О том, как опадают лепестки

      Прошло две недели с тех пор, как он и Дазай оказались здесь.       Две недели, которые казались очень короткими, каким-то образом сумели изменить жизнь Чуи. Он снова начал улыбаться и смеяться, сердце — биться в том же ритме, что и когда-то — в ритме юноши, живущего своей жизнью, а не мёртвого человека, запертого в живом теле. Его кожа обрела здоровый цвет, волосы — прежний блеск…       — Уже уходите?       И спина Адама полностью зажила.       Они сидели втроём за маленьким столиком в главной комнате и пили чай, как и в любое другое утро. Первоначальный план заключался в том, чтобы остаться всего на несколько дней, затем он изменился на время, достаточное для того, чтобы помогать по храму, пока дядя Чуи не почувствует себя лучше. Но позже, даже когда спина Адама больше не болела, Чуя нашёл еще один способ оправдать, почему они остались ещё на немного: убедиться, что Адам не притворяется, что чувствует себя лучше.       Дело было не в том, что он не хотел возвращаться, а в том, что он хотел наслаждаться жизнью здесь, со своей семьей и друзьями, пока не почувствует, что он готов сделать следующий шаг вперёд самостоятельно.       — Ну, не сразу, — пробормотал юноша в чашку, уже чувствуя себя виноватым из-за того, что оставляет Адама одного. — Но сегодня позже, да. Мы и так пробыли здесь дольше, чем ожидалось.       Дазай ничего не говорил об этом за последние две недели, он ни разу не жаловался, но Чуя знал. Лис, может, и не против быть здесь, но ему неуютно. Это не его дом.       — Ты всегда можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, малыш, — Искренность в голосе Адама вызвала у Чуи мягкую улыбку. Он увидел во взгляде мужчины столько нежности, что было трудно устоять перед мыслью остаться ещё на один день.       — Я знаю. Но…       — Скучаешь по тем друзьям, о которых ты рассказывал? — Мужчина вздохнул. — Всë в порядке, Чуя, можешь приходить и уходить, когда захочешь, я не буду тебя останавливать. Но если сможешь, может, будешь навещать почаще? — Он подмигнул ему над чашкой. В уголках его глаз собрались улыбчивые морщинки. — Я не молодею. Мне нужно иметь свежие воспоминания о том, как ты выглядишь, чаще, чем раз в три года.       Да… это разумно.       — Обещаю, — и с помощью Дазая путешествовать будет намного легче.       Тот факт, что у Чуи больше не было работы, ему не нужно работать каждый день, чтобы заработать достаточно, чтобы оплатить еду, также помогал, хотя и в более печальной форме. Он помогал, но юноша не стал об этом думать.       — А ещё… — Чуя бросил взгляд на Адама. — Не могу поверить, что ты сейчас называешь себя «стариком», после того как ты раньше так настойчиво старался не повредить спину.       Они оба посмеялись над этим, и этот комментарий заставил даже кицунэ, тихо сидящего рядом с ними, улыбнуться в свою чашку. «Иронично», — подумал Чуя, учитывая, что лис здесь, безусловно, самый старый.       Не то чтобы он так выглядел.       — В таком случае, — снова заговорил дядя, полностью игнорируя предыдущий комментарий, — я не могу больше позволять тебе заниматься домашними делами. Это будет пустой тратой твоего последнего дня. Как насчёт того, чтобы мы…       Поэтому в течение дня они гуляли вокруг храма и вспоминали старые времена. Адам оставил свои ежедневные «обязанности священника», заявив, что это особый случай, так что всë в порядке, и Дазай с Чуей сделали вид, что поверили ему. Однако вскоре Чуя понял, что дяде очень нравится рассказывать Дазаю неловкие истории из его прошлого. Конечно, Чуя уже рассказал лису значительную часть из них, но Адам всегда вспоминал их в другом свете, со слишком большим количеством деталей, рассматриваемых с точки зрения взрослого.       Ну и что, что однажды он решил залезть на все статуи вокруг храма посреди зимы и несколько раз упал на задницу? Ему было десять.       Ну и что, что он заблудился в лесу, когда ему было пятнадцать, потому что преследовал кролика? В конце концов он нашел дорогу обратно. (А потом ему пришлось слушать часовую лекцию о том, что он заставил дядю волноваться.)       Но похоже, что, несмотря на то, что Дазай предпочитал держаться особняком, пока они здесь, лис стал удивительно увлечённым, когда дело дошло до поощрения бесконечных разговоров Адама о детстве Чуи. Не то чтобы этот мужчина нуждался в поддержке, чтобы заставить Чую корчиться от смущения, она была ему совершенно не нужна.       Чуя оставил их немного поговорить, решив пойти попрощаться с друзьями. В каком-то смысле он пытался уберечь свой рассудок и гордость от слишком сильного уязвления подробностями того, чем он занимался.       Чуя подошёл к ним с надутыми губами. Его встретили обычными дразнящими взглядами.       Предатели, они все здесь предатели.       — Выглядишь таким счастливым, Чуя! — сообщил Альбатрос.       Липпманн пытался не засмеяться.       — О да, твоё лицо излучает только радость!       — Он имеет в виду, что оно красное. — нейтрально уточнил Айс Мэн, но Чуя уже знал, что это значит.        — Почему сегодня все так досаждают? — Чуя застонал, закатывая глаза. — Если бы я не знал вас лучше, то подумал бы, что вы все хотите, чтобы я ушёл.       — Конечно, нет, — Липпманн успокоил его с улыбкой. — Над кем тогда мы будем смеяться, если ты уйдёшь?       Это что было? Умеете ладить со всеми? Его прозвище явно надо менять. Липпманн Раздражающий, например.       — …Последний день, да? — Пиано Мэн опëрся на дерево, заправляя волосы за ухо, назойливо падающие ему на лицо.       Наступило короткое молчание, но никто не перестал улыбаться. Они знали, что Чуя не останется здесь навсегда и что он вернётся.       — Да, — согласился Чуя. Осознание этого лишь немного ужалило детскую часть его сердца. — Теперь буду приходить чаще. Я обещал дяде Адаму.       — Это хорошо, — Док усмехнулся. — Ты здесь единственный человек, который может дать ему отдохнуть, если он поранится. Он никого больше не слушает.       — Потому что вы все лентяи…       — Неправда, — Альбатросс покачал головой, указывая большим пальцем на мужчину, стоящего рядом с Дазаем вдалеке. -Даже мои планы не работают с ним, если тебя здесь нет, малыш.       Боже, пусть его планы вообще перестанут работать, пожалуйста.       — Когда ты перестанешь меня так называть? Я уже взрослый!       Это давно стало рутиной. Они пытались заставить Чую сообщить им последние подробности о том, «как идут дела с его другом», а потом уходили. Альбатросс и Липпманн, как всегда, вели разговор, вслушиваясь в каждое слово Чуи. Это было рискованно, и ему приходилось всë время говорить тихо. Кто знает, слышит ли Дазай отсюда? Его демонические чувства были слишком остры, по мнению Чуи.       Несмотря на это, Док никогда не упускал возможности дать ему несколько советов о том, как позаботиться о себе, Пиано Мэн в основном что-то бормотал на заднем плане, лишь изредка добавляя комментарий или два, а Айс Мэн… ну, он слушал в своей обычной, очень тихой манере.       Однако его молчание не означало, что он мысленно не высмеивает Чую, юноша был в этом более чем уверен.       Они болтали и смеялись, и только когда Чуя слышал приближающиеся шаги позади себя, все затихли, глядя на идущего им человека.       — Веселишься? — спросил Адам, на мгновение оглядывая голову Чуи.       — А? Да. — Он почесал затылок, с улыбкой оглядываясь через плечо. — Меня обижают.       Альбатросс пожал плечами, некоторые засмеялись, а Айс Мэн остался при своём обычном нейтральном выражении. Всë так, как и должно быть.       — Верю, — Рука Адама легла на плечо Чуи, заставляя юношу повернуться и встретиться с ним взглядом. В уголках его глаз появились улыбчивые морщинки, лицо показалось более мягким, чем обычно, менее дразнящим, чем в последние пару часов.       — Чуя… — Когда он заговорил, его голос прозвучал… почему-то странно. Нерешительно. — Прежде чем ты уйдёшь, я хочу тебе кое-что показать.       — Ладно? — Сейчас? Чуя был почти уверен, что вокруг храма нет ничего, чего бы он ещё не видел, но если Адаму удалось что-то скрыть, то ему любопытно. — Тогда позволь мне просто попрощаться, снова оглядываясь назад с извиняющейся улыбкой.       — Лучше, если они тоже пойдут.       Чуя нахмурился в замешательстве. Его друзья не сказали ни слова с тех пор, как Адам пришёл сюда, но когда он повернулся к ним…       — Мы пойдём, — Удивительно, но заговорил Айс Мэн. Первым.       Они не выглядели смущëнными этим предложением, но в их взглядах читались удивление, вина и… что-то ещё. Чуя не знал, как это назвать.       — Хорошо…? — Чуя поискал ответ в лицах друзей, но не нашёл его ни в одном из них.       Адам сжал его руку в последний раз, обошёл его и… шагнул в лес? Остальные уступили ему дорогу, молча ожидая, пока Чуя последует за ними.       — А куда мы идём? — спросил Чуя, догнав дядю. Он слышал, как Альбатросс и Липпманн шепчутся рядом с ним, а Пиано Мэн что-то бормочет Доку, но не обратил особого внимания на то, что они говорят.       — Увидишь, — Глаза Адама устремлены на них, его губы слегка изогнуты в улыбке, которая мало что говорит.       Чуя подумал, что это первый раз, когда они идут куда-то вместе. Дядя редко покидал храм, только изредка посещал деревню, да и то исключительно ради покупки припасов.       Это казалось ему странным, но не неправильным.       Это были люди, которых Чуя любил, люди, которые знали его много лет, и он был не против провести с ними время, даже если не знал, что происходит. Плюс, прежде чем они стали его друзьями, они уже некоторое время знали его дядю, так что это не так уж и странно.       — Может быть, тебя сейчас отругают, — Альбатросс хихикнул рядом с ним.       — За что?       — За ещё разбитые тарелки?       — Не слушай его, Чуя, — Липпманн потянул Альбатросса за косу, чтобы тот замолчал. — Всë будет хорошо.       — Но вы, ребята, кажется, волнуетесь больше, чем я, — Чуя посмотрел на остальных троих через плечо.       — Ты снова пропустил работу по дому? — Пиано Мэн вздохнул с фальшивым насмешливым сочувствием.       — Почему ты каждый раз меня в этом обвиняешь?       — Потому что ты почти каждый день пропускаешь работу по дому?       Ну, у него не было никаких реальных доказательств, но, учитывая, что они иногда разговаривали часами, Чуя был вполне уверен, что они ещё большие лентяи, чем он сам, будучи ребенком, много лет назад. Не то чтобы обязанности здесь были только у священников, особенно если учесть, что Адам остался последним.       В самом деле…       — И вообще, как вы все познакомились?       Эта фраза не была адресована кому-то конкретно, просто вопрос, который почему-то никогда раньше не приходил ему в голову. Они всегда упоминали дядю с такой фамильярностью и лёгкостью, что Чуя решил, что им пора возвращаться, и Адам тоже не сказал ничего, что могло бы указать на обратное. Более того, он знал, о ком говорил Чуя, имея лишь первое, детское объяснение их прозвищ.       — Наверное, будет лучше… — — медленно сказал Липпманн, — если твой дядя сам расскажет эту историю.       Ну, не так уж важно, кто это расскажет. Чуе было просто любопытно. Он посмотрел на дядю, ожидая ответа, но мужчина ничего не сказал. Он выглядел так, словно вообще ничего не слышал; глаза смотрели прямо перед собой, затуманенные мыслями.       — Дядя Адам?       — Хм? — Мужчина удивлённо моргнул, поворачиваясь к Чуе. — Ой, извини. Ты что-то сказал?       Прищурившись, Чуя спросил как можно твёрже:       — Ты уверен, что с тобой всë в порядке? Снова что-то болит?       — Задуматься не смертельно, малыш, — Адам фыркнул.       Может быть. Не то чтобы Чуя постоянно прислушивался ко всему, что происходит вокруг, особенно в последнее время. Для дяди, правда, это довольно удивительно.       — Что ты сказал раньше?       — Я спросил, как вы познакомились.       Глаза Адама расширились на секунду.       — Ах, — Он… засмеялся? Не так громко, как обычно, но и не фальшиво. — Я никогда не упоминал об этом, да? — Он сделал глубокий вдох. — Ну, это произошло примерно в то же время, когда я встретил твоего любимого дядюшку Поля.       Чуя не слышал и этой истории, поэтому он сделал мысленную пометку спросить об этом позже. Или в следующий раз, когда придёт сюда.       — Когда я был моложе — и я имею время, до того, как стал священником — было не так мирно, как сейчас. Тогда происходили тревожащие большие конфликты — не совсем войны, но их было достаточно, чтобы сделать жизнь временами неприятной, особенно для простых людей.       Насколько Чуя помнил, старые священники много говорили о прошлом, когда он был ребёнком.       — Не буду сейчас давать тебе урок истории, но, допустим, тогда было удобнее передвигаться, чем оставаться на одном месте. В детстве я всегда имел склонность находить полезную информацию и начал работать частным сыщиком, когда мне было… э-э-э, пятнадцать? Шестнадцать? Где-то так.       Чуя тоже начал работать примерно в этом же возрасте, как и большинство людей, но частным сыщиком? Это поразительно.       — Я путешествовал из города в город, решая простые дела и помогая местным властям, — Адам усмехнулся. — Вообще-то, твой дядя тогда был одной из моих целей.       Дядя Поль был его целью…       Подождите.       — Дядя Поль был твоим кем? — Чуя не знал, что более удивительно: тот факт, что Верлен был в розыске, или то, что образ ему подходит.       — Возможно, прозвучало хуже, чем я предполагал, — Адам снова усмехнулся в рукав от воспоминаний. — Он был подозреваемым в одном из моих дел, но в итоге не оказался виновным. После этого мы каким-то образом стали друзьями.       Чуя облегченно выдохнул. Ему хотелось ещё столько всего спросить, но, может быть, будет лучше, когда дядя Поль тоже рядом?..       — Хорошо, но как насчëт…?       — В какой-то момент они все были моими подозреваемыми, малыш, — Адам говорил это так, как будто это очевидно, простой факт, а не предпосылка какой-то сомнительной подоплёки. — Хотя в этом не было ничего серьезного, они были ненамного моложе тебя сейчас, и мы все просто… после этого держались вместе.       Чуя не знал, стоит ли спрашивать, в чем именно их всех обвинили. Возможно, лучше не знать, это уже давно в прошлом. Однако…       — Так почему вы все здесь?       Бывший частный сыщик и пятеро его подозреваемых в храме, один из которых был священником. Его замешательство более чем понятно.       — Ну, как я уже сказал, тогда жизнь была не совсем мирной, — Улыбка Адама стала ещё кислее, но не исчезла полностью. — Мы вместе передвигались, раскрывали дела и называли себя «Флаги» — не спрашивай почему, я уже даже не помню, — но в какой-то момент мы привлекли к себе слишком много внимания. Жизнь, которую мы вели, стала опасной. Быть священником довольно спокойно, поэтому…       Наконец они остановились. Чуя какое-то время не обращал внимания на то, куда они идут.       — …Мы на месте.       Это было открытое пространство где-то в лесу. Шум ближайшего ручья достиг ушей Чуи, когда он в замешательстве посмотрел на своего дядю. Местность, конечно, хорошая, как и в любом другом лесу. Было немного прохладно, но уже середина ноября, так что это не так уж и удивительно. Однако была одна вещь, которая привлекла внимание Чуи: что-то, от чего его глаза расширились, кровь застыла разум опустел, потому что он ничего не понял.       Пять монументов. Все они выглядели одинаково: твёрдые, холодные камни, на каждом из которых выгравированы имена.       Имена, которые Чуя не узнавал. Что-то подсказывало ему, что он знает, чьи они, но Чуя знал, что эта мысль — неправда.       — Где мы?.. — тихо спросил он, не сводя глаз с пяти камней перед ним.       — На самом деле я никогда не хотел быть священником, — сказал Адам, подходя ближе к одному из них и стряхивая с него засохшие листья. — Но этот храм был рядом и…       Не говори, не говори, не говори!       — …Я не мог оставить их позади. Поэтому я остался.       Зачем он это говорит? Что это значит?       Оставить их?       — Я… — Голубые глаза метались между камнями и Адамом. Молчаливая мольба. — Я не понимаю, что…       — Мне очень жаль, малыш, — В голосе священника — вина. Он повернулся к юноше лицом. — Мне не следовало скрывать это от тебя, я…       — Что скрывать? — Чуе показалось, что он задыхается. В горле пересохло. Он отступил назад. — О чëм он говорит? — Он посмотрел на остальных пятерых, стоящих рядом с ним. Все они улыбнулись одинаково грустно.       — Чуя…       — Нет! — Юноша перебил его, в какой-то момент испугавшись своего собственного голоса: насколько громко он прозвучал в лесной тишине. Дыхание сбилось; он не знал, куда смотреть. — Скажите ему! — Он оглянулся на Альбатросса и Липпманна, но они продолжали улыбаться. — Скажите!       Почему они ничего не говорят? Почему Адам так на него смотрит? Что это за место? Почему здесь пять могил?       — Чуя… — Адам попытался подойти ближе, но тут же остановился, когда Чуя снова отступил назад назад. — Дай мне объяснить, пожалуйста.       — Объяснить, что? — Он покачал головой. — Я… я не знаю этих имен. Он посмотрел на мрачные надгробия, отгоняя одну очень простую мысль. — Я их не знаю, так почему…       — Малыш, — Ах, голос Айс Мэна временами бывает очень холодным, да ведь? Вернее, его слова, — мы не хотели лгать.       О чем? Не о чем лгать, так почему…       — Мы скрыли от тебя правду, — виновато отозвался Липпманн. — Но мы никогда не хотели причинить тебе вред.       Правду? Что есть истина? Нечего скрывать…       — Малыш…       — Чу…       — Хватит! — Чуя резко повернул голову в сторону Адама. Перед глазами стало мутно от слез, которые он отчаянно пытался сдержать. — Почему ты не слушаешь? — спросил он дрожащим голосом. — Они скажут тебе, что это неправда, они…       — Чуя, — Дядя выглядел спокойным, но за каждым его жестом скрывалась боль. Его улыбка была грустна, глаза полны печали и вины. Он огляделся вокруг, словно пытался уловить что-то за пределами его досягаемости, — я их не слышу.       Бесполезно.       — Я не вижу их. Я не видел их уже два десятилетия.       Знакомый — слишком знакомый — жар опалил кожу Чуи. Слезы неудержимо покатились по его щекам, оставляя огненные следы.       Двадцать лет? Но он разговаривал с ними менее десяти лет назад, он разговаривает с ними и сейчас.       — Но они здесь, — он указал на то место, где молча стояли пятеро мужчин. — К-как ты их не видишь? — Его мысли вернулись к каждому разу, когда он разговаривал с ними, к каждому разу, когда они помогали ему, когда он был подавлен, и… — Это какая-то шутка?       Если это шутка, то она ему очень не нравится. Но будет лучше, если она будет просто ему не нравиться, чем он её признает как правду.       — Это не так, малыш…       — Тогда как…       — Потому что большинство людей не видят призраков, — это не то, что Чуя ожидал услышать, но это его не удивило. В тот момент его ничто не удивило.       Он обернулся и увидел идущего к ним Дазая. Выражение его лица было болезненно мягким, когда его рука лежит на руке мальчика.       — Твой дядя их не видит. А ты — да.       Что Дазай здесь делает? Почему он играет в эту отвратительную игру, которую придумали Адам и его друзья?       Это не смешно!       — Н-но ты с ними разговаривал.       Он пытался разобраться, что происходит, пытался найти решение, которое бы сработало и вписалось в мир, в который Чуе хотелось верить…       — Я не человек, чиби.       Ох… почему у Дазая торчат уши и хвосты? Почему дядя сейчас не сходит с ума? Что вообще происходит?!       — Он знал с самого начала, — голос Адама зазвучал снова, медленно, как будто он пытался заставить его не дрожать. — И я тоже.       С самого начала?..       Он смотрел на несколько размытого от слез мужчину, стоящего рядом с камнями. Он задрожал. Нужно было оставить эти эмоции, чтобы не стать жертвой ещё раз. Горе, боль, отчаянье — всë возвращается.       — Помнишь, ты предложил когда-то разрисовать тебе лицо? — в словах Адама — ностальгия. Но она касается не только этого воспоминания, не так ли? — Они часто так делали, когда мы были молоды.       Но…       Они были молоды, выглядели не намного старше Чуи…       Они были не намного старше, чем он сейчас.       Но разве это не было до того, как Адам стал священником? Разве это не было более двадцати лет назад? Они должны были измениться, должны были постареть.       — А-Альбатросс, — голос Чуи — не что иное, как мольба. Если дядя не сделал этого, то, возможно, они расскажут ему, что происходит. — Липпманн? Док? Пи…       — Нам очень жаль, малыш, — Альбатросс улыбнулся ему, хотя, похоже, сам сдерживал слезы. Слезы, которые не текут, потому что…       Они похоронены вместе с его телом.       Они всегда разговаривали, но никогда не подходили слишком близко, никогда не прикасались друг к другу.       Почему?       И они все знали? С самого начала? Чуя единственный, кто не заметил? Это значит…       — Н-нет.       Это значит, что его друзья мертвы.       Это значит, что на самом деле их никогда не было. Они разговаривали с ним только потому, что Чуя их видел и слышал? Было ли всë это обманом?       — Нет! — это скорее отчаянный крик, чем заявление. Его голос сорвали рыдания, разрывающие сердце Чуи. Ему было все равно на монументы с именами, которых он даже не знал, ему было все равно на это место и всë остальное, потому что какой в ​​этом смысл? Он всегда все теряет. Его родители, Ширасэ, его друзья…       Почему смерть — единственное, что, кажется, никогда не покидает его?       Чем он заслужил всë это?       Чуя не слушал, что ему говорят — ни Адама, ни Дазая — он не смотрел, куда бежит. Он только хотел уйти. От Адама, от друзей, от всего, потому что это только причиняет боль.       Когда это прекратится? Когда же он когда-нибудь найдет что-нибудь настоящее и здесь, а не отнятое у него прежде, чем он сможет это получить?       Его глаза горели. Казалось, лёгкие пронзили тысячи холодных игл. Он чувствовал, как шрамы на его сердце грозят вновь открыться при малейшей мысли о том, что он только что видел, о том, что он только что услышал.       Почему?       Почему, почему, почему…       Ещё один всхлип вырвался из его груди, за которым последовал тихий вскрик, когда Чуя споткнулся о корень, который не заметил. Он потерял равновесие, вытянул одну руку, ожидая встречи с холодной землей…       Но не упал.       Потому что чьи-то руки подхватили его, чей-то хвост вытер слëзы с его лица.       — Чиби действительно стоит стать осторожнее.       Когда Чуя снова открыл глаза, его встретило выражение лица, которое скрывало сострадание под множеством слоев нейтральной мягкости. Как будто лис пытался не проявлять жалости, как будто пытался сделать вид, что всë не так уж и несправедливо.       И Дазай знал, но ничего не сказал…       — Я понимаю, если ты злишься на меня, — как будто лис читал его мысли, его сердце. — Но причина, по которой я ничего не сказал, заключалась в том, что это не моя история. Не мне её рассказывать.       Несправедливо, насколько разумны его слова, несправедливо, что Чуя даже не мог обвинить его, потому что он прав.       — Почему… — но то, что Дазай прав, не означало, что боль стала меньше. Это не делало задачу легче. — Почему смерть всегда здесь? — голос Чуи сорвался. Его глаза умоляли об ответе, который лис не мог дать. — Со мной что-то не так?..       — С тобой всë в порядке, чиби, — лис обхватил его лицо ладонями, смахивая большими пальцами слезы, которые не переставали прожигать невидимые следы на его щеках. — Ты не смог бы ничего изменить. Всë произошло слишком давно.       — Но… — ещё один всхлип. Ещё один кинжал в его уже истерзанное сердце. — Но они мои друзья.       Они все мертвы.       — И ты дал им то, что никто другой не мог, человечек, — Дазай пытался утешить его. — Я знаю, это больно, но…       — Чуя?!       Бегущий Адам окликнул его сзади. Он тяжело дышал, лицо покраснело то ли от холода, то ли от напряжения, то ли от чего-то ещё.       Чуя смотрел на него и не мог удержать новую волну боли, потому что…       Они с ним.       Его друзья, друзья Адама, те, кого дядя отказывался оставить на протяжении двадцати лет, и те, кого он даже не видел.       Они выглядели обеспокоенными, их взгляды были полны раскаяния. Чуя вспомнил в те времена, когда он видел это выражение на их лицах, никогда не понимая, почему оно появилось. Когда Адам молча слушал его истории, когда улыбка дяди, казалось, согревала самым душераздирающим образом. Когда его друзья смотрели на храм с выражением сожаления на лицах, ничего не говоря.       — Чуя… — Адам выдохнул его имя, кладя руки на его плечи, когда Дазай отошёл в сторону. — Малыш, пожалуйста, позволь мне объяснить.       Казалось, он в отчаянии, и по этой причине чувство вины зашевелилось в сердце Чуи. Он не мог выдержать умоляющий взгляд дяди.       — Почему ты мне не сказал? — прошептал он. — Почему сейчас?       Был бы ли он счастливее, не зная? Он злится из-за того, что ему не рассказали, или из-за того, что ему рассказали после всего, через что он уже прошёл? Он вообще злится?       — Мне очень жаль, — голос Адама дрожал. — Я знаю, что должен был сказать тебе, но… — его руки перекочевали с плеч Чуи на его голову и погладили рыжие волосы, как до этого много раз раньше, — ты был всего лишь ребёнком, и я не мог так поступить с тобой. Я не знал, как тебе сказать.       Как бы он отреагировал, если бы Адам рассказал ему всë это десять лет назад? Поверил ли он ему? Попытался ли он сбежать?       В глубине души Чуя понимал, что есть смысл скрывать некоторые секреты от детей, но это уже слишком. Особенно, когда это касается не только его боли, но и…       — Но ты… — он всхлипнул, оглядываясь по сторонам, чтобы посмотреть на призраков, стоящих вокруг них. Пять лиц с выражением безмолвного раскаяния смотрели на него из-за спины Адама. — Разве ты не рассердился бы или…       — Нет, нет, конечно нет, — мужчина наклонился, глядя прямо во влажные голубые глаза. — Я бы никогда не рассердился на тебя, малыш.       — Н-но…       Но у Чуи было то, чего не было у Адама: он говорил о своих друзьях так, будто они были прямо здесь — потому что для него они там были. Он думал, что всë просто и хорошо, а сердце дяди, должно быть, страдало.       Точно так же, как сейчас страдает сердце Чуи.       Его сокрушило осознание того, что всë это не было реальностью. Он был слеп, он должен был знать лучше, должен был заметить, он…       — Чуя, я благодарен тебе.       А?..       Улыбка Адама — это не улыбка незапятнанного счастья, это улыбка, рождённая печалями и тревогами, сожалениями и облегчением.       — Я ничего не мог для них сделать, но в тех историях, которые ты рассказывал мне в детстве… — мужчина глубоко вздохнул, и по его щеке скатилась одинокая слеза, — все они казались такими живыми…       Но это не так.       — …и счастливыми.       Но были ли они счастливы на самом деле?       — Я знаю, что это несправедливо по отношению к тебе, и мне очень, очень, очень жаль, но, пожалуйста, поверь мне, когда я говорю, что ты не сделал ничего плохого.       Если он не сделал ничего плохого, то почему это не кажется ему правильным? Почему так больно? Почему единственная мысль осталась у него — жестокий вопрос…       — Было ли что-нибудь из этого реальным? — Чуя больше не смотрел на дядю. Вместо этого он искал в лицах друзей ложь, которую очень боялся. Он задумался, что будет больнее: их дружба будет настоящей и недостижимой, отнятой самой Смертью, или она будет фальшивой, превратив его воспоминания в сплошную боль?       — Конечно, — Альбатросс подошёл ближе, улыбаясь, такую ​​искреннюю и далёкую от того, что Чуя мог уловить. — Конечно, реально.       — Ты наш друг, — добавил Липпманн. — Ничто никогда этого не изменит.       И, возможно, это было то, что Чуя хотел услышать, и то, что ему нужно было услышать, но когда он протянул руку, пытаясь ухватить ткань, которую видел так ясно…       Она прошла сквозь пустоту.       Это ничем не отличалось от попытки схватить воздух.       Не тепло и не холодно, не было ни облачка, ни тумана, которые бы свидетельствовали о том, что друзья действительно с ними. Не было ничего, кроме сокрушительного чувства, что его рука, кажется, достает их, но это не так. Чуя не мог дотронуться ни до одного из них, как бы ни старался и сколько бы раз ни умолял, что это ошибка.       Были некоторые вещи, которые никто из них не мог изменить.       Было прошлое, которое невозможно исправить.       Опять.       Адам пытался держать Чую рядом, когда он зарыдал, когда его руки встретил только воздух. Он бормотал извинения и слова ободрения, которые встречали только всхлипывания.       Чуя пытался принять, пытался понять, даже если его разум отказывается помнить имена, вырезанные на пяти камнях. Потому что впустить эти имена в сердце — слишком, слишком нереально.       Он не хотел помнить эти смерти, произошедшие до его рождения, он хотел помнить своих друзей. Громкого Альбатросса, который слишком много ухмылялся, доброго Липпманна и тихого Айс Мэна, дразнящего Пиано Мэна и немного странного, но дружелюбного Дока. Их, а не людей, с которыми он никогда не встретится.       Прошло очень много времени, прежде чем поток слез утих, а дыхание выровнялось. Чуе потребовалось ещё больше времени, чтобы выслушать всю историю.       Они вернулись в храм. На этот раз все сидели в комнате, которую обычно используют для еды и чая, хотя на самом деле не кажется, что они все здесь. Потому что есть пара глаз, которые могут видеть только мальчика и кицунэ, а не фигуры, которые они должны жаждать увидеть — глаза Адама выглядят такими нежными, а Чуя чувствует себя виноватым.       Почему именно он?       Почему он не может отдать этот дар или проклятие тому, кто заслуживает?       Но он выслушал.       Выслушал историю о группе подростков, которые были друг другу семьей, о подростках, которые превратились в мужчин, в то время как мир вокруг них стал более жестоким. Эта история была о том, как легко лишить себя жизни, как легко проиграть бандитам или болезни и как одиноко быть последним живым.       …Но это также была история о дружбе, которая длилась дольше, чем жизнь, об обещаниях, которые не заканчивались со смертью. О поиске своего места в мире, который, казалось, их покинул, о шутках и тайных посланиях, передаваемых друг другу через ребёнка с яркими голубыми глазами, который, сам того не осознавая, соединял два мира.       Чуя слушал каждое слово, каждый смешок. Он слушал и не сопротивлялся, хотя со многим нужно было смириться и принять.       В конце концов, они не ушли ни в этот день, ни на следующий.       Дазай больше не прятал свои лисьи уши и хвосты, а Чуя проводил большую часть времени с дядей и «Флагами», медленно, но постепенно позволяя своему сердцу снова исцелиться. И когда наконец наступил день их возвращения…       — Но ты останешься один.       Отпустить оказалось не так просто, как думал Чуя.       Дядя будет единственным оставшимся здесь человеком, единственным, кто будет что-то делать в храме. Что, если он снова поранится? Кто ему поможет? Откуда Чуя узнает, что ему нужна помощь?       — Тогда почаще навещай своего дядю, — Адам только улыбнулся ему, взъерошивая его волосы. — Со мной всë будет в порядке, малыш, обещаю.       — Что, если случится что-то плохое и…       — Чуя, расслабься, — рука сдвинулась вниз и легла на его плечо. — Люди из деревни приходят сюда почти каждый день, со мной всë будет в порядке.       Чуя знал, что ему не о чем слишком сильно волноваться, но сейчас это было вполне естественно.       — Вдобавок… — продолжил дядя с дразнящей ухмылкой. Его друзья захихикали на заднем плане. — Твоему другу-лису, должно быть, не терпится вернуться домой, — Дазай фыркнул, но ничего не сказал, и Чуя знал, что лис никогда в этом не признается, но… да, он, вероятно, и правда хотел вернуться. Хотя слова Адама подобным образом напомнили Чуе об одной вещи, которую он почему-то забыл спросить, единственной вещи, которая так и не была объяснена, хотя это должен был быть один из первых вопросов, которые он собирался задать.       — Откуда ты узнал, что он кицунэ?       Потому что это не было очевидным. Чуя почувствовал себя глупо, что не спросил раньше. Но мужчина только засмеялся, скрещивая руки на груди.       — Я много чего видел в своей жизни, малыш, и слышал много имен. В том числе и его.       — И ты совсем не испугался?       — Ну, я был удивлен на секунду, — Адам пожал плечами. — Я решил, что это тот самый лис, который живёт недалеко от того места, где ты вырос, поэтому решил, что всë будет хорошо…       — Ты и об этом знаешь? — Чуя перебил его, почти обидевшись.       Ему казалось, что действительно следует навещать его чаще не только для того, чтобы проверить, здоров ли Адам, но и для того, чтобы провести несколько очень важных разговоров. Это ненормально, даже для священника, знать так много. Каждый ответ, который он получал, вызывал только больше и больше вопросов.       — Ну, ты упомянул, что видел в лесу голубое пламя, которое ничего не сжигало, когда был ребенком, и это довольно обычное дело для…       — Что? — Чуя посмотрел на него, нахмурившись. — Когда?       — Когда ты заболел, — улыбка Адама смягчилась. — Лихорадка всегда заставляла тебя говорить всякие небылицы.       Да, но зачем верить тому, что говорит ребёнок в бреду? Кроме того, почему Адам отпустил его в деревню, если знал о демоне? Одного, будучи ещё подростком?       Возможно, они поговорят об этом в другой раз, когда у них будет больше времени и они не будут стоять у ворот храма, прощаясь.       Чуя тихо вздохнул, качая головой от того, каким смущающе милым и раздражающе сложным может быть дядя.       — Спасибо, что разрешил нам остаться здесь, — За то, что был рядом с ним, за то, что помог Чуе лучше понять себя и за то, что наконец сказал ему правду, даже если это было больно.       — Можете приходить, когда хотите, малыш, — мужчина крепко обнял его. — А теперь иди попрощайся с остальными.       Они стояли неподалёку. Адам наблюдал, как развеваются на ветру рыжие волосы юноши, пока Чуя смеётся с… людьми, которых он не видел и не слышал.       — Позаботьтесь о нём, господин Лис, — тихо сказал он, всë ещё глядя на Чую. — Позаботьтесь о нём или отпустите его, но не причиняйте ему вреда.       Дазай не ответил, но в этом не было необходимости. Каким-то образом Адам видел, как лис ведёт себя рядом с Чуей, видел, как тот смотрит на юношу — он не сомневался в своих намерениях. Но он всего лишь человек, присматривающий за ребёнком, которого полюбил, он должен был сказать это, даже хотя бы для себя.       Какое-то время они молчали, просто наблюдая за Чуей издалека…       — Хотите их увидеть? — первым заговорил Дазай. — Правда, всего на мгновение, — его тёмные глаза смотрят на священника, ожидая знака, чтобы произнести заклинание, но…       — Нет.       Ответ — то, чего он не ожидал, то, чего он не понял.       Дазай моргнул, прогоняя замешательство, наклоняя голову набок.       — Почему?       Адам не посмотрел на его. Он довольствовался тем, что просто наблюдает за Чуей так долго, как только может.       — Ещё не время, — сказал он с непоколебимой улыбкой, даже если в его глазах — искорка боли. — Один миг счастья стоит больше, чем кто-либо может предложить…       Сейчас не его время.       — …но боль, оставшаяся после того, как утихнет, может стоить всего.       Дазай молча смотрел на мужчину, думая о его ответе. Кажется, Адам обдумывал это не в первый раз. Вероятно, в прошлом он думал о том, чтобы поговорить со своими друзьями напрямую с помощью Чуи, но он так и не сделал этого.       Действительно ли так лучше?       Неужели легче быть свидетелем того, насколько близки твои друзья, зная, что ты никогда не сможешь по-настоящему достичь их или почувствовать? Нет ощущения, что он ждëт…       — Но спасибо за предложение.       …смерти?       Что бы человек ни чувствовал, что бы он ни намеревался сделать — это его выбор, а не Дазая.       Может быть, небольшая часть кицунэ действительно полюбила человека, которого так любит Чуя, может быть, часть его жалела Адама за то, как сложилась его жизнь, но он не мог этого изменить. Он не будет пытаться, если человек сам этого не хочет.       Несмотря на то, что дядя утверждал, что привык к ёкаям и им подобным, Чуя по-прежнему предпочёл спуститься с горы обычным способом, прежде чем использовать пламя Дазая, чтобы вернуться, вместо того, чтобы Адам стал свидетелем того, как они двое сгорели. Последняя прогулка по знакомой тропе, прежде чем он снова расстанется с этим местом, местом, куда он планирует вернуться. Скоро.       — Почему я их вижу, а дядя Адам — нет? — спросил Чуя, когда они отошли достаточно далеко от ворот.       Лис, казалось, на мгновение задумался об этом, но…       — Я не знаю. Кажется, ты способен видеть и чувствовать гораздо больше, чем должен обычный человек, но… — Дазай посмотрел на него сверху вниз, заглядывая в его душу. — …Я не знаю, почему.       — Я…       — С тобой все в порядке, чиби, — Дазай знал, куда идут мысли Чуи. — Твоя душа выглядит и пахнет как душа обычного человека, как и душа твоего дяди.       Почему-то это одновременно и обнадёживало, и нет.       Но даже если Дазай не чувствовал в себе ничего странного, то, возможно, это было действительно всего лишь совпадение. Судьба решила сыграть с ними странную шутку.       — Это… — медленно начал Чуя, — нормально, когда люди остаются?       Его вопрос был тихим, слишком застенчивым, и Чуя знал что Дазай услышит в нём скрытую надежду.       — Возможно ли, что Ширасэ?..       До сих пор Чуя боялся задать свой истинный вопрос. Он надеялся, что, если озвучит его, то не окажется впоследствии «ранен»…       — Боюсь, что нет.       …настолько.       Он должен был этого ожидать.       — Но это не так уж и плохо, чиби, — добавил Дазай, — это значит, что душа ушла дальше. Так и должно быть.       — Тогда почему они всë ещё здесь?       — Я не знаю, человечек, — Дазай остановился, смотря на Чую, в то время как один из его хвостов нежно погладил его по руке. — Вероятно, у них есть причина, возможно, та же, что и у твоего дяди, но…       (Не каждая душа решает остаться. Некоторые предпочитают дать живым шанс вести свою жизнь без тени прошлого, заглядывающей им через плечо.)       — …Я больше не чувствую его в этом мире.       — Это не так уж и плохо.       Может быть, это не так. Кто такой Чуя, чтобы знать такие истины? Его бросили в этот мир, о котором он ничего не знал, он только учится. Может быть, однажды ответ придёт к нему, а может, он проведёт всю жизнь в поисках, но так и не найдёт его. У Чуи не было возможности узнать сейчас, а у Дазая не было возможности рассказать ему, что ждёт его в будущем.       Но ничего.       Его раны зажили, а разум прояснился. Чуя мог предпринять шаги самостоятельно и прожить эту жизнь, не нуждаясь в указаниях, куда идти. Его прошлое оставило глубокие шрамы на сердце, которые останутся навсегда, даже после того, как перестанут болеть, но они не помешают Чуе идти вперед.       Они не помешают его сердцу биться.       Ещё не все ясно, не всë легко, но у них есть время и…       — Давай вернемся домой.       Однажды счастье придёт к ним.       — Давай.