О том, как опадают лепестки

      Даже отсюда костёр был ярче дневного света.       Даже прячась за деревьями, Чуя отлично видел яркое пламя и тёмный дым, поднимающийся к небу и скрывающий облака чёрной завесой.       Где-то в толпе, которая окружала костёр, была Юан, проклинающая мир и плачущая навзрыд, были родители Ширасэ, спрашивающие богов о причине, по которой они так скоро забрали их мальчика. Была госпожа Ино с корзиной цветов, и остальные жители деревни с гробовым молчанием.       Среди них не было только Чуи.       Он держался подальше от лишних глаз в тени леса, скрывающего его присутствие от тех, кого когда-то он считал своей семьей. Как бы ему ни хотелось отправить Ширасэ в последний путь с людьми, с которыми он вырос, — он всё равно даже не должен был быть здесь, так близко к месту, куда ему сказали никогда больше не возвращаться.       Но он не мог не прийти.       Дазай и Рюноске сказали ему, что это плохая идея, но что они там понимают? Да, он сломлен. Да, он тень человека. Да, он чувствует себя виноватым. Да, он едва может держаться на ногах или двигаться.       Однако он ведь ещё и друг.       Или, по крайней мере, был им раньше.       Он устал от попыток собрать свои мысли ночью, от всех этих слëз и воплей, которыми было наполнено его утро. Он вымотался, но смог немного разобраться. По крайней мере, он понял одну вещь.       Даже если ему больно, даже если всë, что Чуя хочет сделать, это утопить себя в горе, и даже если его тело настолько слабое, что он может только прислониться к дереву, чтобы не упасть…       Он должен быть здесь.       Может быть, Ширасэ не хотел бы, чтобы он приходил. Чуя не стал бы обижаться, но он всё равно хотел попросить одну эгоистичную вещь.       Просто сказать «прощай». Мир ведь отнял у него этот шанс, верно?       — Мне жаль, — Чуя прошептал, надеясь, что его слова дойдут до того места, куда ушёл его друг. — Мне очень жаль.       Ему было всё равно, если и Рюноске, Гин или Дазай будут где-то рядом, присматривая за ним и прислушиваясь к его словам.       Это не помешает словам вырваться из сердца Чуи.       — Мне жаль…       — За то, что не вернулся, когда пришло время, хотя я знал, что ты ждёшь меня.       — За то, что не был рядом, когда я был тебе нужен, хотя ты всегда был рядом со мной.       — За то, что причинил боль тебе и Юан.       — За то, что позволил тебе умереть.       Чуя сожалел о куче вещей, перечислить все было невозможно. За все те случаи, когда он высмеивал Ширасэ, за те случаи, когда он смеялся вместе с Юан над тем, как родители его ругали. За то, что злился, когда в этом не было необходимости. За то, что разрисовал лицо Ширасэ чернилами, когда мальчик спал, когда им было по семь лет. За ссору, которая произошла между ними незадолго до того, как Чуя уехал.       Он сожалел о том, что так много работал вместо того, чтобы проводить время со своим другом. Он сожалел о том, что дал людям повод распространять слухи о нём и соврал Ширасэ и Юан, заявив, что все слухи — ложь чистой воды, в то время как на самом деле, жители деревни всë это время были правы.       Чуя сожалел, хотя уже было слишком поздно.       Его зрение затуманено слезами — они больше никогда не покинут его, а глаза никогда не высохнут. Огонь вдалеке ярко сиял, разгоняя тёмные облака в небе.       — Мне жаль, — Он прикрыл рот рукой, заглушая свои слова. В этом не было необходимости — он был слишком далеко, чтобы его услышали. — Мне очень, очень, очень жаль.       Его ноги подкосились, и Чуя упал на колени, но не обратил на это никакого внимания. Его глаза не отрывались от огня, он дрожал от эмоций, слишком сильных и неистовых, которые было слишком тяжело сдерживать в груди.       Стоял тёплый погожий день. Небо было чистое, если не считать чёрного дыма, дул нежный ветер, напоминающий о приближающейся осени, птицы щебетали свои песни. Мир был такой яркий, но его свет и тепло не доходили до Чуи. Его тело дрожало от одного факта того, что он жив, его разум видел черноту, сквозь которую просвечивал только далёкий огонь.       — Мне жаль.       Неважно, сколько раз он это повторит, это всё равно не помогает.       — Мне жаль, мне жаль, мне жаль, мне жаль, мне жаль…       Он повторял это как мантру, снова и снова, до тех пор, пока жадный огонь не сожрал тело, унося Ширасэ в другую жизнь. Он продолжал повторять это, когда пламя затушили, и родители Ширасэ начинали собирать останки. Чуя извинялся до тех пор, пока у него не начало болеть горло, а голос не сел, пока похороны не закончились, а жители деревни не начинали возвращаться в свои дома, к своей жизни.       — Мне жаль, — «за то, что меня там не было».       — Мне жаль, — «за то, что оставался скрытным».       — Мне жаль, — «за то, что подвел тебя».       — Мне жаль, — «за то, что убил тебя своими действиями».       Но даже эти слова не могут вернуть Ширасэ, потому что он ушёл.       Навсегда.       Чуя оставался там, на земле, ещё некоторое время после того, как все разошлись. Родители Юан и Ширасэ были последними, кто ушёл, и теперь остались только Чуя, его мысли и круг выжженной травы, который отсюда не был виден.       Он не знал, сколько времени прошло, но это не имело значения. Если всего лишь минута, казалось, прошла целая жизнь. Если час, казалось, мгновение ока.       Но он не мог остаться.       Даже если бы он попытался, кто-нибудь пришёл бы и заставил его вернуться… туда, где ему пока позволено находиться.       Вставать нелегко, но вполне выполнимо. Чуя бросил последний взгляд на место, которое ему больше не принадлежит, ещё одна слеза скатилась по его лицу, прежде чем он развернулся и ушёл глубже в лес.       Может быть, где-то рядом раздается ещё одна пара шагов, а может быть, и нет. Может, они присматривают за ним, а может, и нет. Может, Дазай ждёт его возвращения, а может, и нет.       Чуе всё равно, он не собирался спрашивать или надеяться.       Когда резиденция появилась в поле его зрения, когда он перешёл линию деревьев, Чуя остановился. А зачем он сюда пришёл? Ему не сказали уходить? Ему не сказали уходить…       Кто-то положил руку ему на спину, и Чуя вспомнил.       — Ты можешь остаться здесь.       — Мне жаль твоего друга, — Голос Рюноске раздался совсем рядом. — Но ты ни в чëм не виноват.       Они продолжали это повторять — и Дазай, и Рюноске — все. Разум Чуи, возможно, даже пытался поверить им, но не очень успешно. От этой мысли ему не становилось легче.       Но он не стал спорить с Рюноске: юноша не сделал ничего плохого.       Гин присоединилась, и когда Чуя снова начал идти, она молча сжала его руку. Оба были слишком добры к нему, слишком нежны в своих словах и поступках — он ничего из этого не заслуживал, но не похоже, что они собирались слушать его, если он попытается сопротивляться. Они отвели его в комнату, которую он покинул не так давно, думая, что больше никогда не вернётся…       Какая ирония судьбы.       — Тебе что-нибудь нужно? — спросил Рюноске, когда Чуя зашёл внутрь, но он только покачал головой. — …Хочешь, посидим с тобой?       Ещё одно молчаливое покачивание головой.       Он ничего не хотел. Ему просто нужно, чтобы всë это прекратилось.       — …Хорошо, — сказал Рюноске, медленно закрывая дверь. — Мы здесь, если понадобимся.       Даже после того, как они ушли, Чуя не сдвинулся с места. Он стоял посреди комнаты, уставившись в стену перед собой. Что ему теперь делать? Как человек может продолжать жить после чего-то подобного? Не похоже, что ему есть чем заняться. Его прежняя жизнь закончилась, а вместе с ней и его работа, демоны тоже больше не будут просить его что-либо делать, у него больше нет цели.       Что теперь?       В итоге Чуя продолжал неподвижно стоять, пока не услышал, как кто-то снова стучит в дверь. Он оглянулся через плечо, не сводя глаз с деревянных панелей.       Рюноске? Гин?       Кто-то снова постучал, и Чуя повернулся лицом к двери, но так ничего и не сказал.       — Чиби?       А, так это он.       — …Что? — Чуя говорил тихо, но лис всё равно его слышал. Он ведь всегда слышал, правда?       — Можно войти?       Чуя не ответил. Он не знал. Это ведь дом Дазая, ему не нужно спрашивать. Тогда зачем он это делает?       После секундного молчания дверь открылась. На пороге стоял лис, держа в руках поднос с тарелками и мисочками. Он не выглядел раздражённым или обеспокоенным молчанием Чуи.       — Тебе нужно поесть, — заявил он, но не подошёл ближе.       Чуя посмотрел сначала на Дазая, потом на еду и снова на Дазая.       — Я не голоден.       В конце концов, Дазай зашёл в комнату, медленно, словно был готов к тому, что Чуя заставит его уйти в любой момент.       — Ты ничего не ел больше суток.       — Я не голоден.       Лис вздохнул, ставя поднос рядом с футоном Чуи.       — Всё равно надо.       Чуя наблюдал, как он снова встаёт, но не подошёл ближе ни к еде, ни к футону. Его желудок скручивает при одной мысли о том, чтобы положить что-нибудь в рот, разум кричит ему, что ему это не нужно, он этого не хочет.       — Зачем?       — Потому что тебе действительно нужно поесть, маленький человечек, — Дазай говорит. — Не слушай свой разум.       …Как это, «не слушай»? Он что, говорит игнорировать всë, что он чувствует? Игнорировать воспоминания, друзей, которых он подвёл и предал?       — Значит, я должен слушать тебя?       Ещё один вздох.       — Какое-то время, да. Твой разум повреждён и не может мыслить здраво.       Неужели его боль не так важна, и к ней не нужно прислушиваться? Неужели его вина настолько незначительна, и на неё можно не обращать внимания? Неужели осколки больше ничего не стоят?       Чуе показалось, что он задыхается. Горло болело.       — Это пройдёт.       Точно?       — Но это я во всëм виноват, — он знал, что Дазай продолжит говорить, что это не так, но что, если он ошибается? Что, если фрагменты неверны, и Чуя будет вынужден поверить во что-то, что не может быть правдой?       — Нет, — Лис не отвёл взгляда, сохраняя свой голос твердым, но не делая его резким. — Послушай меня.       Чуя выглядел так, будто он вот-вот — и снова заплачет, но у него, вероятно, больше не осталось слёз, — по крайней мере, так считал лис, — и Дазаю придётся заставить его что-нибудь съесть. Боль делала Чую иррациональным, и ему был нужен кто-то, кто убедился бы, что он не причиняет вреда своему телу.       Когда он начал плакать утром, Дазай подумал, что добился прогресса, потому что Чуя больше не держал всë в себе, но теперь он снова стал упрямым, и это усложняло ему помощь. Лис не слеп к боли, которую чувствовал Чуя, и не преуменьшает печаль, за которую он цеплялся, но…       — Ты ни в чëм не виноват, — он осторожно повторяет. — Оттого, что ты винишь себя, лучше не сделается.       Но он должен что-то сделать, даже если не знает, что нужно сердцу Чуи прямо сейчас.       — А от еды что, станет лучше?       — Да, — ну, на самом деле Дазай не был до конца уверен в этом нементальном аспекте, но, по крайней мере, он сможет удержать организм Чуи от распада.       — Н-нет, — Чуя резко качнул головой.       Лис на мгновение закрыл глаза, думая о том, как к этому подойти. Он хотел помочь, очень хотел, но Чуя был слишком сосредоточен на своем горе, чтобы принять слова Дазая. И лис не был полностью уверен, что сказать, чтобы он понял.       Дазай знал только горе, он знал только о потере, но он никогда не испытывал этого, особенно на том же уровне, что и Чуя. Люди намного сложнее, когда их разум затуманен горем. Они непредсказуемы, они не хотят видеть правду, боясь, что это будет не то, чего они хотят.       Он хотел, но просто не знает, как, и Чуя не мог прямо сейчас сказать о том, что нужно делать.       — Послушай… — он попытался ещё раз, но Чуя только сильнее покачал головой.       — Нет. Я дал ему эту ленту. Всë произошло из-за меня.       Дазай пытался сохранить нейтральное выражение лица, потому что это было единственное лицо, которому он мог доверять.       — Ты не знал.       — Знал! — Чуя обхватил себя руками, дрожа и борясь за дыхание. — Р-Рю сказал мне, но я забыл… Я знал.       С одной стороны, Дазай думал, что будет лучше, если Чуя позволит каждой тёмной мысли, разлагающей его сердце, вырваться наружу, но с другой… Что нужно сказать, чтобы заставить человека поверить, что он не был причиной произошедшего? Нет смысла отпускать боль, когда в сердце Чуи нет ничего, что могло бы заменить её, ничего, что могло бы залечить раны, которые всë ещё открыты.       — Ты всё равно ни в чëм не виноват.       Сколько раз ему нужно это повторить? Как долго люди страдают после потери друга?       — Т-ты не понимаешь.       Да, он не понимает. Дазай даже не знал, возможно ли это понять, но ему всё равно нужно заставить Чую поесть, если другого выхода нет.       — Чиби, — он сделал шаг вперёд, — давай поговорим об этом позже, ты не…       — Он мёртв! — Голос Чуи сдавлен болью. — Понимаешь? Мёртв!       Дазай пытался быть нежным, но он не привык так себя вести. Он не привык к чувствам, к состраданию — он знал только то, что истинно и разумно.       — Чиби, — И иногда это очень проблемно, — все люди рано или поздно умрут. Это естественно.       Потому что правда не всегда является лекарством.       Чуя застыл на месте, слова Дазая звучали во всех тёмных и холодных уголках его сознания.       Это… естественно?       Быть пойманным демоном? Подвергнуться пыткам? Быть убитым на глазах у любви всей своей жизни? Чтобы у тебя взяли и украли будущее? Как Дазай вообще может такое говорить?       — Нет.       Он не примет этого, он никогда не поверит, что смерть Ширасэ была просто прихотью природы. Но лис продолжал настаивать, и это заставило Чую дрожать от чего-то ещё, горящего в его сердце.       — Да, — повторил Дазай. — Он бы умер рано или поздно, ты не…       — И ты считаешь, что от этого станет лучше? — Чуя не хотел верить в то, что слышит, и в то, насколько лис спокоен. — Что это будет честно?       Чуя не ожидал, что он поймёт, у Дазая не было причин беспокоиться из-за смерти Ширасэ.       Чуя не пытался искать утешения, но лис говорил обо всëм так, будто это не имело особого значения.       Потому что для Дазая… это ничего не значит.       Он знал, что Ширасэ был важен для Чуи, и что чиби испытывает сильную боль — он не пытался отмахнуться от этого, лис просто хотел, чтобы Чуя понял, что это всë равно произошло бы. Что ещё он должен сказать? Что это была вина Чуи? Что, возможно, если бы Эйс не добрался до него, этот юноша прожил бы ещё пару лет?       — Нет, но, — и, в затуманенном сознании, Чуя, должно быть, превращал его слова во что-то другое, — ты ничего не мог с этим поделать, поэтому ты не должен из-за этого страдать.       То, что говорил Дазай, — правда, и вся эта ситуация, по мнению лиса, иррациональна.       Чуя не слушал, не позволял Дазаю помочь ему каким-либо образом, и лис только нервничал всë больше и больше. Зачем они вообще затеяли этот разговор? Он просто хотел заставить человека что-нибудь съесть, он хотел показать ему, что он не одинок. Он пытался, по крайней мере.       — Ничего? — Голос Чуи стал сильнее. — Если бы я не отдал ленту, можно было бы избежать всего этого!       — Чиби, тебе нужно перестать думать об этом.       Перестать… Дазай что, с ума сошёл? Он пришёл сюда, чтобы поиздеваться над ним, или как? Это было единственное объяснение поведения, которое пришло в голову Чуе.       — Не могу! — В его сердце расцвёл новый вид боли, который обжёг так легко и с такой силой, о которой Чуя и не подозревал. — Как ты вообще можешь такое говорить?!       — Потому что размышления об этом не помогут ни тебе, ни кому-либо ещё.       Дазай не повышал голос, но его тон постепенно становился жёстче, так же, как это бывает, когда кто-то… не подчиняется. Он не это имел в виду, но… Почему Чуя пытается бороться с ним?       — Я не прошу о помощи!       Это нормально, если юноша злится на него, но почему сейчас? Когда он даже ничего не сделал, и когда его тоже нельзя винить. Из-за чего он злится?       — Но тебе это нужно, — лис пытается снова, делая глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Так, послушай меня.       — Нет! — Может ли Чуя перестать упрямиться хотя бы на секунду? — Ты ошибаешься!       Это было не то, что планировал Дазай, и не то, на что он надеялся. С каждой фразой их слова становились всë горячее и горячее. Чуя сопротивлялся каждой просьбе, каждому простому факту и отказывался позволить лису позаботиться о нём.       — Тебе нужно успокоиться.       — Зачем? — Чуя зашипел, отступая назад и увеличивая дистанцию между ними. — Потому что это неважно? Потому что это не имеет значения, да?       Он превращал слова Дазая в нечто большее, чем они являлись на самом деле, во что-то, что подпитывало его отчаяние, в то время как лис не пытался причинить ему боль.       — Нет.       Дазай даже почувствовал себя беспомощным. Ему нужно, чтобы Чуя послушал его всего секунду, принял один простой жест и…       — Тогда зачем?!       — Затем, что уже слишком поздно!       И не превратил его в нож, который предназначен ранить их обоих.       Дазай не планировал, что его голос прозвучит так холодно.       — Потому что этот человек уже мёртв, и ты не можешь этого изменить. Никто не может.       Глаза Чуи широко распахнулись. Он застыл на месте от того, как резко прозвучали слова Дазая. Неужели лис думает, что он этого не знает? Что Чуя не видел своего друга, облитого кровью? Не видел, как сгорало его тело на похоронах? Он знал, что не может вернуть Ширасэ, он знал, что уже слишком поздно.       Они смотрели друг на друга, от Чуи исходил гнев, а от разочарования потемнели глаза Дазая. Чуя тяжело дышал, сжав руки в кулаки по бокам и готовясь броситься на лиса в любую секунду.       «Упрямец», — подумал Дазай. Если Чуя хочет поспорить, — пожалуйста.       Если ссора — это то, чего он ищет, то он получит, потому что лису надоело пытаться вразумить его простым способом. Он пытался быть нежным, но если то, что нужно Чуе, — это суровое напоминание о том, как устроен мир вокруг них, тогда лису придётся исполнить его «желание». По крайней мере, с этим Дазай знал, как справиться.       …Но ссора — это не то, как следует поступить.       Потому что Чуя зол, его ранят слова Дазая, но этого он точно не хочет.       Он устал и сбит с толку, и…       И с него достаточно.       Потребовалась доля секунды, чтобы ярость угасла, а на её место пришла печаль. Не требовалось много времени, чтобы его глаза снова наполнились слезами, а рыдания вырвались наружу. Его разум истощен, его тело хочет рассыпаться. Падая на колени, Чуя закрыл лицо руками, громкие крики — громче, чем раньше, — наполняли комнату, а Дазай…       Дазай наблюдал за ним широко раскрытыми глазами, не в силах пошевелиться и медленно поглощаемый собственной виной. Он только хотел…       Ах, не имеет значения, чего он хотел добиться, потому что то, что он сделал, заставило чиби плакать. Снова.       Эти громкие и отчаянные рыдания достигли его ушей и пронзили сердце иглами. Их не должно было быть, но Дазай заставил их вырваться из Чуи. Он совершил ошибку, потому что потерял контроль… Но как ему теперь всё исправить?       Он не знал, что сказать, чтобы остановить эти слёзы. Должен ли он уйти, или ему следует остаться, как прошлой ночью? Но если Чуя злится на него, то не станет ли от этого еще хуже?       — Чуя, я… — Юноша только вздрогнул от его слов, качая головой.       — Н-не… — Он почти задыхался. — Не называй меня так.       В его голосе не осталось гнева, только печаль и… неужели страх? Дазай смотрел на маленькую фигурку на полу, пытаясь понять.       Всë это не имеет смысла, всё это не казалось правильным.       Почему нельзя? Это же его имя. Разве он не хотел, чтобы его так называли?       — Извини, — это единственное, что пришло ему в голову, но не остановило слëз Чуи. — Чиби, я…       Но могли ли простые слова помочь? Что ещё ему остаётся делать?       Что-то в сознании Дазая побудило его двигаться. Лис не был уверен, правильно ли он поступит, и не знал, можно ли подойти ближе, но… он не мог позволить Чуе остаться одному прямо сейчас. Не тогда, когда ему больно из-за него.       Уши лиса прижались к голове, хвосты робко застыли низко над полом.       — Чиби… — Дазай опустился на пол, не слишком близко к Чуе, но достаточно, чтобы протянуть руку и погладить его по голове, как прошлой ночью. — Прости, я не хотел…       Но дрожь не прекратилась, рыдания не утихли, сколько бы раз лис ни повторил это.       Может быть, ему не следовало этого делать, может быть, он переступил черту, на которую нельзя не обращать внимания, но это не имело значения.       Обе руки Дазая неохотно протянулись, легли на голову и спину Чуи и…       Они медленно притянули его ближе, пока дрожащий Чуя не оказался прижатым к груди лиса. Маленький, хрупкий и очень, очень обиженный.       — Прости, — Дазай прошептал в рыжие волосы, опуская голову. Он почувствовал, как Чуя пытается оттолкнуть его, но через мгновение его рука сжала его монцуки, когда юноша зарылся лицом в его одежду.       Хвосты Дазая обвились вокруг них, но Чуя их не видел. Он крепко зажмурился, боясь, что если откроет глаза, всë исчезнет. Он не хотел, чтобы это чувство исчезало, пусть оно не полностью уменьшало боль в его груди.       Оно не исправляло ситуацию, но… помогало. Совсем чуть-чуть.       Оно согревало его холодный разум и смягчало ножи, вонзающиеся в его сердце.       Оно заставляло Чую чувствовать, что он не одинок, что у него есть кто-то, кто выслушает его, кто будет рядом, кто…       Обнимет его, когда он плачет.       Только сейчас он понял, что это всë, чего он хотел. Что это всë, чего не хватало в его жизни. Когда надежда покинула его, когда свет померк, и его разум рассыпался на тысячи кусочков, — вот, чего он желал.       Не прощения, не невыполнимых обещаний, не повернуть время вспять.       Чуя хотел, чтобы кто-нибудь обнял его и позволил выплакаться, зная, что он не один. Он просто не знал, как попросить об этом, но его разум жаждал этого единственного жеста, этого единственного момента ощущения близости с кем-то, в то время, как его разум пытался заставить его остаться в одиночестве.       — Всë будет хорошо, Чиби, — Дазай пробормотал ему в волосы, и Чуя не знал, верит этим словам или нет, не знал, правда это или нет, но, боги, ему нужно было их услышать.       Где-то в промежутках между рыданиями усталость овладела его разумом и телом, постепенно заставляя Чую погрузиться в объятия сна, но сейчас всë было по-другому. Он заснул в объятиях Дазая, чувствуя, как лис прижимает его к себе и не отпускает.       Вот так он наконец-то отдохнёт.

***

      Прошла ещё одна ночь, пока Дазай наблюдал за Чуей, утопающим в печали, но на этот раз он не отпускал его и не укладывал на футон. Вместо этого он держал Чую на руках, иногда осторожно перемещая в более удобное положение. Его хвосты окутывали маленькую фигурку, следя за тем, чтобы человеку было тепло, одна рука застыла за спиной Чуи, чтобы он опирался на грудь Дазая, а другая пробегала по волосам, которые всегда напоминают лису об осеннем закате.       Чиби не шевелился, его дыхание было ровным, в отличие от прошлой ночи, когда он несколько раз просыпался, убегая из темноты своего разума в тени, окрашивающие ночь. Его лицо, всë ещё красное после нескольких дней пролитых слёз, почему-то выглядело более умиротворенным.       Как кицунэ, Дазаю не нужно спать много, в отличие от людей, — достаточно нескольких часов каждые несколько дней. Это небольшое преимущество дало ему время подумать о том, что произошло, и…       Дазай, возможно, не знаком с переживанием эмоций, но он был почти уверен, что боль в его груди, — это то, что называется виной, искренней виной.       Он причинил боль Чуе, и, похоже, не один раз.       Он причинил ему боль, когда чиби уже страдал, хотя и не хотел этого. И проблема в том, что он не понимал, что сделал не так. Какие слова вызвали эти слёзы? Какой взгляд заставил это маленькое тельце упасть на пол, дрожа? Как он может быть уверен, что не сделает этого снова, если не знает?       Это одна из причин, почему он думал, что отпустить Чую было бы правильным и безопасным выбором, — но как он может сделать это сейчас, когда все его инстинкты кричат ему никогда больше не покидать юношу?       Чтобы уберечь его, чтобы он был счастлив. Если это всë ещё возможно.       Дазай хотел бы знать, как это осуществить, но цель казалась недосягаемой.       Да, он мог убедиться, что Чуя в безопасности, но как ему вернуть ту яркую улыбку, когда он знал только как заставить человека плакать?       Лис провёл всю ночь, размышляя об этом, но в конце концов ответ так и не пришёл к нему, и когда юноша, наконец-то, проснулся…       Чуя медленно моргнул, нахмурившись.       Дазай ослабил хватку настолько, чтобы позволить Чуе посмотреть на него снизу вверх, но не отпустил его полностью.       — Привет, чиби.       — Дазай?       Он выглядел немного дезориентированным, вероятно, не помнил многого из того, что произошло, из-за того, что устал. Если Чуя попросит его отпустить, то Дазай даст ему пространство, но он хотел бы, чтобы он этого не делал. Пока что.       — Как себя чувствуешь? — спросил лис, не ожидая никаких положительных ответов, но надеясь на что-то лучшее, чем наихудшее из возможных.       — Я… — Чуя посмотрел на него со смущением, но не отстранился: его рука всë ещё крепко сжимала чужое монцуки. — Я не знаю.       По крайней мере, это не самый худший ответ. Возможно.       — Ничего страшного, — Дазай убирал несколько назойливых прядей с его лица. — Как думаешь, теперь сможешь что-нибудь съесть? — потому что прошло почти два дня с тех пор, как Чуя в последний раз ел, и это нехорошо. Но когда голубые глаза опустились на руку, сжимающую синее монцуки, лис добавил: — Тебе не обязательно двигаться.       Вздохнув, Чуя снова прислонился к груди Дазая, не находя в себе достаточно сил, чтобы сопротивляться.       — …Ладно.       Лис одним из своих хвостов придвинул поднос с давно остывшей едой поближе и предложил Чуе тарелку с онигири. Он не торопил его, только молча наблюдал, держа руки за спиной Чуи, просто чтобы чувствовать его рядом.       Когда Чуя закончил, Дазай нарушил тишину, которая воцарилась над ними.       — Чиби? — он заговорил как можно мягче. — Насчёт прошлой ночи… — Чуя на мгновение напрягся, но ничего не сказал. — Мне жаль, — лис выдохнул. — Я не…       — Можно мы не будем говорить об этом? — Чуя тихо, но быстро перебил его, и Дазай нахмурился.       — Но нам, наверное, стоит.       — …Пожалуйста?       Лис понимал, что они не смогут ничего решить, если не поговорят, но…       — Хорошо, — Может быть, на данный момент лучше прислушаться к Чуе и дать ему успокоиться. — Можно и не прямо сейчас.       Ему оставалось надеяться, что когда-нибудь у них появится шанс выговориться.       Но пока что они будут молчать.       (И, как выясняется, они молчат гораздо дольше, чем ожидал Дазай).