— Я сомневаюсь, что это возможно, но… Дазай заболел? — Чуя пытался казаться незаинтересованным, когда спросил об этом, но факт, что он спрашивает о лисе, выдавал его беспокойство.
Он сидел на энгаве с Рюноске и Гин, греясь в последних лучах летнего солнца и наслаждаясь закусками, которые приготовил ранее. Брат и сестра по-прежнему были совершенно беспомощны, когда дело доходило до приготовления пищи, — факт, который, по их утверждению, объяснился отсутствием необходимости готовить или есть человеческую пищу, — но они никогда не отказывали Чуе, когда он предлагал им то, что приготовил сам. Они всегда были рады угощениям, особенно Гин, которой, кажется, очень понравились человеческие сладости.
На какое-то время повисла тишина.
— Какая-то проблема? — в конце концов спросил Рюноске нейтральным тоном.
— Этот лис вообще не беспокоил меня последние два дня.
Не то, чтобы Чуя возражал против отсутствия комментариев Дазая, конечно же, нет. Просто странно, когда после недель постоянных пререканий резиденция внезапно затихла.
Он даже ни разу не видел Дазая за те два дня, что было ещё более подозрительно.
— Господин Дазай не болен, — юноша говорил медленно, будто подбирал правильные слова и пытался что-то опустить. — Он… занят.
— Занят?
Чуе казалось, что Дазай и занятость — несовместимые понятия.
— Он не может «беспокоить» тебя, потому что он… — Рюноске отвёл взгляд, коротко взглянул на сестру и поднёс чашку чая ко рту, — в отъезде.
Довольно правдоподобно.
У Дазая вполне может быть своя жизнь и обязанности, но тогда почему Рюноске так напряжён?
— Навещает друзей?
Юноша на мгновение задумался, но больше похоже на то, что он просто оттягивает ответ.
— Нет.
И… всë? Просто «нет»?
— Ладно?.. — Чуя перевёл взгляд с Рюноске на Гин. Она смотрела куда-то в сторону. — Слушайте, если это что-то, что вы не можете мне говорить, так и скажите.
Чуе было любопытно, пусть он и не являлся частью мира, в котором жила остальная троица. Он знает их меньше двух месяцев, конечно, должны были быть вещи, которые они не могли ему доверять.
Вещи, которые Дазай не может ему доверить.
Разумно, нормально — совсем не больно.
— Дело не в этом… — Рюноске заговорил так, как будто хотел извиниться. Чуе показалось, что он разрывается между несколькими вариантами ответов.
— Тогда в чëм?
— Сложно объяснить.
Чуя нахмурился, не понимая, почему брат и сестра ведут себя так и почему они скрывают то, что им, по-видимому, не нужно скрывать.
Ему не терпелось спросить, но он не чувствовал, что с его стороны будет правильно давить на них и расспрашивать больше о делах, в которые он никогда не был вовлечён. Рюноске, несмотря на нейтральное выражение лица, выглядел так, будто вообще не хочет ничего объяснять.
Оно такое же, как обычно, но мелкие жесты — избегание взгляда, скованные движения — выдавали беспокойство.
Внезапно Гин заговорила:
— Он должен знать, чтобы быть готовым.
Эта фраза заронила в его разум семя беспокойства. Инстинкты внезапно взяли верх и сорвали требовательные слова с его губ прежде, чем Чуя успел подумать.
— Быть готовым к чему? — он спросил более твердо, чем раньше.
Гин замолчала. Рюноске неловко вздохнул.
— Надеюсь, ничего не будет.
— Звучит неубедительно.
— Потому что я не уверен.
— Тогда скажи мне, что происходит, Рю. К чему я должен быть готов?
Пока брат и сестра обменивались взглядами, полными сомнения, Чуя становился всë более раздражённым. Они не могут просто сказать что-то подобное, а затем ожидать, что он оставит это без внимания!
В конце концов, Рюноске поставил свою чашку на стол и повернулся к Чуе, скрестив руки на груди.
— Сейчас не самое хорошее время. Для ëкаев, в смысле. Лето спокойное, но как только наступает сентябрь, всë становится… хлопотным. Каждый… большинство из нас расслаблены и готовятся к Осеннему Фестивалю, но есть такие, которые пользуются этим и создают… проблемы.
Фестиваль? У демонов бывают фестивали?..
— И Дазай сейчас разбирается с ними? Так каждый год?
— Не каждый, — Рюноске снова вздохнул, но на этот раз было больше похоже на то, что он вспоминает что-то очень неприятное, а не пытается найти выход из этого разговора. — Да, проблемы возникают каждый год, но мы уже привыкли к ним, и у нас есть свои контрмеры. Плюс, не многие настолько глупы, чтобы пытаться противостоять господину Дазаю. Просто в этом году кто-то решил попробовать, и… ну, господину Дазаю это не понравилось.
Чуя не понял, где во всëм сказанном самое сложное, и уж тем более, почему он должен быть готов ко всему. У них есть контрмеры, верно? Он никогда не выходит за территорию резиденции один, а Рюноске и Гин пристально следят за тем, чтобы никто не входил во владения лиса.
В чем же тогда подвох?
— Я всë ещё не вижу ни единой причины, почему меня это должно касаться.
— Ну… — Рюноске прочистил горло, неловко переминаясь на месте. — Не все настолько глупы, чтобы идти против господина Дазая, но когда кто-то всë же пытается, особенно когда он в хорошем настроении, дело становится… грязным.
Как это, «грязным»?
— И на этот раз, — добавил юноша тише, чем раньше, — люди тоже вовлечены.
…Ох.
По его спине пробежал холодок.
— Я… — у него внезапно пересохло в горле. — Я в опасности? Он?..
— Нет! — Рюноске немедленно покачал головой. — Нет, я… я так не думаю.
— …Значит, ты не уверен, да?
— Чуя… — впервые Рюноске выглядел обеспокоенным: брови сдвинулись, глаза забегали. — Господин Дазай не причинит тебе вреда… в здравом уме.
— Тогда почему ты сомневаешься, Рю?
— Я не сомневаюсь, просто иногда, господин Дазай после… «улаживания дел» бывает очень раздражённым и…
Он просто убивает, да?
Возвращается после убийства людей или демонов, или чего-то ещё.
— …иногда не совсем в себе. Ну, не такой, каким ты знаешь. Он холоднее, опаснее и непредсказуем, и ему всё равно. Абсолютно.
«Ему будет наплевать на Чую», — это то, что он пытается сказать, верно? Рюноске говорит, что Дазаю будет всё равно на что-то столь неважное, как человек.
Чуя помнил лиса, который думал о нём не более, чем об игрушке, — два месяца назад. Это та версия Дазая, которую Чуя предпочёл бы забыть, потому что всë изменилось (по крайней мере, он верил в то, что видел и чувствовал).
Чуе стало холодно, несмотря на ещё тёплые солнечные лучи.
— Что значит «быть готовым»?
Он не может сражаться с демоном, он не может убежать, — чего они ожидают от него, если лис попытается что-то предпринять?
— Чуя… — Рюноске выглядел так, будто его только что побили, будто он знал, что Чуе больно. — Он обязательно вернётся в норму. Он… не попытается причинить тебе вред.
Но действительно ли демону нужна причина, чтобы хотеть причинить вред человеку?
— И это ненадолго.
Несмотря на всю логику и здравый смысл, Чуя пытался поверить ему и понять. У всех бывают плохие дни, все иногда злятся — люди, и, как оказалось, ëкаи тоже. Так устроен этот мир, этого шаблона никто не может избежать.
Даже у самого счастливого человека будет день, когда он рухнет под тяжестью своих слёз. Самый спокойный человек достигнет своего предела и позволит гневу хоть раз взять верх над собой.
Это будет происходить снова и снова, и сам Чуя не был исключением.
У него бывали хорошие дни, бывали плохие. Он не должен стирать те, которые он разделил с Дазаем, только потому, что у лиса есть эмоции, которые иногда берут верх. Это было бы несправедливо.
— Он скоро вернётся. Просто… может, сможешь остаться в своей комнате на некоторое время? Всего на одну ночь?
Может быть, всë будет хорошо.
Если он немного подождёт, если останется в стороне. Чуя может лечь спать пораньше, он может делать всë, что угодно, кроме как ждать возвращения лиса.
Но Чуе ведь никогда особо не везло, да?
Он не хотел, чтобы это случилось, он не думал, что это произойдёт так скоро и так неожиданно. Он просто хотел вернуться в свою комнату после принятия ванны, он просто хотел поспать и забыться. Он не хотел знать…
— Дазай?..
…Тогда почему он у главного входа?
Почему он смотрит на лиса, стоящего в дверном проёме? Тусклый свет падал на высокую фигуру, выходящую из темноты ночи, с кровью, размазанной по одежде и лицу.
Почему Чуя не узнаёт лицо, которое видит прямо перед собой?
Дазай даже не пошевелился; он просто смотрел на Чую холодным, чёрным, как смоль, взглядом, лишённым каких-либо эмоций.
— Что ты здесь делаешь? — даже его голос звучал безжизненно, оторванно от реальности, которую они разделяли всего несколько дней назад. Как будто он не узнавал Чую.
— Мне… — тяжело сглатывать, тяжело дышать, тяжело выдерживать взгляд, такой холодный и чужой. — Мне показалось, что я услышал, как ты вернулся и…
— И решил поприветствовать меня? Какой хороший слуга.
Чуя не услышал обычной насмешки, стоящей за словом «слуга». Это не Дазай, который пытается разозлить его, это не Дазай, который хочет посмеяться над его сердитым лицом.
— Теперь доволен? — опустошённо.
Чуя не ответил.
— Ты весь в крови.
Эту мысль Чуя не хотел выпускать из головы. Её вообще не следовало озвучивать.
Потому что это короткое предложение, этот простой, но ужасающий факт, заставил Дазая двигаться.
— А что не так? — Он наклонил голову набок. — Тебя это беспокоит? — Сделал медленный шаг вперед, внутрь дома. — Это не моя кровь, так что это не имеет значения, да ведь?
И имеет, и не имеет.
Чуя хотел спросить, чья это кровь, но ответ, который он получит, ничего не изменит.
Жаль, что его лицо говорило всë за него, и ему не нужно было открывать рот, чтобы Дазай понял. Лис сделал ещё один шаг вперёд, и Чуя, впервые за долгое время, отступил назад.
— Хочешь знать, чья она? Тебе не всё равно? Или тебе просто любопытно, человек?
В словах Дазая не было намерения причинить ему вред, Чуя даже не чувствовал настоящей злобы, но в его жилах всё равно застыла кровь.
Он напуган? Или зол из-за того, что с ним так обращаются? Чуя не знал.
— Но так ли важно, кого я убил? Скольких я убил? — Лис постепенно приближался. — Ты будешь счастлив, если я скажу, что все они были демонами, человечек?
Чуя спиной упёрся в стену, приковывая себя к месту, поскольку он не мог отойти, не нарушив зрительный контакт. Слова Дазая заставили его вздрогнуть.
Чувствовал бы он себя лучше, если бы это были не люди?
— Прекрати, — вместо этого сказал он, каким-то образом ухитряясь унять дрожь в голосе.
— Или… — На лице Дазая появилась ухмылка. — Ты бы предпочёл, чтобы они были преступниками? Людьми, которых не стоит спасать? — голубые глаза Чуи расширились при этих словах, руки по бокам сжались в кулаки. — Людьми, которые заслуживали смерти…
— Я сказал прекрати! — зашипел Чуя. Не испуганно, но с отчаянной яростью, начинающей закипать в животе.
— Ты не можешь приказывать мне, человек, — Лис покачал головой, не останавливаясь на месте. — Ты не можешь спрятаться и не можешь солгать мне. Хочешь, чтобы эта кровь была…
— Нет!
— Притворяешься, что тебе сейчас не всё равно? Думаешь, это делает тебя лучше меня?
Чуя почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу, как кровь закипает с каждым словом, слетающим с губ Дазая.
— Я никогда этого не говорил.
— Но ты так думал, не правда ли?
— Нет.
— Лжёшь, — Взгляд лиса пронзил Чую насквозь с обжигающей интенсивностью. — Ты думаешь, что эта кровь делает меня монстром, в то время как ты… — Дазай теперь всего в нескольких шагах от него, — невиновен. Я не прав?
Чуя сглотнул, вжимаясь в твёрдое дерево позади себя, хотя был полон решимости бороться.
— Я не убийца.
— Ну конечно, — Дазай засмеялся. В этом смехе не было теплоты, этот смех заставил нутро Чуи дрогнуть. — Ты просто маленький, безобидный человечек, — это то, что ты думаешь? Хороший, правильный, и…
— Я не такой, но я не убиваю, — выплюнул Чуя. Ему уже надоел этот бессмысленный разговор и лис, который даже не хотел его слушать. — И у меня есть имя, мерза…
Чуя вздрогнул, когда рука Дазая ударилась о стену над его головой. Звук был достаточно громким и внезапным, чтобы выбить воздух из его лёгких и заставить его замолчать.
— В таком случае, позволь мне кое-что сказать тебе,
Чуя.
Эти слова сопровождались звуком когтей, царапающих дерево так близко от его уха, что Чуя мог только притворяться, что ему ничуть не хочется убежать и где-нибудь спрятаться, а не стоять, пригвождëнным к месту тёмным глазом.
— Ты можешь говорить всë, что хочешь, вести себя, как хороший человек, пока всем это не надоест, — Дазай наклонился ближе — опасно близко, — пока их лица не оказываются в паре десятков сантиметров друг от друга. — Но это ничего не изменит, потому что, в конце концов, мы с тобой одинаковые.
Чуя заставил себя покачать головой или, по крайней мере, попытаться.
— Нет, — слабо шепчет он.
— Да, Чуя. Единственная разница в том, что я не боюсь крови на своих руках. Я не вру о своей невиновности. Ты думаешь, что я не знаю? Ты думаешь, что я никогда не видел и не слышал?
Чуя замер; горло сжалось, дыхание прервалось.
— Все те люди, которые встречались на моём пути, все те путешественники, которых я сжигал дотла последние пять лет. Возможно, я и убил их, но, Чуя…
Убежать куда-нибудь, спрятаться… пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
— Ты направил их в мою сторону.
— Говорят, что ты — плохая примета.
Его голос ослаб; он едва ли громче шёпота. В его глазах собирались слëзы, Чуя еле заставил себя сдержаться.
— Я не понимаю, о чëм ты говоришь.
Но он не может одурачить Дазая. Он может попытаться, однако…
— Лжёшь, — Ничто не может обмануть лиса, который знает правду. — Я знаю, как эти люди пришли в твою деревню, как они причинили вред твоему народу, как ты воспользовался их незнанием. Что ты им там сказал? О «золоте демона», спрятанном в лесу, да? А как же чиновники, которые убили собаку какого-то старика? А женщина до них, которая угрожала твоим друзьям властью своей семьи? Каждый раз ты говорил им прийти сюда, и каждый раз они приходили. Каждый раз они умирали, потому что ты этого хотел.
О, как сильно звучат эти (не)пустые обвинения.
Чуя помнил каждого человека, каждый разговор. Он помнил каждый раз, когда отводил взгляд и предпочитал забыть, не думать о том, что с ними могло случиться.
— Чем мы отличаемся, Чуя? — Дазай выпрямился, но его когти всë ещё впивались в стену рядом с лицом Чуи. — С моих рук капает кровь, но и с твоих тоже.
Он не знал, что сказать, и есть ли что-нибудь вообще, что он может сказать.
Чуя дрожал, сжав губы в плотную линию.
— Ты просто слишком напуган, чтобы признать это, человек.
Одинокая слеза скатилась по его щеке.
Чуя остался один в тусклом свете свечей, которые больше не приносили ему тепла. Он остался с мыслями, которые старался запереть в своём сознании, воспоминаниями, которые он стёр, и чувством вины, которого он никогда раньше не испытывал.
Чуя сполз на пол, пряча голову между колен и дрожа.
Он заслужил.
Слухи о нём, изоляция от деревни, раны, которые чуть не убили его. Он заслужил осуждение в глазах и голосе Дазая…
…но тогда, когда он истекал кровью на холодной земле леса, заслуживал ли Чуя того, чтобы его спас тот, кого он использовал?
***
Чуя знал, что новый день уже начался, — он видел, как солнечный луч проникает в его комнату сквозь щели между деревянными панелями, — но не предпринял никаких усилий, чтобы встать. Его разум все ещё заперт в темноте прошлой ночи.
Спал ли он вообще? Чуя не знал.
Всë, что он помнил, это то, как, спотыкаясь, добрëл до своей комнаты с кружащейся головой, упал на футон и просто уставился перед собой.
Может, что-то из этого всë-таки было сном?
Снились ли ему когда-нибудь такие сны?..
Вроде нет.
Но, с другой стороны, может быть, погружение в темноту можно считать сном? Он смотрел, смотрел и смотрел…
А потом мир начал становиться ярче, птицы защебетали свои утренние песни.
Чуе всё ещё было холодно.
Чувствовал бы он себя лучше, если бы послушался Рюноске и остался в стороне? Зачем он вообще пошел повидаться с Дазаем? Он не собирался, ему сказали не ходить, и всë же, когда он услышал, что Дазай вернулся, его ноги двигались сами по себе.
Хотел ли он застать лиса в худшем его проявлении? Хотел ли он увидеть, как легенды сбываются? Хотел ли Чуя найти причину, чтобы уйти?
Было бы проще думать об этом таким образом, но он знал, что это неправда. Он мог обмануть, но зачем? В глубине души Чуя знает, почему его ноги двигались, он знал это и тогда. Он был наивен, он был глуп, он…
Он надеялся.
Надеялся, что все предупреждения неправда, что то, что сделал Дазай, не повлияло на то, кем он является. Чуя надеялся, что они останутся прежними, что Дазай увидит его и узнает, подразнит за то, что он не спит, чтобы поприветствовать его, может быть, пожалуется на необходимость выполнять дополнительную работу.
Дазай действительно узнал его.
И тот, кого он увидел, был настоящим Чуей.
Не того, который беззаботно улыбался весь день, не того, который жаловался, что лис мешает ему работать, не того юношу, который не возражал подружиться с демонами.
Нет.
Человек, которого увидел Дазай, был тем, кого Чуя держал взаперти, даже от самого себя.
Человек, который знал, как легко обманом заставить высокомерных незнакомцев идти прямо навстречу своей гибели. Человек, который знал, за какие ниточки дëрнуть и когда это сделать, чтобы тот, кто просто смотрел в другую сторону, направился в лес, а не в деревню.
Но у него были на это причины (или ему просто нравилось так думать). Он помогал народу — чужаки, пришедшие в их деревню, не были хороши для этого мира. Они не последовали бы его словам, если бы их не обуревала жадность, если бы они не стремились к власти, чтобы затем использовать её для причинения вреда другим просто ради удовольствия.
Он делал это не ради забавы.
Он делал это не потому, что ему было скучно.
Он не убивал людей только потому, что они заходят в его дом. Он не похож на Дазая. Он не убийца, ему это не нравится…
Ах, но это ведь тоже ложь, да?
Чуя свернулся калачиком на футоне. Ему казалось, что солнечный луч насмехается над ним, напоминает ему о чëм-то, что у него отняли, о чëм-то, от чего он отказался.
Он всегда думал, что до тех пор, пока на его руках нет крови, он может отделить себя от этой части себя, которая говорила бы ему, что он делает что-то правильно.
— Ты думаешь, что невиновен.
Он никогда по-настоящему не верил, но жил с этим. Как обычный человек, заботящийся о своих друзьях.
— Мы с тобой одинаковые.
Чуя думал, что это невозможно — он человек, в то время как Дазай — нет, но… чем его маленькие хитрости отличались от трюков лиса?
— Ты направил их в мою сторону.
Эти слова продолжали раз за разом повторяться в его голове, холодный голос Дазая звучал в его ушах, даже когда Чуя пытался забыть и притвориться, что ничего не было.
Не получалось. Не тогда, когда кто-то вот так поставил перед фактом, не после того, как загнали в угол, заставив чувствовать вину за ту жизнь, которую он вёл. Это его наказание? Хотел ли Дазай видеть, как он разваливается на части? Это его месть за то, что Чуя обманом заставлял его убивать?
Может быть, Дазай всë-таки ненавидит его, как и всех остальных людей.
Может быть, всë это было просто планом, как сделать ещё больнее.
Чуя просто хотел увидеть его, узнать, что он вернулся, и что с ним всë хорошо. Прошлой ночью Чуя не сделал ничего, за что стоило бы наказывать. Даже число людей, которых он отправлял к Дазаю последние пять лет, должно быть, ничто по сравнению с…
Ой.
— Ты думаешь, что эта кровь делает меня монстром.
— Я не убийца.
Было ли это в его глазах? В его голосе? Выдавало ли его тело мысли, таящиеся в голове без его согласия?.. Чуя пошёл к Дазаю, чтобы почувствовать себя лучше? Чтобы увидеть кого-то, кому хуже, чем ему? Кого-то, кого можно обвинить во всëм?
Было ли это тем, чего он хотел?
Чуя зажмурился и снова погрузился в темноту. Футон мягкий, но на ощупь твердый, как камень; одеяло тёплое, но Чуя всë ещё дрожит. Дышать больно, удержать свой разум от падения казалось невозможным.
Он не спрашивал о неприятностях, с которыми пришлось столкнуться Дазаю, о проблемах, из-за которых его не было дома два дня, или о том, что он чувствовал. В тот момент, когда Чуя увидел кровь на одежде лиса, его разум решил, что во всём виноват Дазай, что он всегда подчинялся и убивал всех, что ему было всё равно.
Чуя возложил всю вину на лиса, который… жил здесь задолго до того, как Чуя даже родился. И он, в то время, когда его разум возвращался ко всем рассказанным историям о людях, исчезающих в лесу, все ещё думал, что это Дазай виноват в том, что поселился здесь.
Ах, Чуя действительно эгоистичен, высокомерен и ужасно человечен.
Конечно, он заслужил то, что получил, конечно, он заслужил, чтобы его ненавидели, чтобы на него смотрели свысока, чтобы ему причиняли боль и обвиняли…
Чуя разозлил Дазая, заставил его вести себя так, как ему хотелось, и сказать всё это ему в лицо, но…
Действительно ли он хотел заставить Чую чувствовать себя виноватым? Или он просто был расстроен? Его задели те слова?
Дазай хотел, чтобы он признался в том, что он сделал, в смертях, которые он вызвал, но… было ли это для того, чтобы заставить его пожалеть обо всëм этом? Голос лиса был таким холодным и пронзительным, его глаза опасно потемнели, а его слова пронзили самую душу Чуи, заставляя его рассыпаться, но…
Это произошло из-за гнева или боли? Или, может быть, и того, и другого?
После нескольких часов вглядывания в темноту и отвращения к навязанной ему правде, Чуя наконец понял, почему он чувствует себя виноватым, и дело не в смертях, причиной которых он стал, и не во лжи, которой он жил. Он виновен, потому что переложил свои собственные грехи на кого-то другого. На кого-то, кто, даже если и не невиновен, не является причиной всего зла.
— Ты думаешь, это делает тебя лучше меня?
И проблема в том, что Чуя действительно так подумал, пусть даже всего на секунду.
Теперь он знал, что это не так, он признавал, что это не так, но уже слишком поздно.
Он опоздал на несколько часов и упустил свой шанс.
***
Прошло много времени с тех пор, как кто-то в последний раз доставлял Дазаю столько хлопот. Они были недостаточно сильны даже для того, чтобы развлекать его в бою, но их было много, и им явно помогал какой-то демон, учитывая, какая магия исходила от их оружия. Не все они были людьми, что раздражало ещё больше, и он даже потратил два дня, допрашивая одного из них, просто чтобы выяснить, кто устроил этот спектакль.
Но так этого и не выяснил.
Их разум был слаб, в него вмешался тот, кто их подослал, и оставшееся заклинание казалось знакомым, но Дазай не мог вспомнить, откуда он его знал.
По крайней мере, они больше не будут его беспокоить. Он позаботился об этом.
А затем выплеснул своё раздражение на Чую.
Дазай опустил взгляд на руку, держащую мокрое полотенце, которым он вытирал кровь со своих хвостов. Прошлой ночью ему было все равно, но сейчас это вызывало у него слишком сильное отвращение, чтобы оставить всё как есть. Он не пытался быть нежным со своей шерстью, он просто хотел, чтобы она была чистой. Если она снова спутается, чиби расчешет её щеткой…
А…
Он больше не будет этого делать, да?
Дазай всë ещё помнил лицо, которое приветствовало его, но ему бы хотелось, чтобы этого не было. Не то чтобы он когда-либо пытался скрыть свою демоническую сторону от чиби, он не против показать её, но также верно и то, что бывают моменты, когда всплывает его прошлое «я», та его часть, о которой он не сожалеет, но и которую больше не любит. Та его часть, которая пугает, жестока.
Но это также не секрет.
Рюноске и Гин предупредили бы Чую, чтобы он не приближался к нему, когда он вернётся. Они наверняка это сделали, потому что сблизились с человеком, который не послушался и поплатился за свою глупость. Лицо, приветствовавшее Дазая, было испуганным, глаза полны ужаса, но с этим лис мог бы смириться. Для Чуи было бы нормально бояться его, — вероятно, ему следовало бы, — и Дазай не стал бы его за это винить.
Но это был не просто страх.
Его руки сильнее вцепились в мех при воспоминании о голосе Чуи. Он слышал этот тон больше раз, чем мог сосчитать. Тон, которым другие обвиняли его во всех преступлениях, какие только можно придумать, независимо от того, совершал он их или нет, использовали его, чтобы называть монстром, дьяволом или тем, что придёт в голову.
Собственно, он и являлся «монстром».
Потому что он убивал и продолжал убивать, когда это необходимо, но делал это не ради забавы, как раньше. Он поселился здесь давным-давно, потому что ему надоели войны и кровь. Он хотел мира в месте, которое принадлежит только ему.
Дазай не ожидал, что все забудут о том, что он сделал, о жизнях, которые он отнял — ему всё равно, помнят ли они. Это его прошлое, и он не будет пытаться скрыть его.
Но чиби прошёл даже через это.
Это нормально, если юноша боится его, если он называет Дазая монстром, — но взгляд, полный отвращения? Как будто Чуя был лучше его? Потому что он человек? Потому что его руки не окрашены кровью?
Дазай никогда не возражал против убийства тех, кого чиби посылал ему навстречу; они были для него ничем иным, как досадной помехой, а не жертвами.
Он распространял истории о себе среди людей, чтобы они держались подальше от его леса. На протяжении веков он следил за тем, чтобы люди знали, что его нельзя беспокоить. Все эти люди были бы живы, если бы не золото, которого даже не существует.
Если бы не история, которую рассказывал Чуя.
Дазаю никогда не было нужно, чтобы Чуя чувствовал себя виноватым, он никогда не хотел извинений. Всë, о чëм он когда-либо просил, — это принятия. Не своего прошлого, не своих грехов, а правды о том, что не во всëм виноват он.
…И всë же, глаза Чуи кричали обвинением, а его голос звенел от отвращения.
Когда его разум был расслаблен, Дазай понял, что чиби на самом деле смотрел не на кровь. Чуя посмотрел на своё собственное прошлое и притворился, что оно не его.
Потому что Дазай — злодей.
Потому что Дазай — убийца.
Потому что Чуя даже не спросил, пострадал ли он, была ли кровь его, а не людей, с которыми он столкнулся.
Честно говоря, Дазай правда думал, что чиби, по крайней мере, спросит. Человек всегда так нежно заботился об окружающих.
Неужели ему было так трудно, по крайней мере, убежать, когда он увидел его? Дазай понял бы и не стал держать на него зла, даже если бы часть его желала, чтобы Чуя этого не делал.
И, в конце концов, он получил то, что хотел.
Но стоило ли оно того?
Слова Чуи разозлили его, расстроили, и в ответ Дазай позволил себе быть жестоким. Он хотел, чтобы Чуя понял его собственные действия, хотел заставить его признать свои ошибки.
Стоило ли это пролитых слёз? Ужаса в голубых глазах и того, как дрожало это маленькое существо, переполненное эмоциями?
Действительно ли это было то, чего он хотел?
Он никогда не хотел загонять чиби в угол подобным образом, он никогда не хотел говорить таким болезненным способом.
Но это произошло.
Время никогда не отмотается назад. На это не способны даже кицунэ.
— Рю, иди сюда, — Дазаю не нужно было повышать голос, чтобы его услышали, и юноша за считанные секунды открыл дверь в его комнату, но не зашёл внутрь. — Как только человечек закончит с садом, он может идти.
Может, это и к лучшему. Может, тому, что начало расцветать между ними, никогда не суждено было случиться.
— Слушаюсь, господин Дазай.
