым окажется в покое, у себя дома. Попрощавшись не глядя, кое-как, буквально бросив короткое «спасибо, пока» в темноту салона автомобиля, Чэнлэ пошёл в сторону своего подъезда специально побыстрее. В голове всё ещё гудели голоса: не то приглушённые стенания Донхёка, не то неразборчивое бормотание с водительского сиденья и места рядом с ним. Он потряс головой, надеясь вытряхнуть из неё все помехи и насладиться хотя бы секундой вакуума. Поднимаясь на лифте, он специально задержал дыхание, чтобы давление, слегка тянущее его вниз, помогло создать идеальные условия для ничегонедумания.       Дома он сразу же разделся и, громко крякнув, упал лицом в подушку. В тот же момент в голове вспыхнуло воспоминание о сообщении, которое он игнорировал весь вечер. Он разблокировал экран и увидел всё ещё висящее уведомление.

«мы с тобой, получается, оба интроверты?»

      Этому чату было уже около двух месяцев. Самым активным разделом был раздел с изображениями: там хранились несколько десятков картинок. Почти все эти картинки были мемами – их присылали в общую стопку оба контакта. У второго контакта не было фотографии, только абстрактный человеческий силуэт и имя.       Чэнлэ познакомился с Минсу в Тиндере. Решение зарегистрироваться было совершенно спонтанным. Точнее, это была уже не первая попытка Чэнлэ выловить хоть что-нибудь в океане бесконечных био, дурацкий фотографий и лживых утверждений. Каждый раз, удаляя профиль и вместе с ним само приложение, Чэнлэ говорил себе, что это навсегда. Но потом обязательно случалось что-то, что заставляло его менять мнение и идти по проторенной дорожке снова. В последний раз, кажется, ему не повезло два раза за подряд. Сначала, пока он болтался в торговом центре с Джено и Джемином, Джемин как будто бы начал делать Джено непристойные намёки и постоянно поигрывал бровями. Чэнлэ, как и Джено, делал вид, что не происходит ничего. Потом, пока он ехал домой на метро, перед ним сидела пара: парень читал книгу, что-то из корейской классики, а девушка трогательно уснула у него на плече. Тогда Чэнлэ не выдержал. Ощущение, что он во всём огромном мире один такой одинокий неудачник, накрыло его с головой. И поэтому первое, что он сделал по прибытии домой, – это установил Тиндер. Процедура оформления анкеты была ему хорошо знакома, поэтому всё прошло быстро, и вот, он уже свайпает направо и налево. Его не цепляло ничто: ни описания, ни фотографии, ни низкопробный пикап. Он старался лайкать только тех парней, которые казались ему более-менее привлекательными и адекватными по описанию. Одним из таких стал Минсу. Минсу было лет двадцать шесть, если Чэнлэ помнил правильно; Минсу работал в какой-то строительной фирме и в глазах Чэнлэ выглядел даже чересчур взрослым. Однако Минсу был обходительным, пытался шутить, и поэтому, удаляя Тиндер в очередной раз, Чэнлэ пригласил его общаться в Какаотоке.       Минсу оставался таким же, как и при знакомстве. Проблема была только в том, что за всё это время Минсу не раскрылся нисколько. Чэнлэ пытался задавать ему вопросы, пробовал рассказывать что-то про себя. Но разговор не уходил в глубину, оставался плавать на поверхности. Каждый день Минсу исправно слал Чэнлэ мемы. Чэнлэ кидал в ответ смеющиеся смайлики и скидывал какую-то случайную картинку из соцсетей, хотя не всегда считал её достаточно смешной. Минсу как-то реагировал на мемы Чэнлэ, и вот таким вот образом разговор, – если это вообще можно так назвать, – тянулся изо дня в день. Иногда Минсу спрашивал «как дела?» или «как проходит вечер?», и Чэнлэ старался отвечать честно, надеясь, что таким образом обычно люди и сближаются. Однако сколько бы он ни старался, – нельзя, конечно, сказать, что Чэнлэ старался очень много, но свой вклад в эти отношения отрицать полностью не хотелось, – ничего не менялось. Время от времени Минсу предлагал встретиться. Ради этого Минсу был готов пожертвовать своим чуть ли не единственным выходным и приехать из Дэгу, где он жил, в Сеул, чтобы сходить вместе с Чэнлэ в какую-нибудь кофейню. Пока что Чэнлэ отказывался. Он не объяснял Минсу, почему именно; чаще всего он говорил, что устал или что в универе много домашки. Минсу понимал и не задавал лишних вопросов. А на самом деле, Чэнлэ хотелось чувствовать трепет, хотелось хотеть этой встречи, а не отбывать её, как повинность.       Из-за того, что в Какаотоке у Минсу не было фотографии профиля, Чэнлэ начал забывать, как он выглядел на самом деле. Всё, что он помнил, – это чуть размытое селфи, снятое где-то в парке. На том снимке Минсу выглядел вполне симпатично, в чём-то даже презентабельно. Он казался высоким, ухоженным, был неплохо одет – вроде как соответствовал базовым требованиям Чэнлэ к партнёру. Однако на этом совпадения как будто бы заканчивались.       Чэнлэ было грустно открывать чат с Минсу и печатать ответ. Иногда Минсу говорил так, будто у них уже есть что-то общее, помимо этого диалога ни о чём. А на самом деле Чэнлэ даже не знал его фамилии – деталь, которая, наверное, должна настораживать? Она, и ещё последние мемы от Минсу: во всех них ощущался сексуальный подтекст. Чэнлэ становилось не по себе. Ему не верилось, что уже наставал тот самый момент в их общении, когда вместо вопросов о настроении, во всё той же полушутливой манере, у него будут спрашивать, сверху он или снизу, какие позы ему нравятся, от чего он заводится и кончает лучше всего. Чэнлэ леденел от одной только мысли, что однажды разблокирует экран и увидит что-то подобное. Что ему тогда отвечать? У него и мастурбировать-то не получается, как бы глупо это ни выглядело со стороны. Что ему тогда делать? Врать? Но разве хорошие отношения начинаются со лжи?       Чэнлэ вздохнул. Ещё раз посмотрел на оповещение – и отложил телефон в сторону. Пусть Минсу думает, что сегодня Чэнлэ лёг спать пораньше, и потому не мог увидеть его сообщение вовремя. Чэнлэ стало дискомфортно внутри оттого, что Минсу предположил, что они одинаковые. Они не одинаковые. Они совершенно разные люди. Они буквально незнакомцы.       Закрыв глаза, Чэнлэ перевернулся на спину. В голове медленно восстановились картинки поездки на машине. Четверть профиля Джемина, приподнятая рука, на которую он время от времени клал голову, упершись локтем в дверь машины. Три четверти профиля Джено с мягкой улыбкой и глазами-месяцами. Чэнлэ как будто ткнули в грудь чем-то острым, когда ему подумалось, что Джено всегда сморит на Джемина таким нежным влюблённым взглядом.       Они оба, кажется, были одеты в свои парные худи: те самые, с котом и самоедом. Джемин всегда с гордостью пояснял, что кот – это он, а самоед – это его Джено-я. И вот сейчас, скорее всего, они уже попрощались с Джисоном и вернулись к себе домой. И им не нужно выискивать подходящие реплики, чтобы их разговор продолжался. Им не нужно было пытаться понять, скрыто ли что-то за простыми фразами или всё-таки нет. Они понимали друг друга хорошо, наверное, даже полностью. Всё-таки, Джено и Джемин были вместе давно. Чэнлэ хотелось верить, особенно в такие тёмные тошные вечера, что у Джено и Джемина всё хорошо ровно настолько, насколько они пытаются показать.       Воображение расщедрилось: вот довольный Джемин падает в объятия Джено, как только за их спинами закрывается дверь. Им так хорошо, так тепло друг с другом. Они стоят, соприкоснувшись лбами, как тогда, на праздновании нового года, когда все выпили чуть больше положенного, и Джено с Джемином стали миловаться прямо при всех родственниках (странно, но никто их не осудил, хотя Чэнлэ ожидал совсем другой реакции). Ложась спать, они снова переплетаются. Джено позади Джемина, с замком объятий вокруг живота, с поцелуями вдоль позвоночника, – всё, как нравится Джемину. Или, может, они вообще целуются до тех пор, пока ни уснут?       Как же это здорово, наверное, думал Чэнлэ, когда ты забираешься под холодное одеяло, а тебя обнимают тёплые руки, и внутри у тебя тоже сразу же появляется тепло. Он вслепую нашёл угол одеяла, притянул его к себе, подоткнул себе под подбородок и попытался обнять. Ему хотелось завязаться в узел, чтобы каждая частичка него соприкасалась с теплом – с теплом собственного тела, потому что ничего другого у него не было. И, если уж честно, ничего другого он никогда не знал.       Проваливаясь в сон, Чэнлэ сделал у себя в голове пометку написать Минсу «у нас, видимо, много общего» прямо с утра.