О том, как опадают лепестки

      Дазай… не знал, что делать.       Он прожил сотни лет, но никогда не испытывал такого рода потерь: он всегда был причиной этого для других. Он много раз видел слëзы печали и раньше, но никогда они не были такими… тревожными, когда падали из человеческих глаз. Ничьи слëзы никогда не беспокоили его — он кицунэ, ему всё равно. Зачем волноваться, если боль — это просто часть жизни? Почему его это должно волновать, когда было время, когда ему нравилось наблюдать, как горе поглощает слабые души?       Сейчас, с Чуей, всë по-другому.       Ничто в сердце Дазая не дрогнуло, когда он увидел мёртвое тело юноши с пепельно-серыми волосами, ничто в нём не смягчилось, когда он услышал крики девушки и отчаянные мольбы, потому что демоны, подобные ему, не знают жалости, и, тем не менее, острая боль пронзила его сердце, когда он посмотрел на Чую и увидел… пустоту.       Он помнил, как маленькое тело задрожало, а затем замерло, как оно стало горячим и остыло, как лицо Чуи, полное надежды, меньше, чем за секунду затопило отчаяние. Он помнил, как почувствовал, что свет в маленькой груди угасает, дух, такой яростный и сильный, теряет своё значение и разбивается вдребезги у него на глазах.       И Дазай ничего не мог сделать, потому что не ему пытаться.       Он не злился на девушку, он не винил её за то, что она уступила горю, и не винил Чую в том, что произошло, но зрелище, которое оставили после себя её слова, причинило ему боль, хотя он не совсем понимал, почему. Это было зрелище потушенного пламени, цветка, у которого оторвали все лепестки; её слова превратили некогда энергичного чиби в пустую оболочку. Невидящую, неслышащую, безразличную ко всему.       Дазай ничего не мог сказать, чтобы предотвратить это, он ничего не мог сделать. Юноша был мёртв, а девушка… Возможно, она и не имела значения для лиса, но она была кем-то важным для Чуи и позволила себе утонуть в горе.       Всë, что мог делать Дазай, это наблюдать и не вмешиваться, и, как только всë закончилось…       Когда он добрался туда после того, как Гин нашла его, в намерения лиса не входило возвращать Чую обратно. Он должен был убить Эйса и уйти, предоставив брату и сестре Акутагава разобраться с остальным, но он не мог этого сделать. Не после всех тех жестоких и жалких слов, которые были сказаны.       Он не мог оставить Чую без дома, куда можно вернуться.       Он не мог оставить Чую одного, мёртвого внутри живого тела.       На этот раз Дазай позволил себе поступить так, как велел ему голос в голове. Он видел, что голубые глаза на самом деле не смотрят на него и не узнают, но всё равно отвёл чиби туда, где он был бы в безопасности. В их…       В свой дом.       Чуя в безопасности, он физически не пострадал, но… но он теперь всего лишь тень того человека, которого Дазай помнил идущим по коридорам резиденции с сияющим взглядом и ещё более яркой улыбкой. Этот Чуя не чувствовал себя живым. Его взгляд затуманен, его разум и тело перестали бороться, сдаваясь всему, что окружающий мир решит бросить ему на пути.       Было легко привести его сюда, было легко обработать мелкие царапины и едва заметные ушибы, переодеть и уложить на футон.       Ни единого слова не сорвалось с его губ, не было произнесено ни единой жалобы или вопроса.       Только слëзы текли по его лицу из открытых, но не смотрящих вперёд глаз.       Теперь Дазай мог только смотреть, как те же слëзы обжигают лицо Чуи, когда он погружается в сон и просыпается. Иногда он лежал совершенно неподвижно, иногда озноб брал верх, и Чуя сворачивался калачиком под одеялом и дрожал от боли, от которой попросту не существует лекарств. Но даже тогда он молчал, его рыдания были настолько тихими, что казались неправильными.       Он не кричал, не выплескивал эмоции наружу, не просил всë прекратить — он не винит мир в том, что произошло, как сделал бы обиженный человек.       И Дазай знал, что это неправильно.       С трауром приходит принятие, а в рыданиях Чуи ничего нет. Они должны быть полны горя и вины.       Потому что чувство вины никогда не покидало Чую.       Дазай, возможно, мало что знал о горе, которое приходит с потерей близкого человека, но он знал ненависть. Она принимает множество форм: она дружит с гневом, танцует со злобой и обедает с жадностью. Она громкая и обжигающе горячая, с опустошающим пламенем.       Она может мягко и незаметно обхватить разум так, что человек не будет пытаться бороться, потому что он будет принадлежать ей. Ей не обязательно заставлять причинять боль окружающим — она может убить совершенно молча.       Вот, что любит ненависть: играть на струнах сердца, которые знают только мелодию обиды на того, кем ты являешься, а не на мир, который сформировал тебя, — это именно то, что наблюдал лис, смотря на маленькую фигурку, потерявшую надежду.       Дазай не мог найти способ помочь Чуе сбежать из мрачной тюрьмы, которую он упорно не хотел покидать.       Дазай знал, что он не может прогнать боль силой, это не сработает. Он мог указать Чуе на выход, но ему самому придётся предпринять шаги и размотать лозы вокруг своего сердца. Лис хотел помочь ему, взять его за руку и провести чиби через этот ядовитый лабиринт, но он не знал, как, и где находятся врата.       Как ему сделать так, чтобы было не так больно? Что нужно человеку?       Его рука лежала на голове Чуи, медленно поглаживая его волосы в надежде прогнать его внутренних демонов, хвосты покрывали тело, потому что Дазай помнил время, когда Чуе это нравилось, но, похоже, это не помогало. Этого недостаточно. Он не мог утешить чиби, ведь именно он причинил ему боль в прошлом, когда его собственные слова оставили раны в сердце юноши. Может быть, не такие глубокие, как те, что нанесены сегодня, но и не без последствий.       Ах… было бы лучше, если Чуя ненавидел его.       Ведь он Дазай, который разрушил их отношения, он Дазай, который отказался быть там, когда это случилось, — может быть, если бы он никогда не ушёл, ничего из этого бы не произошло. Это нормально, если Чуя винит его.       …Но чиби не винил его, он не направлял свою ненависть на лиса, который знал, как жить дальше, когда тебя ненавидят, поэтому Дазай ничего не мог сделать.       Какие слова люди хотели бы услышать в таких ситуациях? Какие действия должен он предпринять? Единственное, что лис мог бы предложить, — это месть, но Эйс был мёртв. Мстить некому.       Но, даже если бы Эйс был жив, и Дазай отомстил, вряд ли бы Чуе стало легче.       Дазай всë смотрел и смотрел, искал ответ в тени, которая звала Чую. Он гладил рыжие волосы весь вечер и всю ночь до рассвета, пытаясь дать хоть какое-то утешение, в котором Чуя так отчаянно нуждался, но которое так упорно отказывался просить.       Он знал, что Чуя проснулся, знал, что его глаза открыты, но Чуя не смотрит на него. Он лежал на боку, неподвижно, лицом к стене напротив того места, где сидел Дазай.       — …здесь?       Уши лиса встали торчком, когда до него донёсся тихий, слабый голос. Чуя обращался к нему или говорил сам с собой? Разговаривал с демонами, живущими в его голове?       — Что? — тихо спросил Дазай, убедившись, что юноша его слышит.       — …Почему я здесь?       Этого вопроса Дазай ожидал, но это не делало ответ на него менее сложным, учитывая, насколько осторожно ему приходилось избегать возможности вогнать нож ещё глубже в сердце Чуи.       — Потому что я привёл тебя сюда, — Дазай старался говорить отчётливо. — Потому что тебе было больно.       — …Мне не больно, — Чиби не спорил, не пытался быть храбрым, он… он действительно верил в свои слова, потому что он не был ранен.       — Да, — Но Дазай знал лучше, и ему нужно было убедиться, что Чуя понимает. — Тебе больно.       Никогда не легко увидеть, что скрывается за тишиной, поскольку она звучит громче, чем гроза. Это может быть признаком поражения или борьбы за то, чтобы снова обрести себя, но то, что всегда выдает страдание, — это слова…       — …Я должен уйти.       Слова, которые несут старую боль холодного прошлого.       Дазай обеспокоенно нахмурился.       — Тебе нужно отдохнуть.       — Ты сказал мне уйти… — слова Чуи бесцветны, хотя в них нет холода. Они ни на что не похожи.       Его рука замерла, но осталась на его голове, давая понять, что Дазай всë ещё здесь. Да, он правда сказал это однажды, в пылу гнева и обиды, но…       — Тебе не обязательно уходить. Можешь остаться.       Он бы никогда не заставил Чую уйти вот так, он бы никогда этого не допустил.       — Зачем?       Это непростой вопрос, хотя может показаться, что это так. В голове Дазая возникло множество причин, которые исчезли почти сразу после прихода и оставили лиса в полном замешательстве относительно своих собственных чувств. Чувств, которые он никогда не понимал и не озвучивал, потому что не знал, как. Он умел говорить только ложью или фактами, но никогда — сердцем или мягкими словами, потому что его этому никто не учил.       Как правило, ему хватало того простого набора, но сейчас было неподходящее время для его применения.       — Потому что тебе больше некуда идти.       По его мнению, этот короткий ответ не был предназначен для того, чтобы обидеть, это всего лишь простое изложение того, что произошло. Он не упомянул Эйса или ту девушку с юношей, он также не сказал, что это потому, что он хочет, чтобы Чуя остался. Эта мысль выскользнула из его головы слишком быстро, и Дазай не успел за неё ухватиться.       Снова.       Чиби молчал, частота его дыхания не изменилась, а глаза по-прежнему смотрели на стену, а не на Дазая.       — Зачем ты туда пошёл? — на этот раз вопрос был странноват.       Лис убрал руку, оставляя только хвосты.       — Потому что Гин рассказала мне, что произошло.       Разве это не очевидно? Чуя должен был знать об этом.       — Почему ты послушался?       Дазай с каждым вопросом запутывался всë больше. А почему ему не надо было её слушать?       (Он волновался).       В этом были замешаны Эйс и Чуя, конечно, ему пришлось с этим разобраться. От этой змеи следовало избавиться ещё сто лет назад.       — Почему бы и нет?       Чуя не ответил, но медленно повернулся, и Дазай увидел… огромное ничто, простирающееся за голубыми глазами, спокойный океан, как будто он никогда не был живым, с… одинокой, слабой искоркой, пытающейся засиять где-то в темноте, единственном разрыве в неподвижной поверхности, удерживающий Чую в ловушке.       Искорка, которую лис и не думал найти, искорка неизвестного происхождения, которую он не мог уловить.       — Зачем ты пошёл?       Искорка, которую Дазай должен распознать, должен запомнить. Она была там, когда они оба всë ещё были счастливы, она была там, когда Чуя снова попытался всë исправить и извинился. Но прямо сейчас лис поймал себя на том, что не знает, откуда она взялась, только то, что он рад, что она там есть.       — Зачем? — Чуя повторил так же слабо, как слабо горела в нём искорка надежды.       Но, опять же, разве это не очевидно?       Они были в беде, Эйс мог оказаться опаснее, чем раньше, поэтому Дазай пришёл на помощь. (Даже если он знал, что Рюноске справится с мерзкой рептилией и её рабами).       Змей нацелился на слуг Дазая, конечно, он должен был заставить его заплатить. (Даже если он знал, что Чуя больше не его слуга).       Потому что он был раздражен. (Потому что он волновался). Потому что он был зол. (Потому что он волновался). Потому что он хотел убить Эйса раз и навсегда. (Потому что он волновался). Потому что…       — Я не знаю.

***

Один день назад.

      — Чуя, — затараторила Гин. — У Эйса его друзья. Рю собирался искать их, когда я ушла. Думаю, Чуя пошёл с ним.       Глаз Дазая расширился.       — Когда?       Девушка покачала головой.       — Недавно. Я не знала, где искать вас троих, это последнее место, куда я пришла проверить.       Лис стиснул зубы. Были сотни мест, которые он, Ода и Анго могли выбрать, сотни мест, которые они выбирали раньше, и Гин не была во всех из них, поэтому она не могла использовать заклинание в полной мере.       И её никогда здесь не было, а это значит, что Дазай потерял слишком много времени.       Выражение его лица осталось холодным, но кровь в его жилах начала закипать при мысли о том, что это существо доберётся до него своими руками…       — Дазай? — сзади донёсся голос Оды, растерянный и обеспокоенный.       — Планы изменились, — Дазай не оглянулся. Они справятся и без него. — Мне больше не нравится эта погода.       («Мне нужно идти»).       — Гин, можешь почувствовать, где сейчас твой брат?       — Одну минуту, — Девушка закрыла глаза, сосредотачиваясь.       Эта процедура занимала совсем немного времени, но каждая секунда, утекающая сквозь его пальцы, казалась слишком долгой и, вместе с тем, слишком быстрой — ему нужно быть там. Рюноске прекрасно справлялся с Эйсом, но в распоряжении этого вредителя десятки рабов, сотни фамильяров, а теперь у него ещё и заложники. Для юноши не должно было быть слишком сложно одержать победу, но если чиби снова заупрямится и…       И, конечно, так оно и случилось.       Он всегда заставлял Дазая… (забавляться)… раздражаться, а теперь ещё и (волноваться)… злиться на то, каким безрассудным может быть человек.       Потому что он ведёт себя неразумно. («Пожалуйста, будь осторожен»).       Почему человек всегда стремится следовать за демонами, почему он не может понять, что их мир — это не тот мир, в который ему следует вмешиваться? («Пожалуйста, подожди меня»).       Так сложно спасать чиби каждый раз, когда он бросается навстречу опасности. («Я не должен был позволять тебе уходить»).       — Нашла, — внезапно сказала Гин в тот момент, когда чёрный дым начал окутывать их обоих.       Дазай положил руку на её плечо, заставляя пальцы оставаться расслабленными, а не впиваться в её кожу и причинять ненужную боль.       — Увидимся в следующий раз, — говорит он своим друзьям, хотя его тон уже не такой игривый, как раньше. Он неестественный и пропитан яростью; перед его глазами возникают видения того, что он сделает с этим змеем.       Если они опоздают, если с Чуей что-нибудь случится до того, как он доберётся туда, он позаботится о том, чтобы Эйс страдал в тысячу раз больше, чем причинил вреда. Дазай сделает его смерть мучительной и медленной, он заставит змея ползать в грязи там, где ему самое место, и…       — Дазай, всë хорошо?! — он услышал голос Анго перед тем, как пейзаж исчезает, а вместе с ним и этот вопрос.       Всë отлично. (Это не так). Почему нет? Почему у Дазая не всë хорошо?

***

      Чуя моргнул и уставился в потолок.       Может быть, этот ответ причинил ему боль, и он просто не понимал этого. Потому что его тело, как ему казалось, полностью онемело? Или потому что его разум разрушен, и он не может чувствовать больше боли, чем уже испытывает? Или, может быть…       Впрочем, независимо от причины, ответ не усилил боль в его сердце, так что, возможно, это хороший знак.       Но что ещё можно считать хорошим знаком?       Раньше у него было такое чувство, когда он мог избежать травм или когда ему было тепло ночью, но сейчас всë это не имело для него никакого значения. Хороший ли знак то, что он жив? Что он здесь? Что его выгнали из деревни? Что он цел и невредим, в то время, как его друзья пострадали?       Чуя больше не мог отличить хорошее от плохого. Всë это не ощущалось так, как раньше. Когда он пробовал собраться с мыслями, ему казалось, что он идёт по битому стеклу или пытается собрать осколки обратно. Некоторые из них подходили, некоторые входили в пустые места идеально, но отличались по цвету, некоторые образовывали фигуры, которые никак не могли быть реальными, не могли быть частью его.       Единственное, что оставалось неизменным, — это боль.       Постоянная, нескончаемая. Она провела с ним всю ночь и так и не ушла. Она пронзала его кожу, не вызывая кровотечения, она душила его с каждым вдохом.       Но он здесь.       Живой, в сознании, пытается обратно собрать пазл своего разума, пытается понять.       — Это ты во всëм виноват.       Это правда. Чуя не отрицал. Он просто искал недостающий фрагмент.       Есть картина, которую он видит, мозаика, которую он пытался сложить с тех пор, как его рыдания уступили место простым слезам. Она синяя, красная и чёрная со вкраплениями белого и зелёного, и она неполная. Были части, которые Чуя узнавал: зелень чем-то похожа на его детство, но не совсем, — может, это лес?       На одной стороне стеклянных листьев изображена чёрная фигура со светящимся белым контуром, а на другой — две красные фигуры поменьше. В каждой из этих фигур не хватало какой-то части. Чуя их искал, но так и не нашёл. Между двумя красными фигурами был зазор неправильной формы, который было невозможно заполнить только одним стеклянным пазлом.       — Это ты во всëм виноват.       Да, он уже нашёл эти фрагменты правильной формы и почти заполнил пробел, но… одного кусочка всë ещё не хватает, даже если изображение казалось завершённым.       Руки Чуи покрыты порезами, которые больше не болели, — они появились из-за попыток собрать все виды разбитого стекла, разбросанного вокруг, чтобы завершить красные фигуры, но, кажется, ничего не получилось. И в другой фигуре — чёрной с мелкими голубыми крапинками — тоже чего-то не хватало, но при этом она была завершена.       — Тебе здесь не место.       Да, он нашёл другие кусочки и расставил их, но они выглядели ещё хуже, чем красные. Формы в некоторых местах не совпадали, края были слишком острые, но всë-таки заполняли пустое пространство. Пусть картина выглядит неправильно, но Чуя потратил часы, собирая её. Ей не обязательно быть идеальной, она просто должна быть собранной.       Ему ещё над многим нужно поработать.       Теперь он держал в руках новые осколки. По пальцам потекла кровь, когда он взял их.       Он не знал, куда их деть: места больше не было.       Они были ещё более неровные, ещё больше не соответствовали той картинке, которую он пытался завершить. Какие ещё фрагменты нужно найти?       — Почему они пострадали?       Может быть, именно этого осколка ему не хватает. Может быть, именно этого ждут красные фигуры.       — Потому что Эйсу нравилось причинять боль другим, — ответ пришёл из темноты, и осколок упал в руки Чуи. — Но теперь его больше нет.       Нет. Новые кусочки тоже не те. Чуя нахмурился, смотря на мозаику. Чего хотят от него красные фигуры? Он уже признал свою вину. Что хочет увидеть синяя? Он уже ушёл.       — «А должен был это сделать я?»       Он уже пробовал этот фрагмент, он не подошёл. Этот тоже, и этот…       Может, нужно задавать вопросы, а не искать? Может, тогда он получит нужные куски?       — Нет.       Этот тоже не подойдёт. Фигура слишком округлая, слишком нежная для его кожи. Чуе такая не нужна. Может быть, он задавал неправильные вопросы. Может быть, ему следовало сосредоточиться на другой фигуре…       — Почему ты здесь?       — Потому что тебе больно.       Бесполезный кусок. Чуя уже играл в эту игру. Почему этот голос не предложит ему новую?       — Я должен уйти.       — Нет, чиби, ты должен остаться.       Бесполезный.       — Мне здесь не место.       — Здесь ты в безопасности.       Бесполезный.       — Ты ненавидишь меня.       — Нет, не ненавижу.       Бесполезный…       …А?       Новый кусочек упал поверх стопки в его руках, и Чуя уставился на него. Почему он кажется таким знакомым? Где он видел это раньше? Цвет, форма, ощущение…       Он посмотрел на раскинувшуюся перед ним мозаику, затем на свои руки, и все кусочки, которые он держал, упали на землю, когда его пальцы выломала мелкая дрожь. Чуя упал на колени и начал окровавленными руками перебирать острые формы, дрожа, как будто одно прикосновение может сломать то, что он ищет.       Где? Где? Где? Где…       — Я не ненавижу тебя, чиби, — снова раздался голос, но не сверху, не из–за окружающих его чёрных стен — он донёсся из-под ладони Чуи, где на полу лежала знакомая и в то же время новая фигура.       Он задрожал, споткнулся о битое стекло, почти вслепую бросаясь к бело-голубой фигурке, отбросил неподходящие осколки и…       «Он не ненавидит меня».       Он встал в пропуск как влитой, как будто его вообще никогда не доставали. Чуя смог лучше разглядеть фигуру и заметил детали, которые предпочёл забыть: коричневатая, немного красная… он знал эту фигуру.       Осознание этого заставляет его подавиться новыми слезами.       Это лис, который столько раз смеялся над Чуей или вместе с ним, лис, чьи хвосты всегда были такими мягкими и тёплыми.       Это тот человек, которого, как ему казалось, он потерял.       Тот, кто, как думал Чуя, бросил его.       Но он не злился: грани осколка были острые, но не холодные. Улыбка дразнящая, но приветливая, и он так похож на…       — Дазая?       Впервые с тех пор, как его разум разрушился, Чуя увидел его. Он больше не просто далекий голос, он здесь. Он сидел так близко к Чуе, и его хвосты дарили ему тепло, которое оставалось с ним всю ночь, — пусть оно было слабым ощущением за плотной завесой небытия.       — Очнулся? — Дазай улыбнулся ему, даже если чувствовал неуверенность.       «Очнулся» это как «вернулся». Только Чуя никогда не уходил, даже после того, как его вернули.       — Ты не ненавидишь меня? — Мысленно Чуя бился в истерике, но здесь по его щеке скатилась всего одна слеза. Тяжёлая, как сожаление, которое он лелеял слишком долго, и лёгкая, как перышко надежды, к которому Чуя боялся прикоснуться.       — Нет.       — Т-ты уверен?       Рука Дазая вернулась на прежнее место на его голове и нежно погладила волосы. Чуя не сразу это понял.       Может быть, его всë-таки здесь не было. Может быть, он действительно ушёл, сам того не осознавая.       — Да, — за этими словами, за этой улыбкой не было никакой неуверенности.       — Но ведь я во всëм виноват, — прошептал Чуя.       Смерть Ширасэ, их ссора до этого, — кто всë это допустил? Правильно, Чуя.       — Нет, чиби, — Лис медленно покачал головой, каштановые волосы упали ему на лицо. — Ты ничего не сделал.       Чуе показалось, что он слышит тихий треск.       — Я во всëм виноват.       — Ты ничего не сделал.       Снова треск.       Зачем Дазай уверяет его в обратном? Зачем он лжёт? Чуя отдал ленту. Чуя не вернулся в деревню, когда пришло время. Чуя — тот, кто…       — Ты ни в чëм не виноват.       И ещё.       — Так получилось.       Что-то зазвенело.       Что это за звук? Откуда он доносится?       Чуя огляделся вокруг, ища глазами разбитое стекло своей души. Звук звал его, боролся за внимание.       — Ты никогда не был в чëм-то виноват.       Опять звон.       На этот раз Чуя увидел, как красный осколок упал рядом с ним, и звон эхом отдался в его голове. Он бессмысленно смотрел на кусок стекла.       Этому предмету здесь не место, поэтому он хватает его одной рукой и отбрасывает так сильно, как только может.       И ещё.       Почему он снова здесь?       Чуя попытался ещё раз, и ещё, и ещё. Но красное стекло, которое насмехается над ним и которое попало сюда по ошибке, продолжало возвращаться.       Жестокая шутка.       — Хватит! — он закричал в темноту, сжимая фрагмент в руке. Но боль в ладони напомнила ему, что осколок там и никуда не исчез.       — Это ты во всëм виноват.       Да.       — Это ты во всëм виноват.       Сейчас он докажет себе, что этому куску здесь не место.       — Это ты во всëм виноват.       Он покажет всем, что не заслуживает такой доброты! Он…       …Почему?       — Ты ни в чëм не виноват.       Как этот осколок мог подойти?       Чуя смотрел на кусок, который так идеально лёг на своё место, не веря своим глазам. Что это значит?       У него вырвался ещё один глухой всхлип, но он ощущался по-другому. На этот раз он не только в голове, но и в горле. Чуе показалось, что он задыхается. Воздух обжигал лёгкие и одновременно убавлял боль в груди.       …Правда ли он ни в чëм не виноват?       Точно ли его можно простить?       — Всë в порядке, чиби, — Дазай снова позвал его, но Чуя закрыл глаза — жизнь была слишком яркой. — Плачь.       Правда можно? Это точно нормально?       Он покачал головой, новые слёзы потекли по щекам. Чуя зарылся лицом в подушку, сворачиваясь клубочком под хвостами, которые укрывали его.       И зарыдал.       Потому что это несправедливо и неправильно. Так не должно было быть.       Больно. И разуму, и сердцу, и горлу — всему.       Почему, почему, почему…       Чуя рыдал, потому что не понимал и не видел в этом никакого смысла. Потому что это была не вина Ширасэ, потому что его друг заслужил быть здесь и провести свою жизнь в мире, с человеком, которого он любил. Потому что Чуе хотелось умереть при воспоминаниях о криках и отчаянных молитв, эхом отдающихся в его голове голосом Юан.       (Это начало).       Это так жестоко. Почему мир так сильно ненавидит его? Почему мир отнял у него друга?       (Его разум всë ещё разбит и усеян осколками).       Почему умер Ширасэ, а не он? Ширасэ никогда не должен был умереть! Это должен был быть Чуя! С самого начала, с самой первой ошибки.       (Но, по крайней мере, мозаика была восстановлена).       Почему Дазай такой спокойный? Почему он такой заботливый? Такой милый? Зачем он так себя ведёт, если Чуя этого не заслуживает?       (И, может быть, это не так уж плохо. Может быть, впереди ещё целая жизнь, которую нужно достать из-под руин).       Как ему всë исправить? Как вернуть Ширасэ назад? Как исполнить желания Юан? Как Чуя может заплатить за все свои действия?       (Но остальное может подождать. Сейчас ему нужно выпустить всю свою печаль и ненависть, прежде чем они разорвут его изнутри на части…       И это именно то, что он делал, пока находился в сознании.)