But before the night is through
I wanna do bad things with you
Jace Everett
***
Хаус не стал протестовать. Чейз коснулся губами его шеи — настойчиво и жарко. Провёл рукой по напрягшемуся под пальцами животу и опустился ниже, по шершавой ткани штанов, накрывая ладонью пах. Хаус чуть подался бёдрами вперёд, навстречу его руке, и Чейз, приняв это за знак поощрения, начал действовать жёстче, с растущим возбуждением отмечая, как твердеет член Хауса под его рукой, обжигая жаром даже сквозь ткань. Хаус задышал тяжелее, распалённый его движениями, но продолжал цедить из своего стакана, пока Чейз не нашёл губами уголок его губ. Тогда он отставил стакан прочь и втянул Чейза в поцелуй — вновь, как тогда у больницы, развязный и возбуждающий. Чейз отдавался этому поцелую целиком, пока не зашумело в голове. Он подумал было, что слишком завёлся, но потом понял, что его, кажется, повело от скотча. Третий стакан явно был лишним. Хаус, почувствовав, что он перестал отвечать, чуть ослабил напор. — Кажется, я напился, — хихикнул Чейз в его губы. — Всё в порядке, я, кажется, тоже. — Ты нас напоил! — обиделся Чейз, замечая в себе развязность, какая бывает только после лёгкого опьянения. — Ты коварный. — Я умный, — парировал Хаус, улыбаясь. — И предусмотрительный. Чейзу нечем было крыть, потому что это действительно было умно и предусмотрительно. И они оба в этом нуждались. Пусть они целовались не впервые, и секс у них случался уже столько раз, что не сосчитать — а всё же сегодня всё шло по-новому, и если даже Чейзу было волнительно от этого, то Хаусу точно следовало бы расслабиться. Хаус прижал его к себе, вновь целуя, и Чейз понял, что его тормоза, и так всегда сбоящие, когда Хаус делает с ним такое, сейчас просто исчезли. Они оба пьяные и разгорячённые друг другом — в этой ситуации нет ничего, что было бы стыдно или некстати. Чейз немедленно использовал все преимущества этого состояния и потёрся пахом о бедро Хауса. Возбуждённый член отозвался разрядом удовольствия, заставив Чейза застонать и задвигается сильнее. Хаус промычал что-то одобрительное. В штанах становилось тесно и слишком жарко, и от них скорее хотелось освободиться. — Раздень меня, — прохрипел Чейз, и Хаус без лишних разговоров стянул с него футболку и отшвырнул прочь. Его руки собственнически легли Чейзу грудь, заставляя выгнуться навстречу. Только Хаус за всю его жизнь прикасался к нему так: властно и с таким ощущением собственного права. Но вместе с тем и жадно, словно это право может ускользнуть от него, и нужно использовать его сполна, пока позволено. Чейз обожал это чувство: он одновременно и был в чужой власти, и обладал ею. Вновь, как тогда у больницы, Хаус припал губами к основанию его шеи, прикусил кожу почти в том же месте, где у Чейза ещё недавно был синяк — но теперь всё происходило медленнее и мягче, чем в тот раз, без отчаянной злости, и Чейз был уверен, что на этот раз синяка не останется. Пальцы Хауса спешно расправились с ремнём и молнией на джинсах, стянули их вниз вместе с бельём. Чейз застонал от облегчения, когда почувствовал его крепкую хватку на своём члене, и, не сдержавшись, несколько раз толкнулся навстречу его ладони. Хаус отозвался на это каким-то низким звуком, как лев, которого чешут за ухом, и стал помогать, сильнее двигая ладонью — на несколько секунд Чейз перестал осознавать что-то кроме этого. Они прижимались друг к другу так близко, как только можно было, но Чейзу хотелось, наконец, полностью избавиться от одежды, так что он, осторожно высвободившись из объятий, отошёл на шаг. Было бы лучше, раздевай его Хаус — но для этого ему пришлось бы тревожить больную ногу, а этого Чейз не хотел. К тому же в том, чтобы не спеша раздеваться под взглядом полностью одетого Хауса, было что-то до ужаса развратное — и Чейзу это нравилось. Он так давно уже не связан был с религией и церковными правилами, но всё равно каждый раз заводился, как мальчишка, когда делал что-то настолько откровенное. Хаус, взъерошенный и раскрасневшийся, разглядывал его с неприкрытой похотью, тяжело дыша и приоткрыв рот. Чейзу показалось, что, если бы не его нога, он бы прямо сейчас рухнул на колени и припал губами к его напряжённому стояку без всяких прогревов — но теперь хотелось оттянуть этот момент напоследок. Подчиняясь внезапной искре вдохновения, Чейз подошёл к нему и запустил руку под резинку трусов. Член Хауса, восхитительно твёрдый и влажный, знакомо ощущался под пальцами. Чейз знал, что с ним сделать, чтобы Хаус не смог сдержать задушенного стона — но сейчас ему хотелось попробовать другое. Закусив губу от предвкушения, Чейз высвободил его член и потёрся об него своим — и улетел с того, как охренительно порочно это выглядело. Смуглый член Хауса смотрелся как-то сурово на фоне нежного светлого члена Чейза. Это было даже красиво, как Инь и Янь. Не торопясь, Чейз попробовал двигаться по-разному: соприкасаться головками или всей длиной, скользить вдоль или вокруг. Он никогда раньше не делал чего-то подобного, но Хаус не встревал с советами, а так же заинтересованно смотрел вниз, иногда лишь резким шумным вдохом подсказывая Чейзу, что какое-то движение было приятнее предыдущих. Всё же Хаус был нетерпеливым и не любил откладывать удовольствие, так что довольно скоро он взял руку Чейза в свою и, положив на оба их члена, заскользил нарочито медленно, с оттяжкой, давая прочувствовать каждое движение. Чейз ругнулся, не сдерживаясь — это не было интенсивным ощущением, но ничего подобного Чейз не чувствовал прежде. Даже понять было трудно, от чего именно ему хорошо: от движений их рук, лежащих одна на другой и скользящих в едином ритме, от ощущения мягкой бархатной кожи члена Хауса прямо на его члене — или просто от того, что он делает что-то настолько бесстыдное. Их сбитое дыхание осталось единственным звуком, который слышал Чейз. Ни машин за окном, ни остального мира не существовало — только они двое, только их руки, соединённые вместе. Это было очень красиво, но Чейз понял, что если они продолжат в таком духе, то до кровати не дойдут — а ему не хотелось заканчивать вечер так быстро. Он надавил Хаусу на грудь, останавливая, и спросил: — Температура на борту? — Критическая, — ответил Хаус, улыбнувшись. — Орудия готовы к бою. — Тогда пошли? Хаус согласно кивнул, отпуская его руку — но Чейз не стал убирать её, а, напротив, протянул ему. Секунду Хаус мешкал, но потом вложил свою ладонь в его, позволяя вести себя к спальне. Спустя пару шагов стало ясно, что Хаус напрасно оставил свою трость чёрт знает где — идти ему было трудно и он морщился от боли. — Ты не прибьёшь меня, если я предложу тебе опереться на моё плечо? — осторожно спросил Чейз. Хаус, конечно, пользовался своей инвалидностью, когда ему это было выгодно — но не терпел жалости к себе. — Как раненому бойцу второй мировой? Боевой товарищ не бросит в беде, м? Может, и жену заменишь? — сострил Хаус, но всё же закинул руку Чейзу на шею. Чейз закатил глаза и, приобняв его, помог дойти до спальни. Здесь было почти совсем темно. Последние лучи солнца сюда уже не доставали. Сквозь опущенные жалюзи жёлтыми пятнами проступали горящие окна дома напротив. Хаус потянулся к комоду, стоявшему рядом с дверью, и щёлкнул выключателем ночника — свет бросил мягкие тени на его лицо, едва помогая различать в полумраке детали. Сейчас, в этом неярком тёплом свете, в домашней одежде и с беспорядком в волосах, он казался совсем другим — как друг детства, который изменился за годы разлуки, но ты всё равно узнаёшь его и расплываешься в улыбке против воли, потому что это что-то близкое и родное, с чем нельзя и не хочется бороться. Чейз тоже не хотел бороться с желанием наконец сорвать с него одежду. — Сейчас я буду к тебе приставать, — предупредил он. — Разве ты не занимался этим же последние полчаса? — Стой смирно, — ответил Чейз, впечатывая его спиной в комод и целуя так жадно, будто они не виделись месяцы. Запустив руки под его футболку, он снял её, в спешке чуть не придушив Хауса узкой горловиной. Обычно Хаус не любил раздеваться, но сегодня послушно поднял руки. Чейзу нравилось его тело — ничего особенного вроде бы, сказать по правде, он видел куда более впечатляющие рельефы, но почему-то именно тело Хауса вызывало трепет и желание прижаться и не отпускать. Чейз прикоснулся к его груди, ощущая под пальцами мягкие серо-русые волосы и тяжёлое биение сердца. Оно стучалось в ладонь, словно хотело вырваться ему в руки, и Чейз припал губами — словно успокаивая. Хаус выдохнул сквозь зубы. Чейз глянул вверх, на его напряжённое лицо, и языком очертил круг соска, наблюдая за его реакцией — Хаус выглядел как человек, решающийся послать всё к черту, но ещё находящийся на волоске от этого. А Чейзу очень нужно было, чтобы этот волосок порвался. Не отрывая глаз от его лица, он обхватил сосок губами, слегка прикусил и, удовлетворённый реакцией, стал опускаться ниже, пересчитав поцелуями рёбра, к напряжённому члену, истекавшему смазкой. Хаус смотрел на него, вцепившись в его руки, лежавшие у него на бёдрах — Чейз понимал по его крепкой хватке, что он держится за него, как за последний оплот здравомыслия. Но здраво — или даже не очень — мыслящий Хаус Чейзу сейчас был не нужен. Чейз с трудом разжал его пальцы и, осторожно поддев резинку трусов и штанов, потянул их вниз, полностью открывая себе доступ. Хаус замер, не мешая ему, но и не помогая. Чейз взял его руку в свою, и, снова поцеловав, накрыл сплетёнными ладонями влажный от смазки член Хауса. Потом наклонился, и, управляя его рукой, поводил членом по своим приоткрытым губам и языку. Чейз знал, как это выглядит со стороны. Он сам бы не устоял перед таким зрелищем. Хаус тоже не устоял — застонал хрипло, кусая губы, и выругался протяжно: — Блядь, Чейз… — Заткнись, — перебил Чейз, плотоядно улыбаясь. — Считай, что это мастер-класс. Давай, развлекайся. Он отпустил его ладонь, давая Хаусу возможность делать то, что ему захочется. Хаус замешкался, но Чейз сам подставил лицо, просительно глядя на него, и Хаус несколько раз влажно провёл по его щекам и губам, постанывая каждый раз, когда Чейз ртом следовал за ним, слегка дразнясь — не пуская внутрь, а только лаская губами. Наконец, когда Хаус уже стал подаваться навстречу, прося большего, но не нарушая первым установленных правил игры, Чейз приоткрыл рот и принял его в себя, втянув щёки. Хаус толкнулся вперёд, но Чейз замычал протестующе — ему хотелось сделать всё самому. Обхватив ствол рукой, он задвигал ладонью и головой в одном ритме, насаживаясь неглубоко, но так, чтобы можно было языком доставлять Хаусу больше удовольствия. Это работало: столько стонов, как сейчас, Чейз от него ещё не получал. Они заводили нестерпимо, в тишине комнаты сливаясь в восхитительное бесстыдное многоголосие: стоны Хауса под аккомпанемент влажных звуков, с которыми Чейз старательно двигал головой. Хаус, уже явно теряя терпение, ругался сквозь стиснутые зубы и иногда, всё же не удержавшись, дёргался вперёд, придерживая Чейза за подбородок, и совершал несколько судорожных толчков. Чейзу нравилось, когда Хаус был главным. Но чёрт, как же нравилось рулить самому, доводя его до исступления и наслаждаясь тем, как он не может держать себя в руках! На пари стало совершенно плевать. Нужно было думать об этом до того, как они оба так завелись. Никакого минета уже не хотелось — хотелось просто оседлать Хауса и двигаться на нём, пока будут силы, пока они оба не слетят с катушек, пока Хаус, забыв себя, не начнёт шептать ему то, что никогда не скажет при других обстоятельствах. Минет можно будет получить и после. Чейз, положив руки Хаусу на ягодицы, толкнул его к себе, заглатывая глубже, чем прежде, и, сожалением отстранившись, поднялся с колен. — Нам очень срочно нужно в кровать. Хаус кивнул с совершенно одуревшим видом и сам потянул его за собой. Они дошли до кровати, не отстраняясь друг от друга, путаясь в ногах, как неумелые танцоры. Прежде, чем Хаус успел сесть, Чейз снова оказался на коленях, стягивая его чуть приспущенные штаны ещё ниже, чтобы снять совсем. Хаус напрягся и придержал его руку. Чейз глянул на него снизу вверх, не сразу поняв, в чем дело, и, догадавшись, шёпотом попросил: — Пожалуйста. Я ведь уже видел. Хаус промолчал, не разжимая руки́, но слегка ослабляя хватку. Чейз осторожно высвободился, не встретив сопротивления и, наконец, полностью раздел его. Шрам выглядел жутко. Чейз уже видел его, но не так близко, не прямо перед глазами. За годы в медицине можно повидать многое. Бывали вещи омерзительные — но даже к ним можно привыкнуть. Этот шрам — другое. Это не уродливо и не отталкивающе — это жутко, как читать про пытки в концлагерях. Такие шрамы вызывают боль внутри, словно ты сам их носишь — потому что страдания, из которых они происходят, воплощаются в них, в этих шрамах. Этому невозможно не сочувствовать. «Боже, как же ему, наверное было больно», — подумал Чейз с сожалением. Хаус тяжело опустился на кровать, глядя на Чейза, и мрачно проговорил: — Только не смей меня жалеть. — Прости, — Чейз виновато помотал головой, осторожно прикасаясь к его колену. — Я не могу. Хаус промолчал, сцепив зубы, и отодвинулся. Чейзу он напоминал раненую собаку: сжавшуюся от боли, позволяющую тебе коснуться её раны из преданности и надежды на помощь — но в любую секунду готовую укусить, если ты ранишь сильнее. Мягко, едва касаясь, Чейз провёл пальцами вдоль линии шрама. Хаус вздрогнул, и Чейз испуганно отдёрнул руку. — Больно? — Нет. Шрам не болит. Только мышца. Если тревожить её. Чейз кивнул и, наклонившись, прикоснулся губами к его колену, проверяя реакцию. Хаус сидел молча, напряжённый, как пациент перед уколом, и только вздрагивал. Чейз двинулся выше, и ещё выше, медленно подступая к повреждённой мышце. — Не надо, — тихо попросил Хаус, протягивая руку к его щеке и поглаживая её большим пальцем. — Пожалуйста, не надо. Чейз никогда не слышал, чтобы Хаус просил о чём-то — тем более так отчаянно. Чейз сжал его пальцы — они подрагивали. — Всё хорошо, — успокаивающе проговорил он и потёрся щекой о горячую ладонь. — Я хочу этого, позволь мне, ладно? Хаус свёл брови на переносице и его лицо исказилось страданием. Он ненавидел свой шрам — Чейз знал это. Может, Хаусу он и казался чем-то чужеродным, лишним, неуместным на его теле — но для Чейза был такой же его частью, как всё прочее. Не было разницы, целовать ли руку или больную ногу. Вряд ли для Хауса это что-то изменит — наивно думать, что внутреннюю ненависть можно исцелить нежностью извне. Но Чейз мог хотя бы попытаться. Его губы продолжили своё восхождение, осторожно коснулись шрама. Кожа здесь была такой же, как везде, а потом вдруг прорезалась траншеями рубцов — плотных и выступающих, словно их налепили сверху, как неказистый грим для Хэллоуина. Чейз целовал шрам — но смотрел Хаусу в лицо. В глазах у Хауса что-то опрокидывалось, рушилось — словно трещины пошли по затянутому льдом озеру, — и за этими разрушениями поднималось что-то новое, чего там раньше не было. Чейз словно не ногу целовал — а прямо душу, минуя всякие преграды. Хаус закусил губу и запрокинул голову, пряча лицо — Чейзу показалось, что в его глазах блеснули слёзы. Может, это были просто блики от ночника — а, может, нет, но Чейз оставил ногу и стал подниматься ещё выше. Каждый готов показать свою уязвимость в разной мере, и он знал, что Хаус только что заступил за грань. Не стоит заставлять его показывать больше, чем он способен. Член Хауса слегка обмяк, и Чейз, добравшись до него, снова заработал ртом, уже не стараясь взять неторопливостью, а ставя на напор и глубину. Он знал, как Хаусу нравится, когда он заглатывал до самого горла — и сейчас это быстро вернуло обмякший член в строй. Почувствовав, что они оба снова готовы к продолжению, Чейз поднялся с колен и толкнул Хауса на кровать, заставляя лечь — он подчинился с какой-то доверительной покорностью, и зашарил рукой вокруг себя: где-то на сбитом в спешке одеяле обнаружилась смазка, которую он, видимо, предусмотрительно бросил на кровать перед приходом Чейза. Чейз сам занялся подготовкой: выдавил смазку на ладонь и, медленно скользя, распределил по всей длине, наслаждаясь участившимися дыханием Хауса, а потом перешёл к себе. Оттягивать момент не хотелось, поэтому Чейз обильно смазал вход, надеясь, что его верная задница ему не изменит и не будет слишком тугой после недельного перерыва. Хаус только слегка удивился, когда Чейз подполз к нему, готовясь оседлать — раньше они эту позу не практиковали, — но ничего не сказал, принимая его условия. Сев сверху, Чейз направил его член в себя. Пришлось притормозить, когда тугое сопротивление не пустило Хауса внутрь, и подождать немного, подвигаться вперёд и назад, дразня и себя, и его. Наконец, дождавшись расслабления, он опустился чуть ниже. Сначала неглубоко, совсем у входа, неспешно раскачиваясь вверх и вниз, давая себе привыкнуть и доводя Хауса до исступления тем, что впускал только головку. Хаус смотрел на него совершенно безумным взглядом, но не двигался, терпел, только дышал рвано, с призвуками, и выгибал спину, чтобы не подаваться вверх, не вынуждать Чейза взять глубже, чем он был готов. Постепенно привыкая, Чейз опускался ниже и ниже, осторожно, не торопясь растягивая себя, пока не почувствовал, что может принять больше. Знакомая пружина начала сжиматься в животе, и Чейз был рад ей до дрожи. Когда Хаус, поняв, что он уже достаточно освоился, чуть двинулся навстречу, меняя угол, и задел простату, Чейз вскрикнул от удовольствия, и больше не осторожничая, насадился полностью, до основания, ягодицами шлёпнувшсь о напряжённые бёдра Хауса. Они замерли так — Чейз, выгнувшись от наслаждения, и Хаус, дрожащий под ним, — а потом Чейз задвигался по-настоящему. Плотно, с силой опускаясь вниз и вскрикивая, потому что сдерживаться, когда было особенно хорошо, не хотелось и вряд ли бы вышло. Хаус метался под ним, комкая простынь в руках и подаваясь навстречу, вбиваясь в него так, что их тела сталкивались с хлёстким звуком, будто кто-то саркастично хлопал в ладоши. Чейз видел, что он уже плохо соображает. Этот ритм и Чейза лишал рассудка. Он двигался всё быстрее, пока не перестал различать, где закончилось одно движение и началось другое — всё просто слилось в непрерывную волну удовольствия. — Вот так… — горячечно зашептал Хаус, сжав его бёдра. — Вот так… Он шептал и что-то еще, несвязное и не слишком содержательное. Чейз понимал только, что он умоляет не останавливаться — но Чейз не стал бы, ни за что не стал бы. Даже если бы ему сейчас пистолет приставили к виску — плевать. Было так хорошо… слишком хорошо. Оргазм подкрадывался, нарастая, как шум приближающегося поезда. Чейз нетерпеливо бился о Хауса, всё резче и резче опускаясь вниз в попытках схватить удовольствие за горло — оно вроде бы было уже близко, но всё никак не утаскивало за собой, всё время ускользало. Чейз двигался из последних сил и стонал до хрипоты, чувствуя, как он близок к краю, но всё никак за него не заступит. Хаус смотрел на него с каким-то сумасшедшим взглядом и улыбался каждому отчаянному стону, пока, поняв, наконец, что сил продолжать в таком темпе долго у Чейза не хватит, не стал помогать: обхватил член Чейза рукой и, крепко сжав, стал дрочить без всяких нежностей и церемоний — грубо, сильно и быстро. Чейз благодарно заскулил, с мольбой глядя на него, как будто это Хаус не давал ему достичь разрядки. Хаус приоткрыл рот, словно наслаждаясь удовольствием Чейза. Словно смотреть, как Чейз перестаёт быть сознательным человеком и превращается в существо с единственной потребностью, — двигаться, пока хватает сил, — было для него отдельным видом наслаждения. — Давай, мой мальчик, — жарко прошептал Хаус, поощрительно глядя на него. Он знал, что делал. Знал, как Чейза размазывает от таких слов. Он редко говорил подобное, но если говорил — Чейз почти никогда не мог сдержаться и кончал почти тут же. Сегодня это тоже сработало без осечек. Чейз кончил со всхлипом, изливаясь прямо Хаусу на живот и содрогаясь от волны, поднявшейся от колен к паху. Хаус не прекращал двигать рукой, и Чейз всё спускал и спускал, чувствуя, как немеют ноги, пока не рухнул на Хауса в изнеможении, подрагивая от судорожных сжатий мышц. Хаус продолжал двигаться в нём, неритмично и рвано, и Чейз понял, что он тоже близок к оргазму. Было чувствительно, когда дырка сжималась вокруг члена, но Чейзу было плевать, что с ним происходит, и он расслабленно лежал, потный и обессиленный, пока Хаус заканчивал, шепча ему в шею: — Сейчас, малыш, потерпи немного… Он вскрикнул, заставив Чейза счастливо засмеяться тому, что наконец перестал сдерживаться, обхватил Чейз за плечи в последнем напряжении и толкнулся ещё несколько раз — уже затихая, всё медленнее и медленнее, пока не замер совсем и не вышел, оставляя Чейза прислушиваться к ощущениям там, внизу, где стало влажно и горячо. Это было не менее волнующее чувство, чем в первый раз. Теперь, когда Чейз уже знал, как это, и не терялся от внутреннего предвкушения, можно было расслабиться и прочувствовать всё сполна. Это было похоже на прощальный поцелуй — вроде бы не обязательный, но при этом очень нужный. Хаус постепенно обмякал под ним, разжимая хватку на его плечах, пока его руки, наконец, не рухнули обессиленно на кровать. — Хуууух, — протянул он, пытаясь отдышаться. — Если это был нежный секс, то я Пенелопа Крус. — Вот чёрт! Неужели ничего не получилось? — притворно расстроился Чейз. — Ну, придётся ещё раз. — Мана так быстро не восстанавливается, — возразил Хаус. Они лежали, приходя в себя несколько минут. Чейз уткнулся лбом в прохладное от пота плечо Хауса и бездумно перебирал волосы на его груди, стараясь не сильно переживать о том, что они оба перемазались в сперме друг друга. Если Хауса это не смущает — значит, всё в порядке и нечего стыдиться. Хауса, видимо, это не смущало: он мирно лежал, поглаживая Чейза по бедру — невесомо, щекотно. Чейз повернул голову, разглядывая его умиротворённый профиль с зажмуренными глазами, и хихикнул. — Что? — спросил Хаус, не открывая глаз. Чейз, продолжая хихикать, почесал ему под подбородком, с удовольствием наблюдая, как Хаус недоумённо хмурится и смотрит на него, и пояснил: — Ты как кот. — Мяу, — послушно выдал Хаус, но, видимо, из вредности, так истошно, будто ему делают кастрацию без анестезии. — Надеюсь, я британец. — Нееет, — с сомнением протянул Чейз. — Ты слишком здоровый для британца. И худой. — Тогда мейн кун. — Мммм…. нет. — Чейз задумался на минутку и злорадно заключил: — Ты сфинкс. Злобный и страшный. И орёшь на всех. Хаус попытался принять обиженный вид, но не удержался и улыбнулся. — Ты идиот, Чейз. — Как и все люди, верно? — пожал плечами Чейз. — Зато я идиот, который скучал. Он сказал это осторожно, потому что это было первое признание, произнесённое вслух и не на пике наслаждения, а после — когда уже нельзя оправдать всё тем, что ничего не соображал. — По моему члену в заднице? — отшутился Хаус, пытаясь, очевидно, снизить значимость момента. — По нему — безусловно, — согласился Чейз. — Но я имел в виду по тебе. Я скучал по тебе. Хаус помолчал, только вздохнул глубоко, и, как-то натянуто улыбнувшись, ответил: — Значит, ты не просто идиот. Хуже. Ты глупый мальчишка. — Ну а ты тогда, получается, педофил? — парировал Чейз. Хаус моргнул, ошарашенный этим заключением, и захохотал. — Ты слишком быстро учишься у меня плохому. — Он потрепал Чейза по голове. — Пошли в душ, а то мы с тобой извозились во всяком.***
Хаус не захотел долго стоять под душем и, быстро ополоснувшись, оставил Чейза плескаться в одиночестве и слушать, как он зашлёпал куда-то мокрыми босыми ногами, а потом пришлёпал обратно, принося вместе с собой запах сигаретного дыма. Чейз выглянул из-за шторки. Хаус облачился в халат и сидел на крышке унитаза, с наслаждением затягиваясь сигаретой. — Фу, как банально, — сказал Чейз, брызгая на него. Хаус увернулся от брызг и спросил: — Хочешь? — Естественно. Хмыкнув, Хаус встал и поднёс сигарету к его губам, давая затянуться. Чейз сделал долгий вдох, ощущая, как дым скребётся в лёгких, и задержал дыхание, прежде чем выпустить его. — С ума сойти, — покачал головой Хаус. — Ты даже куришь, как ботаник. — Почему это? — обиделся Чейз. Хаус сел обратно и пояснил: — Слишком старательно. Чейз надулся и скрылся за шторкой, втайне злясь на себя за то, что Хаус был прав. Он нечасто курил, от случая к случаю. Может, раз в пару месяцев. За отсутствием привычки у него почти сразу начинала кружиться голова — как и теперь. Поэтому обычно он делал затяжку или две, и для большей эффективности задерживал дыхание, считал до трёх — и лишь потом выдыхал. Конечно, это слишком по-ботански, чёрт. Выйдя из душа, он растерянно огляделся. Его одежда осталась где-то в гостиной, разбросанная по разным углам. Стоять голым сейчас, когда возбуждение схлынуло, было немного неловко. Хаус смотрел на него каким-то сальным взглядом, с лёгкой ухмылкой, и выдувал колечки дыма. — Ну, паинька, затянешься ещё раз? — спросил он. Чейз несмело сделал шаг к нему. Теперь, когда он подошёл, Хаус взглядом уткнулся ему прямо туда — вряд ли когда-нибудь член Чейза оказывался так близко к его лицу. Хаус, конечно, не стал отводить взгляда — напротив, рассматривал, склонив голову набок, с таким исследовательским интересом, будто он студент, впервые увидевший препарированную лягушку. Чейза это смущало, хоть он и сам не понимал, с чего бы — после всего того, что Хаус делал с ним. Или что он сам позволял с собой делать. Хаус протянул ему сигарету. Чейз затянулся, на этот раз намеренно стараясь не отсчитывать секунды — но вместо этого закашлялся. Хаус покачал головой и, посмеявшись, забрал окурок из его пальцев и щелчком запустил в ванную, где он зашипел и потух. Чейз не успел до конца прокашляться, когда Хаус обхватил его за талию и притянул к себе. Пришлось опереться ему на плечи, чтобы не упасть — от неожиданности он чуть не потерял равновесие. Не отпуская его, Хаус медленно провёл языком вдоль косой мышцы живота, слизывая капли воды. Чейз смотрел на него — а он смотрел вверх, всё ещё улыбаясь. От того, с каким видимым удовольствием он повторил это ещё раз, но уже с другой стороны и ещё медленнее, будто пересчитывая языком каждую каплю, Чейз совершенно окаменел, словно его парализовало. Оторвать взгляд было невозможно. — Чего ты уставился? — насмешливо спросил Хаус, явно забавляясь его замешательством. — Может, мне прекратить? Чейз отчаянно замотал головой, не в силах сказать хоть что-нибудь. Хаус негромко засмеялся и стал покрывать мокрыми поцелуями его живот, постепенно опускаясь всё ниже и ниже, вдоль дорожки волос, заставляя Чейза сжаться в предвкушении — но потом, словно издеваясь, сделал крюк и ушёл в сторону, прижавшись губами к бедренной артерии, а потом, опалив дыханием, потёрся подбородком. Щетина колко жалила кожу — но так Чейз только острее осознавал происходящее: Хаус это делает. Хаус. Делает. Это. Он дразнил ещё долго — или так казалось, потому что время растянулось до бесконечности. Горячими и наглыми руками водил по внутренней стороне бедра (Чейз думал, такое заводит только девчонок — напрасно); накрывал ладонью мошонку и оттягивал вниз; поглаживал пальцами промежность, просунув руку ему между ног. Чейз смотрел на это, распахнув глаза, боясь даже моргнуть, чтобы не пропустить ничего — и плавился от того, что видел. Когда Хаус наконец коснулся губами члена, уже полутвёрдого, Чейз всхлипнул и зажмурился, потому что казалось, что если он продолжит смотреть, то кончит через секунду. Хаус действовал неторопливо. Он вряд ли понимал, что Чейз сминает его халат в кулак от ужасающего желания получить больше — но не даёт этому желанию взять верх. Поцелуи — это совсем не то, что доставляет настоящее удовольствие. Это как капля воды на язык умирающему от жажды — скорее издёвка, чем эффективное средство. Этого слишком мало: всего лишь пара квадратных сантиметров кожи, и к тому же так медленно… Больше всего хотелось толкнулся в горло, ощущая горячий и мокрый рот вокруг ствола — Чейз и не осознавал, как соскучился по этому. Столько месяцев его член видел только кулак — его самого или Хауса — и вроде бы исправно кончал, как будто большего и не нужно. Нужно. Сейчас, когда Хаус медленно, изучающе прикасался губами, это стало ясно. Но Чейз не мог позволить себе неосторожных движений. Может быть, когда-нибудь что-то подобное и произойдёт — но для этого пока что нужно потерпеть. Чейз видел, что Хаус делает это сейчас не ради него: оставаясь верным своей эгоистичной натуре, он, скорее, доставлял удовольствие себе, чем ему. Он, кажется, сам увлёкся процессом, любознательно пробуя целовать то в одном месте, то в другом, то проводя языком, заставляя Чейза кусать губы. Ему явно нравилось наблюдать за реакцией Чейза — оставалось только дождаться, когда он сам захочет пустить его глубже. Может, это даже будет не сегодня — но если Чейз сделает хотя бы одно неосторожное движение, этого точно не будет никогда. Приоткрыв рот, Хаус языком стал ласкать головку, а рукой вновь накрыл мошонку. Чейз, не ожидавший такого взрыва удовольствия, ругнулся — Хаус глухо отозвался стоном ему в ответ — и глянул вниз. Хаус тоже смотрел на него своими стальными глазами, затянутыми поволокой возбуждения. Понимать, что Хаус и сам завёлся от процесса, оказалось едва ли не приятнее, чем чувствовать его тёплые губы вокруг головки. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. — Чейз сам в точности не понимал, о чём он умоляет, но терпеть уже было невозможно. Он нуждался в бо́льшем, и знал, что, как и всегда, Хаус даст ему это, если хорошо попросить. Хаус ухмыльнулся и, взяв глубже, начал двигаться — не быстро, и не до конца, но с такой восхитительной отдачей, которая восполняла всё. Чейз смотрел, как он с наслаждением скользит губами по стволу, прикрыв глаза, и дрожал удовольствия. Оргазм подступал быстро. Хаус тоже почувствовал это: вот зачем он держал ладонь на том же месте всё это время — чтобы контролировать процесс и отстраниться, когда Чейз уже будет близок к тому, чтобы кончить. Чейз застонал — не получить сейчас разрядку оказалось почти болезненно, — но Хаус не был бы собой, если бы просто бросил его так. Порывисто встав, он зашёл Чейзу за спину и обхватил его член крепкой хваткой, — так, как Чейз и любил, — но двигать рукой не стал, и Чейз, не удержавшись, подался вперёд сам. Хаус обнял его другой рукой и, взяв за подбородок, повернул к зеркалу, заставив взглянуть на их отражение. Чейз задохнулся от этой картины. Никогда до этого момента он не видел их секс со стороны, не знал, как выглядит в объятиях Хауса, распалённый его ласками. Боже, видела бы меня сейчас сестра Марианна — перестала бы расстраиваться, что я бросил богословие. Таким свободным и таким бесстыдным в жажде удовольствия он себе показался — и ему это понравилось. Хаус сжал руку на его горле — это Чейз тоже обожал без меры. Хаус никогда не давил слишком сильно, не лишал возможности дышать, не делал больно — просто держал крепко, и Чейз от этого чувствовал себя таким защищённым, таким нужным — этого чувства он не получал ни от кого, даже от родителей в детстве. Только Хаус дарил ему это: ощущение, что можно отдаться в чужие руки, которые примут тебя без осуждения, защитят и согреют. Хаус прикусил мочку его уха и, проведя кончиком языка вдоль скуловой кости, шепнул со своей фирменной насмешкой: — Так и будешь стоять паинькой? Или начнёшь, наконец, шевелиться? Чейз приоткрыл рот от удивления. Он что, предлагает ему… трахать его кулак? В смысле, да, это всего лишь кулак, но ведь это всё равно не отменит факта, что Чейз делает это с Хаусом. «Поиметь кулак Хауса» — звучит настолько охренительно, ведь это же в любом случае предложение, в котором есть слова «поиметь» и «Хауса». Чейз осторожно толкнулся вперёд — Хаус улыбнулся ему одобрительно, прижался щекой. Чейз смотрел в глаза его отражению и таял: взгляд Хауса был таким тёплым, почти нежным, что Чейз не мог отпустить его, словно прилип. Он так и не смог оторваться, даже наращивая темп, даже когда Хаус надавил большим пальцем ему на подбородок, заставляя открыть рот, который Чейз сжимал, кусая губы и сдерживая вскрики удовольствия. Даже чувствуя, как напрягается тело перед тем, как начать содрогаться от оргазма — даже тогда он до последнего смотрел ему в глаза, ловя тепло нежности, которое в них горело. Обмякнув в его объятиях и тяжело дыша, будто после долгого бега, Чейз пытался придти в себя. Казалось бы, физиологически механизм всегда один — но в зависимости от обстоятельств оргазмы с Хаусом ощущались по-разному. Самый первый был не похож на второй, ни один из них не был похож на то, что чувствовал Чейз тогда в душевой — и все они были другими в сравнении с тем, что он испытал сейчас. Хаус выпустил его из объятий и подтолкнул к бортику ванны, заставляя сесть — вполне разумная идея, потому что вряд ли Чейз сейчас устоял бы на ногах, — а потом пошёл на кухню и, погремев опять стаканами, вернулся, принеся ему воды. Чейз не смог бы сказать, каких эмоций в нём появилось больше из-за этого жеста — то ли удивления, то ли бескрайней благодарности, — но он осушил стакан залпом, весь разом, без остановки, и вернул его Хаусу. Тот постоял рядом, вновь оценивающе глядя на него, и покрутил стакан в руке. — Ну, теперь Добби свободен? — наконец спросил он после нескольких секунд молчания. Чейз улыбнулся. — Это было охуенно, — признался он. — Нежный секс всё ещё за тобой, но минет я засчитываю. — О, ну спасибо. А я-то надеялся, что отстрелялся разом за всё. — Да ладно тебе, — проговорил Чейз, вставая. — Признайся, тебе же понравилось. — Не призна́юсь, — отрезал Хаус и, сообразив, какую двусмысленность выдал, нахмурился: — В смысле… — Всё-всё. Уже не отмоешься. Сделаю тебе табличку, — Чейз развёл руками, будто предлагая представить надпись. — «Грегори — самый грязный рот на Диком Западе». — Во-первых, — сказал Хаус, наставительно подняв палец, — мы не на Диком Западе, а в Нью-Джерси. Во-вторых, самый грязный рот — точно твой, не мой. — Я предлагаю компромиссное решение этого спора, — сказал Чейз, подаваясь вперёд и прикасаясь к его губам. Хаус ответил не сразу — сначала растянул рот в улыбке, и только потом, приобняв, приоткрыл губы навстречу его губам. — Ну вот, — заключил Чейз, когда Хаус первым отстранился, прерывая поцелуй, — теперь мы оба самые грязные рты. Хаус закатил глаза и покачал головой, как бы говоря: «ты неисправим». — Отстань, — махнул на него рукой Чейз и отвернулся, достал из ванны размокший окурок и опустил его в стакан, который Хаус всё ещё держал в руках. — Дашь мне полотенце? — Боже, — протянул Хаус. — Снова на полчаса застрянешь? Ты что, в прошлой жизни был золотистым ретривером? Слишком уж любишь плескаться. — Я хотя бы не злобный сфинкс, — парировал Чейз, забираясь в ванную. — Из-за тебя я опять вспотел, не ходить же мне так? Хаус просунул голову к нему и, придерживая шторку, спросил: — Одежду тебе принести? — О, ну… — Чейз и сам мог бы порыскать по углам гостиной, но и отвергать такой жест заботы не хотелось — вдруг Хаус больше не предложит, если не оценить? — Давай. Хаус скрылся. Слышно было, как он снова ушлёпал куда-то, снова вернулся — как-то слишком быстро, — постоял немного и вновь ушёл. Чейзу подумалось, что нужно чуть больше времени, чтобы дойти до гостиной и обратно, тем более с его ногой. Когда он вылез из ванны, стало ясно, что ни в какую гостиную Хаус просто не ходил. На крышке унитаза аккуратной стопкой лежало белое полотенце и чистая футболка с шортами. Чейз оторопело уставился на них, не сразу сообразив, зачем они тут оказались. Он думал, Хаус спрашивает про его одежду — а на самом деле он предлагал свою? Чёрт… Конечно, Чейз надеялся, что Хаус не выпроводит его сразу. Даже в отелях они оставались вместе хотя бы на несколько часов. Но дать ему переодеться в свою одежду — это уже совсем другое. Ради пары часов нет смысла так заморачиваться. Неужели Хаус позволит ему остаться на ночь? Чейз быстро облачился в принесённые вещи и, протерев запотевшее зеркало, взглянул на себя. Жёлтая футболка с эмблемой пожарной службы — он уже не раз видел её на Хаусе, и смотреть на себя, помня, как она выглядывала из-под воротника его рубашки, было очень непривычно. Шорты — это то, чего Чейз не ожидал бы встретить в его гардеробе. Впрочем, теперь он их вряд ли носит — они бы открывали шрам. Наверное, эта вещь ещё из прошлой жизни. В гостиной Хауса не оказалось. Чейз отыскал свою футболку, поднял джинсы с пола и сложил всё это на спинку дивана. Хаус кашлянул в спальне — Чейз понял, что слегка опасается увидеть его. Каждый шаг, который они делали навстречу друг другу, был как будто шагом по тонкому льду. Можно дойти и встретиться на середине реки — а можно провалиться под воду и больше не всплыть. Никогда не знаешь, что будет, пока не шагнёшь: выдержит лёд или треснет. Поэтому всякое сближение заставляло сердце делать кульбит в животе. Чейз дошёл до спальни, и, прислонившись плечом к дверному косяку, стал разглядывать Хауса, развалившегося на кровати. Он тоже переоделся после душа и теперь лежал на животе, подложив руку под подушку, и мерно дышал, закрыв глаза. Сбитое одеяло бесформенным комом валялось у него в ногах. — Ты что, спишь? — шёпотом спросил Чейз, чтобы не будить его, если он и правда заснул. — Да, — ответил Хаус, не открывая глаз. — Сплю. Присоединяйся. — Нет уж, спасибо. А ночью ты что будешь делать? Ты же не уснёшь потом. — Пффф… кто вообще спит ночью? — Я?.. Хаус приоткрыл один глаз и хмыкнул: — Скукота. Чейз покачал головой и уселся на кровати подле него. — Серьезно, будешь спать? — Да. Все эти развлечения здорово выматывают, знаешь ли. — От чего ты там вымотался? — фыркнул Чейз. — Я за тебя сделал всю работу. — Ну, я сдерживался. Изо всех сил. — А что я буду делать, пока ты храпишь? — сдался Чейз. — Слушать эту музыку сфер? Не знаю… ляжешь под боком, как верный щенок, и будешь романтично хлопать глазами, любуясь, как я пускаю слюни на подушку? Чейз засмеялся. — Ловлю на слове. Без слюней на подушке я не играю. Хаус похлопал по матрасу рядом с собой, и Чейз послушно улёгся рядом, повернувшись к нему лицом и наблюдая, как подрагивают его ресницы. Прошла всего пара минут, и лоб его разгладился — он заснул.