не смотри на звезды.

      трудно поверить в то, что такой, с виду сильный, мужчина, как сампо, был убит. грудная клетка ведь не из тонкой бумаги сделана, что ее так легко проткнуть тупым концом деревянной палки. она казалась больше не орудием убийства, а трофеем, гордо торчащим из груди. кровь была только в местах трещин, совсем немного в месте удара. с первого взгляда не удается заметить следов борьбы, чему все были точно удивлены. ножка стула была будто аккуратно обложена осколками вокруг, это выглядело неестественно.       сандей находил это убийство очень странным. приглянуться к телу ‒ крови на конце палки не было. ее будто воткнули в конце, а убили коски определенно другим способом. в сопротивлении они с убийцей наверняка бы боролись, но не было слышно и звука, а на теле не было заметно следов от ударов или размазанной крови. однако, никто на детектива обучен не был, навряд ли удастся разобраться со всем здесь и сейчас.       было много вопросов к ханаби. она, разумеется, всякий раз высказывается о смерти и убийствах, но прямо сейчас мысли в ее голове мешаются. шум среды вокруг, к которому сандей привык настолько, что уже не замечал вовсе, тихий смех, больше похожий на нервный, но в этом точно было нечто большее, и… плач. тихий, боязливый.       она никогда не показывала страха ранее. она в принципе ничего не показывала, а сейчас ей, кажется, стало действительно страшно, что спрятать этих эмоций невозможно.       почему она смеется? почему в ее голове происходит полная неразбериха, от чего становится еще более жуткой атмосфера. ханаби умеет накалять обстановку даже своим страхом. молчаливым, о котором знает один лишь сандей.       ‒ я просто не понимаю, для чего вы это делаете…, ‒ стелла устало потирает плечо, запрокидывая голову выше. она действительно утомилась в этом мире, откуда выйти они не могут по какой-то глупейшей причине, ‒ мы бы выбрались отсюда и без убийств. как вообще можно верить мертвой?       ‒ с чего ты взяла, что это кто-то из нас? может быть ты и есть убийца. на дружбе с мягкой фаерфлай зарабатываешь к себе доверие. может, вы на пару убиваете всех? а март убили для прикрытия, мол, стелла бы подругу не тронула, ‒ голос ханаби дрожит, когда она осмеливается отвечать. все таки, сколько бы она не пугалась ситуации, поругаться она может всегда. и ведь даже стоящим конфликтом это не назвать, они просто будут перекидывать вину с одного на другого.       ‒ ты ведь сандея обвиняла? с чего вдруг сейчас я?, ‒ ханаби в ответ замолкает, оглядывает всех. осознает слова и понимает, что действительно обвиняет всех подряд. но разве она не имеет на это права? находясь рядом с неизвестным убийцей любой бы стал обвинять каждого, кого увидит. то, что они держатся вместе еще ничего не объясняет.       ‒ давайте не будем никого обвинять…, авантюрин пытается сгладить ситуацию. он не может отвести взгляда от сампо, он ведь еще вчера так же пытался приструнить ханаби, а сейчас бездыханно лежит на полу. его лицо выражает холод, оно осталось таким, каким было при смерти. сейчас, разумеется, это всего лишь фарфор, но живые мышцы были тоно напряжены, будто он хотел сказать что-то. мертвый коски выглядит так, будто хочет что-то сказать. жаль, что он не успел. остается только гадать, кто же отобрал его жизнь.       ‒ нет. давайте обвинять. я беспокоюсь за свою безопасность, в отличии от некоторых. сам-то вчера прилип к сандею и не отставал, думаешь, теперь он тебя не убьет? хочу напомнить, что вчера мы все были настроены именно против него.       ‒ ты была настроена.       ‒ нет. мы были настроены.       ханаби напрягает каждого присутствующего. может, в чем-то она и права, но не каждый способен на беспричинное обвинение.       – может не будем ругаться? нам же стоит держаться вместе и все такое?       – мнения плаксы не спрашивали. я не хочу делить пространство с тем, кто убил уже двух человек.       – следи за языком, если не хочешь следующей оказаться, – стелле, кажется, совсем не нравится поведение ханаби. она старалась не выделяться сильно, но и терпеть вечно это ужасное отношение она не намерена. пусть среди них и есть предатель, но никто не может указать на него пальцем.       – ты угрожаешь мне? да я смотрю, никому из вас доверять нельзя, – шею сводит короткой судорогой, от чего ханаби резко дергает головой к плечу. оглядывается вокруг и останавливает взгляд на сандее и совсем немного поднимает руку, указывая на него пальцем, – неужели вы проникаетесь хоть каким-то доверием к нему?       – ты снова стрелки переводишь? определись, кого хочешь обвинять, – авантюрин чувствует интуитивную тревогу, стоит ханаби только открыть свой рот в чью-либо сторону. она ведет себя не то, что странно... просто дико. даже ее верное следование за ахой не может дать объяснение ее поведению.       она все время старается разжечь конфликт, натравить всех друг на друга. она даже не топит кого-то конкретного, а всех подряд. это настолько абсурдно, что выглядит комично, ведь она точно знает, что ее поведение выглядит странно. ханаби будто специально находится здесь, чтобы мешать. авантюрин уверен, что, если бы не ее влияние, никто бы не решался на убийства. быть может, на самом деле она всех и убивала? старалась перекинуть вину на других, и у нее вполне неплохо это выходило, раз сам авантюрин был уверен, что за всем стоит сандей.       ощущается легкое покалывание в области затылка, а на глаза будто надавливают. авантюрин чувствует, будто у него повышается давление, слишком тревожно находится рядом с ханаби. он тянется рукой к волосам, будто поправляя, но на самом деле 'случайно' задевает сандея.       тот обращает взор на него, наблюдая яркого цвета глаза, пульсирующие сильнее обычного, бегающие от сандея до ханаби, безмолвно задавая вопросы. сандей знает, и даже может поделиться этим. он вслух просит авантюрина отойти вместе, но уходит молча, ожидая, что тот побежит следом.       авантюрину так жаль, что он не может отнестись к этому спокойно. не может отнестись спокойно к общению на равных, ведь ранее такого не бывало никогда. и как бы он не хотел выйти вперед, в настоящих условиях это невозможно. невозможно потому, что сандей уже по определению своему не будет позади. невозможно потому, что рядом маячит ханаби, которая обязательно толкнет назад. невозможно потому, что ощущения от этих мнимых равных условий с сандеем тепло разливается по венам и, кажется, хочется задержаться в них чуть дольше. он ощущает это бессознательно, не обдумывая по сотне раз на дню, от этого чувства смешанные.       они отходят за другую колонну, авантюрин выглядит живым. то есть... по настоящему живым. глаза отражают блики от света некоторых ламп, губы полураскрыты, не сухие – у него появилась привычка облизывать и кусать губы от стресса, осанку авантюрин не держит, чуть сгорбившись оглядывает ханаби и упирается спиной в стену, не язвит, не шутит, не тянет сладко бесполезные речи. просто показывает себя человеком в его существе. сандей повторяет за ним, проверяя, не будет ли видно его за колонной.       – ты хотел поговорить о чем-то?, – не нужно показывать даже легкого беспокойства на лице, сандей изменяет своему привычному положению рук, прикрывая ладонью рот.       – 'ханаби ведет себя странно, да и ты слишком долго рассматривал ее. что-то не так?', – авантюрин не произносит этого вслух – просто думает. в этом не было никакого смысла, но показалось ему забавным.       – она действительно... странная. каждый из нас о чем-то думает. знаешь, как это ощущается? я будто слышу голоса в голове, твой голос, голос стеллы и фаерфлай. каждый думает о чем-то своем и я даже не обращаю на это внимания, но ханаби..., – сандей поддается вперед, опускает взгляд на губы авантюрина и прикладывает к ним указательный палец, попросив помолчать.       были слышны механические писки старых устройств, какой-то непонятный вой, едва различимые крики, нечленораздельные слова придуманных людей и белый шум, – ты слышал это? именно это я слышу от ханаби который день. вчера услышал краткий смешок, а сегодня четко выделяемый смех и плачь. не похоже на мысли живого и здорового человека, верно?, – сандей возвращается на свое место, смотря в никуда и стараясь прислушаться к разговору трех девушек.       авантюрин как-то и не понял того, что ему только что дали услышать. не верилось, что в голове у человека не может быть мыслей. ханаби казалась странной, но теперь о ней мнение складывается еще хуже.       ‒ ты уверен в этом?, ‒ были некоторые сомнения и в сандее ‒ вдруг он врет? кому вообще здесь можно верить на слово?       ‒ ты можешь мне не верить, твое дело, ‒ казалось, сомнения другого человека в собственных словах ничуть не смущали и не обижали.       ‒ х-хорошо…, ‒ он не поверил сразу, ни в коем случае, но интересно порасспрашивать дальше. в любом случае, мало что остается в такой ситуации, ‒ а ты не думал, что она могла убить тех двух? раз уж она мыслит так странно.       ‒ не думаю… то есть, я точно сомневаюсь в ней, но не думаю, что она способна убить кого-то здесь. если бы она сделала что-то подобное, то несомненно обдумывала поступок до или после. даже на то, чтобы придумать план убийства требуется о нем подумать. мы все время находились вместе, и она просто не была способна на это. но это не значит, что я оправдываю ее или сомневаюсь в ней меньше, чем в остальных. просто говорю о ее поведении.       ‒ у тебя есть мысли на счет того, кто может быть убийцей? ты же типа… больше всех тут знаешь…       ‒ я знаю об этом месте не больше, чем вы все. да и…, ‒ хотелось поделиться мыслью о ненастоящем измерении, но говорить такое во сне не стоит. пусть сандей и стал более лояльно относится к каждому здесь, в происходящее все еще верится с трудом. это похоже на грезу, такую же, какие приходилось видеть до этого. это такой же сон, но тревожная атмосфера связывает руки за спиной и запрещает говорить о чем-то. сандей оберегает себя, надеется, что сможет выбраться отсюда. живым, ‒ ничего… нам нужно вернуться к остальным.       ‒ постой. ты ничего не собираешься делать с этим? раз у кого-то хватило убить сампо, то человек явно умеет это делать. ты не боишься за себя?       ‒ боюсь. но ничего поделать не смогу, если моих сил не хватит на то, чтобы защититься. мы не в том положении, чтобы выбирать условия.       ‒ я… переживаю. правда. меня пугает ханаби, я не хочу с ней водиться.       ‒ мне она тоже… неприятна. что ты предлагаешь? не связать же ее.       ‒ может просто уйдем? не будем пересекаться с ней до вечера.       ‒ ты, кажется, верил вчера в то, что убийцей являюсь я, а теперь предлагаешь идти куда-то вместе?       ‒ ты вызываешь больше доверия, чем она, ‒ авантюрин замолкает.       замолкает потому, что никогда еще ему не приходилось говорить о доверии, но сандей действительно кажется более надежным, в отличии от ханаби. если слова его – правда, и в голове у нее весь тот беспорядок, что творится на улице, подобный жуткой дисгармоничной мелодии разбитой музыкальной шкатулке и воющему ветру, он будет готов держаться возле того, кто знает, что творится в чужой голове.       сандей слышит каждое его переживание, будто все это находится в собственных мыслях, и как же отчетливо чувствуется тревога. пожалуй, сандей сам способен почувствовать ее сейчас. когда вокруг люди, на которых полагаться кажется странным, но все так же волнуются за свою жизнь, а погибают незаметно.       ‒ ты тоже… вызываешь у меня больше доверия, чем все остальные, ‒ на половину ложь, на половину правда ‒ сандей не мог в действительности довериться кому-то здесь, но авантюрин ходит следом и не доставляет проблем. может, именно об этом речь и идет?       от чего-то так приятно стало после этих слов, авантюрин чувствует приятное напряжение где-то выше груди, оглядывает сандея и не видит в нем опасности. так странно, что он поверил ханаби и считал его убийцей. так приятно в самом деле держаться кого-то, пусть и в таких условиях, но никогда еще авантюрин не мог ощущать связь с людьми, даже легкую. раз они оба могут хоть как-то доверять друг другу… это может связывать их? авантюрин не хочет думать о чем-то столь интимном, когда рядом находится тот, от кого секретов не утаишь, но… ему действительно нравится то, что он чувствует.       авантюрин делает шаг вперед, отходя от стены и глядя в сторону остальных. ханаби держали поодаль от тела сампо, видимо, никто не хочет находиться рядом с ней, когда дело касается чего-то важного. сандей слышит, как каждая мысленно нарекла ее убийцей. фаерфлай стояла в метре от стеллы, которая аккуратно разглядывала расколотое тело.       им стоит вернуться к остальным.       ‒ я стараюсь понять твое любопытство, но какая польза будет от того, что ты разглядываешь эти обломки? то есть… я правда не понимаю. объясни, ‒ фаерфлай выглядит более чуткой и нежной, она всегда пугается мертвый тел и странных звуков. сейчас она даже подойти близко не может ‒ картина не самая приятная.       ‒ мне просто интересно посмотреть на… ты не подумай, просто я впервые вижу такое. мне… просто интересно. можешь не смотреть, если тебе не нравится, ‒ стелла даже не оборачивается на подругу, она продолжает сидеть на коленях среди обломков ранее живого человека, копается в них, разглядывает кусочки, и не то, что бы это могло принести реальную пользу ‒ действительно чистый интерес.       а фаерфлай правда не хочет смотреть на это. ее напрягает время, что приходится проводить здесь, будто выбор у нее мог быть. она чувствует здесь запах смерти, чувствует острую опасность каждую минуту, и даже стелла рядом не может подарить спокойствие. фаерфлай не может убедить себя в том, что находится в искусственно созданном месте, грезе, где должно быть спокойно и нетревожно. ощущается так, будто это место по-своему живое. нет, оно несомненно мертвое, если смотреть по человеческим меркам, но если взглянуть более глобально, просто на секунду закрыть глаза и вообразить… это место живое, странно функционирует и дышит вместе с другими.       стадия отчаяния, когда в собственную жизнь верить невозможно. фаерфлай смирилась с тем, что ее наверняка убьют. она просто не доживет до того момента, когда удастся спастись.       и это будет вина точно не ее самой или того, кто решится отобрать ее жизнь. это вина чего-то огромного и неосязаемого. точно кого-то другого. будто такая, как она, не имеет права на существование в этой вселенной. быть может, когда-то в будущем или прошлом, в одной из миллионных вариаций этого мира она и могла жить, но точно не здесь и сейчас…       ее пугает все происходящее. даже ханаби, которую, подобно отшельнику, оставили в углу. она была еще страннее, прижав колени к себе, а голову аккуратно сложив на них, девушка обхватила себя руками, глядя куда-то вперед. не заявляла о себе громко и молчала, просто молчала. не провоцировала на ссору, не обвиняла беспорядочно каждого в чьей-либо смерти. думала о чем-то своем, кажется.       заметила это одна лишь фаерфлай, но ханаби, кажется, сильно стрессует в такой обстановке ‒ больше, чем другие. девушка заметила у той нервные тики, она иногда сильно жмурится или непроизвольно дергает головой. честно, удивлением до сих пор остается то, что она так враждебно настроена против всех. разумеется, каждый почти на сто процентов уверен в том, что ханаби причастна к убийствам, но она ведь даже не пытается слиться с толпой и вызывать хоть какое-то доверие, чтобы снять с себя обвинения. ей просто все равно, или они упускают что-то важное?       стоило сандею на пару с авантюрином вернуться обратно, как ханаби резко подскочила с места и убежала в дальний коридор. она ничего не сказала, просто в глазах мелькнул страх, причину которому найти никто не мог. она боится сандея? а какие для этого могут быть причины?       ‒ а куда она…?, ‒ краткий вопрос фаерфлай, на который подруга сразу спешит ответить.       ‒ не забивай себе голову, пользы от нее все равно нет.       ‒ она, кажется, вас двоих испугалась, ‒ девушка обобщает, не перекидывая вину лишь на одного, но ловит лишь удивленный взгляд авантюрина.       ‒ нас? с чего бы… она сама нас по-больше этого пугает, ‒ он вопросительно смотрит сандею в глаза, понимая, что его лично ханаби бояться не может, а вот сандей выглядит очень… загадочным. пусть он и хочет верить ему, но, быть может, есть что-то, чего ханаби могла испугаться.       тот лишь растерянно улыбается, пожимая плечами, хотя в голове мысль имеет. пока что о ней говорить рано, придется промолчать, и даже авантюрин об этом не узнает..       он осматривает помещение, совсем не хочет мешать стелле, за рукав тянет сандея за собой в коридор. ходить по коридорам здесь сандею не нравится. они жуткие и ничуть не красивые, а он, между прочим, эстет. ему вообще не нравится ничего из всего, что предлагает мир, погруженный в ежечасный кошмар. пожалуй, ему даже страшно больше из-за того, что выглядит все в этом месте очень плохо.       но в компании авантюрина можно будет отвлекаться на его голос, стараясь не замечает среды вокруг. незнание убивает морально. никто не знает, удастся ли им выйти отсюда вообще, или сколько осталось жить каждому, если не удастся. время больше не существует. оно не течет, как в реальном мире, никак не влияет на людей. от этого голова болеть начинает и не прекращает, ведь так хочется спокойствия в мире, отличном от этого.       это действительно кажется кошмаром. самым плохим сном, который только мог случиться на веку. в голове бесконечно и хаотично спутываются в узел нити мыслей, от которых избавиться невозможно. они так назойливо заявляют о себе, что никак не выходит успокоить себя самостоятельно. страх ‒ источник тревоги, и уже приходится просто принять этот ‘страх’. страх смерти, как сказал сандей однажды. это действительно так ‒ авантюрин боится умереть. боится умереть по чужой воле, почти что просто так ‒ смерть, которая не принесет пользы… авантюрин не хочет быть убитым в месте, где каждый труп ‒ груда камней и крови, где от его имени ничего не останется. он не хочет быть убитым в месте, где просто растворится во времени без варианта на жизнь в чужом сердце.       никогда раньше смерть не ощущалась смертью по-настоящему ‒ она была игрой, детской шалостью, неожиданной случайностью, переходом к другой жизни или даром звезд. смерть не пахла кровью и гнилью, черными скользкими руками не тянулась к груди, прорывая плоть и сжимая сердце до тихого всхлипа, но теперь она ощущается именно так.       авантюрин не хочет слышать записанные и проигрываемые крики людей, не хочет слышать воющие сирены, не хочет ощущать себя в этом мире, но точно хочет домой. и, казалось бы, слова робин были похожи на глупую шутку, пока не была найдена март ранним утром. они потеряли уже двух, и кто-то точно стоит за этим. быть может, даже сандей, который устал перебирать ноги в долгой прогулке по темному коридору и присел на какое-то подобие выступа в стене.       ‒ тебе не тревожно? ты выглядишь так уверенно всегда, ‒ авантюрин спрашивает едва слышно, но уверен, что сандей поймет. он усаживается рядом, слишком близко, что плечами парни касаются друг друга.       ‒ ты тоже выглядишь уверенно, но это не говорит о том, что ты не тревожишься.       ‒ так значит ты тоже…       ‒ ни в коем случае, ха-ха, ‒ сандей сам не уверен, тревожно ли ему. некомфортно ‒ да, но другое…, ‒ а тебе точно тревожно, да?       ‒ не то, что бы сильно… просто меня напрягает поведение ханаби.       ‒ если ты будешь думать о ней, то спокойнее тебе не станет.       ‒ мы находимся тут всего третьи сутки, а уже убили двоих. в эту ночь тоже что-то произойдет, да?       думать о смертях не хочется совсем, а авантюрин начинает говорить только о них, будто других тем не существует, и… в их ситуации, кажется, действительно не существует. люди действительно умирали каждую ночь, но не хочется думать о том, что и сегодня кого-то убьют. не хочется думать, что жертвой можешь стать ты.       сандей тянется рукой за спину авантюрина, аккуратно касается его плеча и тянет на себя, ‒ приляг, ‒ он укладывает его к себе на колени, разрешая удобно расположиться, хотя авантюрин и выглядел удивленным этим.       ‒ и к чему это?       ‒ я так успокаивал… робин в детстве, ‒ голос почти не дрожит при упоминании сестры, хотя печаль определенно держалась в голове.       сандей опускает руку на светлые волосы, мягкие и блестящие, они ассоциировались с пшеницей в меду. волосы – почти что вторая душа человека, отражают все эмоции и настроение, глубокое состояние. разрешить прикоснуться к ним ‒ оказать знак высшего доверия, пожалуй, и сандей задумался о том, кому бы он разрешил коснуться собственных волос. пожалуй ‒ никому, но в настоящих реалиях… авантюрину, может? он вьется всегда где-то рядом и заставляет чувствовать себя увереннее, ведь… в одиночку тут правда было бы трудно.       им не нужно говорить друг с другом, чтобы налаживать связь. они могут просто быть рядом и чувствовать спокойствие. сандей знает, что авантюрин безопасен, а авантюрин знает, что навряд ли его станут вот так подло обманывать. сандей не выглядит, как тот, кто может обмануть его.       авантюрин уже прикрывал глаза. он перестал стесняться держать зрительный контакт с сандеем и ни в коем случае не отводил взгляд ‒ просто хотел отдохнуть, раз ему позволили…       ‒ не закрывай глаза. не засыпай… еще не ночь, ‒ голос послышался резким, будто предупреждение о чем-то нехорошем. сандей понимает это и сразу старается сделать более мягкий вид, но у авантюрина остался вопрос.       ‒ почему…?       ‒ сон здесь… ощущается тревожно.       ‒ так тебя все таки тревожит хоть что-то?, ‒ авантюрин сразу изменился в тоне голоса, он казался более ярким. видимо, ему было приятно узнать, что даже сандей может чувствовать что-то, пусть и в таких обстоятельствах.       ‒ не то, что бы тревожит. просто нехорошее предчувствие, ‒ ассоциация со сном появилась отнюдь не самая хорошая. март и сампо умерли во сне, и пускай их убили, но факт остается фактом, и это заставляет относится к этому процессу с недоверием. жаль, что человеку сон необходим…       ‒ если ты просишь, то я не стану засыпать, ‒ авантюрин произносит это тихо, завершая фразу милой улыбкой. плевать, что сандей подразумевал под сказанным, но было приятно, что он обратился к авантюрину, попросив не делать что-то, а в голосе преобладало опасение.       авантюрин чувствует себя нужным. непривычно, но приятно.       он не привык говорить о себе много, но почему-то странное чувство не покидало его. чувство того, что сандею может быть интересно послушать о нем, да и очень уж приятно было говорить, зная, что человек обязательно поддержит диалог.       и это действительно не трудно. они так помогали друг другу справится с ощущением всей тяжести этого мира, которая настолько была густой и черной, давящей на легкие, что молчание было бы лишь вредно.       авантюрин говорит, сандей слушает. они идеально подошли друг другу.       и обязательно бы они проболтали здесь еще несколько часов, если бы оба не почувствовали усталость ‒ в реальном мире наступает ночь. на пенаконии в это время только начало всего веселья, но здесь ‒ в разрушенном мире грез, где слышны лишь гулы кошмаров, ночь ‒ предвестник смерти. они убедились в этом уже два раза. никогда более ночь не будет ассоциироваться с чем-то прекрасным, если им, разумеется, удастся покинуть это место.       пора было возвращаться к остальным, раз уж было обговорено спать всем в одном помещении, но… частно, они были готовы остаться здесь вместе, потому что прониклись друг другом больше, чем кем-либо другим, а остальные доверия вовсе не вызывали.       по возвращении уже можно было услышать шум от ханаби, она ни с кем не говорила и стояла в стороне от стеллы и фаерфлай. она определенно заслужила такое отношение к себе.       ‒ мы думали, что вы уже не вернетесь. я рада, что вы с нами, ‒ фаерфлай не показывает тревоги, хотя услышать ее удается. только сандею, разумеется.       ‒ сон на полу полезен, вы знали? спина болеть не будет, ‒ стелла пытается отшутиться, и хотя это вызывает тихий смешок у всех, сама ситуация точно не веселая.       ‒ я не хочу верить в то, что кто-то из вас…, ‒ ‘убийца’, ‒ но давайте, пожалуйста, проведем эту ночь спокойно.       каждый поддержал ее понимающим взглядом, но не сказал ни слова. это тревожит.

***

      искренне хотелось верить в то, что хотя бы этой ночью ничего не произойдет, ведь каждый здесь выглядел достаточно безобидным, чтобы не решиться на убийство. пусть даже ханаби ничуть не вызывала доверия, но сандей думал о том, что и она никого не тронет. каждый хочет жить, каждый хочет выбратьсю отсюда со всеми, но один человек явно против этого. о его мотивах остается лишь гадать…       от громкого и звонкого звука среди ночи резко распахиваются глаза. сильная тревога впервые охватывает душу, когда сандей поднимается на ноги, наблюдая сонные лица всех остальных.       всех остальных, кроме фаерфлай.       по среди помещения лежала крепкая веревка, а тело фаерфлай лежало на полу. так же, как она сама легла ночью. на ее голову сбросили большой обломок здания, размером чуть больше человеческой головы. ей буквально задробили череп в крошку, и было страшно даже представить, как она выглядела.       стелла с недоверием косится на остальных, осознавая ‒ фаерфлай, ее подругу и самого светлого человека здесь… тоже убили. убили жестоко, не давая никакого шанса на выживание. тот, кто задумал это, подвесил на веревке обломок, а находясь в положении, в котором засыпал ночью, эту веревку просто отпустил. она пролетела к середине комнаты, и теперь не выйдет узнать, кто же позволил себе совершить это.       девушка сильно потрясена этим, она не может ничего сказать, просто смотря на тело, расколотое трещинами, из которого сочится кровь. она медленным шагом подходит к нему, хотя жуткое чувство безысходности одолевает ее полностью. она боится. правда боится. по-настоящему. стелла старается поднять этот обломок, отбрасывая в сторону, и наблюдает лишь разбитую на мелкие куски голову, больше похожую на какое-то кровавое месиво. оно так по-издевательски отдавало блестками, что становилась девушка еще более раздраженной ситуацией.       они не имеют ничего. трое убитых за три ночи, проведенные тут. никакого плана на спасение. точная личность убийцы тоже не найдена.       их остается меньше, круг подозреваемых сужается, и все недоверчиво переглядываются. сандей устремляет взгляд на ханаби, разочаровано смотря ей в глаза, уже действительно уставая слушать этот белый шум в ее голове. ханаби непроизвольно дернула головой и плечом, скривилась в расстроенной улыбке и не смогла сдержать слез, падая на колени. она испуганно отползла дальше от сандея, бегая глазами от одной фигуры к другой.