Six Blade Knife

***

Квартира у Хауса как он сам — мрачноватая, но в ней хочется остаться. Порассматривать пластинки и книги на полках, заглянуть во все ящики, нажать клавишу рояля. Она вызывала какой-то детский азарт, словно Чейз пробрался в самую заброшенную часть бабушкиного сада и уверен, что непременно найдёт там дверь в волшебную страну, если проверит под каждым кустом. Чейз чувствовал себя неуместным здесь, словно уличный пёс в операционной. Своим присутствием он будто нарушил заведённые порядки и его вот-вот начнут выпроваживать, шикая, чтоб не мешал. Хаус встретил его без слов и без прикосновений — просто открыл дверь и посторонился, молча приглашая войти. Одной из вещей, которых у них не было, оказались приветствия. Не рабочие, когда они утром сталкиваются где-нибудь в больнице, а кругом сонм липких глаз, которым только дай повод за что-то зацепиться. И не вечерние, когда после больницы они врозь добираются до отеля, но теперь уже нет нужды здороваться — виделись же. Нет, вот такие, когда никто не смотрит, и можно было бы признаться, что рад видеть, или обнять, или прикоснуться губами к колючей щеке — таких приветствий у них не было. И Чейз не сказал, не обнял и не прикоснулся. Они впервые встретились так, и никаких протоколов на этот случай не обнаружилось. Чейз растерялся, не успел сообразить, а Хаус… кто знает, что у него в голове? Но он вообще всегда был выше условностей, с чего бы сегодня ему вдруг опускаться до них? Чейз окинул взглядом гостиную, в которой, на его вкус, недоставало светлых пятен. Рояль чёрного дерева — Чейзу сразу бросилось в глаза отсутствие даже пылинки на глянцевой крышке. Гитара на стене, диван — кожаный. Всё выглядело очень обжито, и каждый предмет, вплоть до подставки для тростей, явно имел свою цель и место, выбирался не просто так. Не то чтобы Чейз ожидал увидеть голые стены и разруху, но и такое внимание к обстановке тоже не предполагал. Как и сам Хаус, квартира его сначала огорошивала неприветливостью, а потом обнаруживала маленькие уютные штрихи на мрачном полотне. Дверь закрылась, оградив их от остального мира — Чейз обернулся на звук, и Хаус сразу как-то оказался на переднем плане, будто у камеры поменяли фокус, и всё окружающее размылось и стало фоном из нечётких цветных пятен. Мучительную секунду продлилась пауза. Они смотрели друг на друга и ничего не происходило. Затем Хаус, тяжело привалившись на здоровую ногу, оказался сзади и положил руки Чейзу на плечи, помогая снять куртку. Это было чем-то вроде традиции: Хаус помогал Чейзу одеваться после, но и раздеваться тоже — до. И всегда, когда они бывали вместе, подавал пиджак или пальто, или помогал снять, иногда шутя, что поухаживает за ним, как настоящий джентльмен. Сегодня он не пошутил, но и самого этого жеста Чейзу оказалось достаточно, чтобы нащупать почву под ногами. Это было что-то привычное и знакомое. Что-то только их. Пусть они оба неуклюжие идиоты, которые не могут сказать друг другу «здравствуй», но зато у них есть другие ритуалы, возможно, куда более ценные. Всё в порядке, всё так же, как и всегда. Просто чуть другое место. И чуть другие планы. Было кстати, что сегодня Чейз надел футболку вместо рубашки. Тёплые пальцы Хауса невесомо задели локоть и запястье, пока снимали куртку — у Чейза мурашки побежали по спине от этого случайного прикосновения, лишённого, против обыкновения, эротического подтекста. Хаус прикасался к нему всегда только во время секса — или намекая на секс, — и сегодня почти что впервые случилось иначе. И в этом чувствовалось что-то такое, что казалось важнее самых страстных поцелуев. Чейз подался назад, упираясь спиной в грудь Хауса, и, закрыв глаза, откинул голову ему на плечо. Он не удивился бы, если бы Хаус отстранился или оттолкнул его. В других обстоятельствах он и мечтать не смел бы о том, чтобы так настойчиво напрашиваться на нежность — но сегодня нужно было действовать решительно. У него только один шанс перевернуть всё с ног на голову, и осторожность в этом будет плохой помощницей. Хаус замешкался на мгновение, но всё же обнял его, не выпуская куртки. Пуговица немного впилась в ребро, когда он кольцом сомкнул руки у Чейза на груди, но Чейзу было всё равно — дыхание Хауса пощекотало висок, а потом сменилось мягким прикосновением губ. Чейз замер так, в его объятиях, расслабляясь, выдыхая от облегчения, пока не осмелел настолько, что сложил свои ладони поверх его рук — и взрыва не последовало. Хаус не взбрыкнул и не отстранился, а продолжил стоять, как стоял. Чейз вдыхал терпко-сладкий запах геля для душа и какой-то ещё, неуловимый, но привычно хаусовский, и ему стало как-то тепло, как под шерстяным пледом. Как глупо, что они никогда прежде так не делали. И как же он на самом деле скучал все эти дни… Как он мог жить и работать, не осознавая силы этой потребности? — Ну всё, хватит. — Хаус отстранился и легонько шлёпнул его по заднице, что было ему, вообще-то, несвойственно, и пошёл вешать куртку в шкаф. Долго возился с плечиками, со всей обстоятельностью повесил их, закрыл дверцу так, будто сдавал экзамен по правильному закрыванию шкафов; потом похромал на кухню, прокричав оттуда: — Выпить хочешь? Хотя неважно, я всё равно налью. — И принялся доставать стакан, скотч, лёд… Чейз смотрел на эту суету с недоверчивым удивлением. С ума сойти… Он что, нервничает? От этого почему-то стало чуточку легче. Если бы для Хауса их уговор ничего не значил, если бы это было просто выполнением условий — он бы не дёргался. Если ему не по себе — значит, не всё равно. Хаус с хрустом провернул крышку на бутылке — таким движением, будто сворачивал чью-то шею — и щедро плеснул в два стакана. Чейз заметил, что его стакан уже стоял на столе, сверкая на солнце янтарными бликами скотча на самом донышке. Видимо, Хаус уже пил до этого. Наполнив свой стакан, он выпил всё залпом и тут же налил снова. Чейз смотрел на его спину, на графитовую футболку с надписью «I don't give a f4сk this sh1t», на вену, вьющуюся по предплечью, и впервые поймал себя на мысли, что Хаус ему нравится — внешне. Нет, разумеется, Чейзу и прежде нравилась внешность некоторых парней. Правда, обычно это случалось до секса, и становилось его причиной, а не следствием. Чейз никогда прежде не влюблялся в мужчин. Это всегда были одноразовые связи, изредка — на две-три встречи. Потом что-то обязательно шло под откос: или ребятам, пригласившим его присоединиться, наскучивала его компания, или ему самому становилось тягостно от однообразия. Формат тройничка вряд ли предполагает развитие крепких и долгих отношений, а других опытов с мужчинами у него почти что не было. Лишь однажды, когда он только переехал в Америку и почувствовал вкус свободы, он познакомился с парнем в одном баре. Потом они несколько раз встречались, классно трахались, и Чейз так привязался к нему, что даже позвал на нормальное свидание. Тому парню его привязанность оказалась не нужна, так что он отошёл, сказав, что должен срочно позвонить, и не вернулся. Больше они не виделись. Чейз тосковал по нему ещё пару месяцев, но потом успешно переключился на симпатичную однокурсницу. Словом, обычно Чейз оценивал внешнюю привлекательность парней, одновременно с этим взвешивая, хочет ли он переспать с ними. И только с Хаусом всё случилось наоборот. Сначала Чейз вообще не думал о его внешности. Она была ему абсолютно не важна. Фантазии, захватившие Чейза когда-то, строились скорее на привычках Хауса и его характере, чем на чём-то ещё. Потом, когда они уже стали спать вместе, когда это стало случаться регулярно и вошло в привычку, Чейз поймал себя на мысли, что какие-то черты Хауса теперь вызывают у него неясное свербящее чувство за рёбрами. Особенно часто это случалось, если он невольно заглядывался на его руки, или шею, или поджатые в недовольстве губы. Сперва он думал, что Хаус так прочно стал ассоциироваться у него с удовольствием, что у него, как у собаки Павлова, выработалось что-то вроде условного рефлекса: «вижу Хауса — пускаю слюни, даже если корма мне не светит». Но прямо в эту секунду Чейз осознал, что дело плохо. Потому что Хаус, в его футболке и домашних штанах, стоял, оперевшись рукою о столешницу, пил свой скотч — и выглядел при этом охуительно красивым. Чейз залюбовался его фигурой, озарённой мягким закатным светом. Луч солнца, пробивавшийся в окно, золотил его волосы, закрашивая русым серебряную седину и рассыпаясь светлыми пятнами на его футболке. «Наверное, они тёплые, эти пятна», — подумал Чейз и сам не заметил, как оказался рядом и прижался щекой к одному из таких пятен над лопаткой. Хаус вздрогнул спиной, как пёс, привыкший к побоям вместо ласки, и замер, не двигаясь. Чейз почувствовал щекой, как напряглись его мышцы, как он весь сжался, и, не раздумывая, что делает, прикоснулся губами к спине, мягко целуя через ткань футболки — ему просто хотелось успокоить, нежностью удержать Хауса на месте, предостеречь от бегства. Он поднялся поцелуями выше, вдоль ярёмной вены, чувствуя биение крови, поцеловал за ухом. Аккуратно прикоснулся к лицу, поворачивая к себе, укололся пальцами о жёсткую щетину. Хаус не сопротивлялся — только молча смотрел на него с бурей неясных чувств в глубине глаз. Чейз захлебнулся ими и, поддавшись этому непреодолимому притяжению, втянул его в долгий и медленный поцелуй. Они целовались неторопливо, мягко. Чейз обхватил его лицо ладонями и прижался к нему всем телом, задыхаясь от затопившей его нежности, и целовал, пока не опьянел — то ли от самого поцелуя, то ли от вкуса скотча на его губах. Когда дыхание сбилось настолько, что стало жечь в груди, Чейз нехотя прервал поцелуй и уткнулся Хаусу в шею. Смотреть на него сейчас было страшно. То, что Чейз почувствовал во время этого поцелуя, оказалось таким искренним и неудержимым, и он так отчаянно старался поделиться этим, заразить, что не разгадать его чувств было невозможно. Чейз априори знал, что такое не рождается из одного. Только двое могут стать родителями этой зиготы. И Хаус не идиот, чтобы не понять того же. А поняв, что он сделает? Испугается и захочет всё разрушить? Или рискнёт ступить на эти неизведанные земли? Помедлив, Хаус обнял Чейза за шею, запустив пальцы в его волосы. В этом жесте было что-то тёплое и немного отеческое. Чейз улыбнулся, наслаждаясь трепетом, который поднялся в нём в ответ на эту близость. Они стояли неподвижно. Чейзу не хотелось нарушать мирную тишину, наконец установившуюся между ними. Он закрыл глаза. В мыслях стало спокойно и пусто, он ни о чём не думал и просто слушал сбитое дыхание Хауса и биение пульса под ухом. Где-то сто ударов. Волнуется? Когда дыхание Хауса успокоилось, но пульс не пришёл в норму, Чейз чуть отстранился. Казалось, они оба опасались реакции друг друга и неловкости, которая могла бы последовать — но, к счастью, не последовала. Чейз видел по лицу Хауса, что в душе его установился штиль. Он выглядел задумчивым и умиротворённым, будто прислушивался к чему-то внутри, но прислушивался без тревоги и сомнений, а с созидательным интересом, как прислушиваются к пению птиц или шуму дождя. Чейз вновь уловил звенящую хрупкость момента, как тогда, в душевой. Вновь между ними что-то протянулось, на этот раз более ощутимое, прочное. И Чейз был абсолютно счастлив проживать это. Хотелось взять Хауса за руку и потащить на улицу, под солнце, и вприпрыжку помчаться куда-то, и орать, не стесняясь прохожих, о том, что этот хмурый мужик заставляет его сердце заходиться от восторга — и пусть все знают о том, как же он сейчас счастлив. Чейз хихикнул, чувствуя себя немного идиотом, но ему так много было всего этого, разросшегося в нём, что обязательно захотелось поделиться с Хаусом — и плевать, что он будет морщиться от этой сентиментальной чепухи и показательно брыкаться. Пусть идёт к чёрту, потому что Чейз нуждался в том, чтобы как-то выразить всю нежность, которая переполняла его, переливаясь через край. Не дав Хаусу опомниться и запротестовать, он обхватил его лицо ладонями и принялся покрывать быстрыми поцелуями: губы, скулы, зажмуренные глаза… Хаус вновь замер, не двигаясь, словно окаменел, но Чейз как-то понимал, что теперь это уже не страх близости, а, скорее, отсутствие привычки отвечать на такое открытое проявление чувств. Рукой, лежавшей на его плече, Хаус вцепился в него, будто в поисках равновесия. Чейз перехватил его ладонь и стал продвигаться поцелуями от локтевого сгиба вниз, вдоль выпуклой срединной вены предплечья, пока не дошёл до запястья и не потёрся щекой о ладонь. Хаус рвано выдохнул и схватился за него другой рукой, за талию притягивая к себе. Чейз не сопротивлялся этому, но руки́ его не выпустил. Они оказались лицом к лицу, очень близко, и Чейз, глядя прямо в его глаза, осторожно прикоснулся губами к центру его ладони — со всей неторопливостью давая почувствовать, что именно он хочет сказать этим жестом. Хаус сглотнул и заморгал — понял. — Кажется, мне надо ещё выпить, — хрипло проговорил он и высвободился, чтобы налить себе ещё скотча. Кажется, это была капитуляция. Чейз хмыкнул и потянулся за своим стаканом, напоследок мазнув губами по его щеке. Пока что всё продвигалось лучше, чем он надеялся. Пользуясь случаем, Чейз побродил по гостиной, цедя скотч. Поизучал книги на полках: всего пара медицинских справочников, остальное — книги о музыке, искусстве и кино, классика литературы и несколько томов с названиями на других языках, о содержании которых Чейз мог только догадаться; поглядел на беспорядок на письменном столе: какие-то записи на больничных листах, нотная бумага с небрежными росчерками нот. Чейз встал над столом и склонил голову набок, рассматривая её. Он не умел играть, и эти росчерки ему мало что говорили, но было интересно взглянуть на почерк Хауса-музыканта, а не Хауса-врача. Чейз вспомнил, как он издевался над Кэмерон и её завитушкой в букве G, когда она попыталась подделать его подпись. Эх, видела бы она этот скрипичный ключ — непременно нашлась бы тогда с ответом. Чейз мельком взглянул в сторону Хауса — тот, прислонившись к столешнице, следил за ним, как хищник в засаде: не шевелясь, только провожая глазами. Кажется, эта бумажка с нотами была для него чем-то личным. Чейз знал, конечно, что Хаус любит музыку и играет сам. Но кроме этого знал совсем мало. Когда он начал играть? Где и как научился? Что ему нравится? И он что же, выходит, пишет музыку? — Это ты написал сам? — спросил он, указывая на листок. — Нет, что ты. Это же ниже моего достоинства. Мой переписчик писал за мной, — съязвил Хаус. Чейз глянул на него и коротко улыбнулся. Он уже усвоил, что шутки у Хауса — вроде цепных псов: защищают хозяина от опасности, и реальной, и мнимой. — Ты же понял, что я о другом. Мелодия, которую ты записал. Её автор — ты? Хаус поморщился: — Просто удачная импровизация. Помогает думать. Решил записать, чтобы не забыть. — Сыграешь? Хаус поднял брови и ответил, паясничая: — Если это — твоё желание… — томно приговорил он. Чейз рассмеялся: — Ты изворотливый жук, вот ты кто. Хаус пожал плечами, то ли говоря «какой есть», то ли сожалея, что не вышло сторговаться, и налил себе ещё скотча. Чейз обеспокоенно нахмурился. Это уже третий стакан. А сколько Хаус выпил до его прихода — как знать? Не много ли? Что он пытается заглушить? Тревога кольнула Чейза. Смысл его затеи был совсем не в принуждении. Он не озабоченный подросток, и вполне может обойтись и без минета. Просто ему показалось — и он был уверен, что не ошибся в этом, — что это отличный способ стать ближе. Выйти на качественно новый уровень доверия. Для них обоих — не только Хауса, но и самого Чейза. Обычно люди сближаются после того, как говорят друг другу о своих чувствах, о том, как они важны друг другу. Но с Хаусом такое не сработает, это ясно. Он говорит одно — а чувствует часто совсем другое. Но иногда дела могут сказать больше слов — и, на взгляд Чейза, сейчас был как раз такой случай. Но что, если Хаус на самом деле не хочет? Он ведь такая упрямая скотина, что ни за что не признается и лучше себя переломит, чем нарушит условия их сделки. Возможно, Чейзу стоит загадать другое желание? Он уже получил то, что хотел: оказался дома у Хауса, в совсем другой обстановке — и это уже дало плоды. Но если Хаус глушит скотч, чтоб только, не думая, сделать то, что нужно — надо остановить всё это. Он подошёл к Хаусу и, забрав его стакан, отпил из него. — У тебя же есть свой. Или ты как девчонка: будешь есть из моей тарелки и пить из моего стакана? — поддел Хаус, не попытавшись, тем не менее, помешать ему. — Мой стакан пуст. А может, я просто не хочу, чтобы тебе пришлось искать синенькие таблеточки, — пошутил Чейз. — С тобой у меня встанет даже в могиле, — заверил его Хаус в своей бесстыдной манере. Чейз против воли повёлся на этот грубоватый комплимент и зарделся. Они стояли близко, почти вплотную, и Чейз ощущал жар его тела даже через джинсы. Хотелось сорвать одежду и прижиматься кожа к коже. Мысли об этом распаляли, и член заинтересованно приподнялся — Хаус, конечно, почувствовал это. Как и Чейз почувствовал, что не одинок в своём возбуждении. Хаус подался вперёд с хищным огоньком в глазах, но Чейз остановил его, уперевшись стаканом ему в грудь — они должны были договорить. — Ты же знаешь, что можешь отказаться? Полиция нравов не заберёт тебя за отказ соблюсти условия пари. — О нет, ничего не выйдет. Это уничтожит мою гордость. Точнее, то, что от неё ещё осталось после моего позорного проигрыша, — ответил Хаус, закатывая глаза. Сделав ещё один обжигающий горло глоток, Чейз отставил опустевший стакан подальше. Потом, наклонившись, осторожно поцеловал Хауса, делясь вкусом скотча на губах. Хаус ответил, не пытаясь перехватить инициативу или углубить поцелуй — просто откликаясь на его прикосновения. — Я не хочу, чтобы ты делал что-то, что тебе не нравится. Я придумаю другое желание, если нужно, — прошептал Чейз. Хаус дёрнулся и повернул голову, прерывая поцелуй. Он словно хотел что-то сказать, но не мог выдавить из себя слова, только пыхтел недовольно. Чейз попытался поймать его взгляд, но он прятал глаза, рассматривая пол. — В чём дело? — Чейз сам не знал, почему шепчет, ведь они тут одни. Просто казалось, будто звук его голоса разрушит то доверие, которое сейчас могло установиться между ними. Хаус цокнул языком и, подняв глаза к потолку, процедил с такой натугой, словно каждое слово стоило ему не меньше тысячи баксов: — Я не знаю, нравится мне или нет. — В смысле? — опешил Чейз, отстраняясь. Хаус выглядел раздосадованным. — Я не особо пробовал. Чейз постарался сохранить максимально вежливое и невозмутимое лицо. Если он сейчас покажет хотя бы каплю удивления или насмешки — это точно будет конец. Хаус подставил ему живот, но любое неосторожное движение — и он укусит, а потом сбежит, рыча, и никогда больше не подпустит его к себе. — Ясно, — покивал Чейз, медленно прикасаясь к его руке, вцепившейся в столешницу до побелевших костяшек. — Но сейчас ты хочешь попробовать? Хаус промолчал, но лицо его приобрело такое по-мальчишески упрямое выражение, что Чейз не удержался и улыбнулся — до того это было мило. — Заткнись, — проворчал Хаус. — Я и так молчу. — Чейз примирительно поднял руки и встал рядом, тоже прислонившись к столешнице, плечом к плечу — вроде бы показывая, что он здесь, с ним, но и давая больше пространства. Они постояли в тишине. Чейз поглядывал на Хауса искоса, ожидая, что он скажет что-нибудь, но Хаус молчал. Чейз понял, что ему снова придётся делать первый шаг и, подумав, спросил: — Как это вообще возможно? Просто… Не пойми меня неправильно, но ты же чёртов профессор сексуальных наук. Как так вышло, что ты спал с парнями, наловчился дрочить так, что я за минуту кончаю, но при этом никогда не делал минет? Хаус, потянувшись, забрал их стаканы и пошёл к холодильнику за льдом. Чейз хотел было остановить его, но не стал, подумав, что сейчас не время для комментариев на этот счёт, и подождал ответа, наблюдая, как Хаус наливает им ещё по порции, делает глоток и прикрывает глаза. Чейзу показалось, что его слегка пошатывало, когда он шёл к холодильнику, но, когда речь идёт о человеке с хромотой, нельзя быть уверенным до конца. — Не могу сказать, что мне когда-нибудь сильно хотелось, — сказал наконец Хаус и вновь устроился рядом, уперевшись плечом в плечо Чейза. Чейз послушно принял свой стакан из его руки и тоже сделал глоток. Хаус продолжил: — Было пару раз, когда дело почти доходило до этого, но давно и… Короче, обычно рук хватало, чтобы завести или помочь кончить. Ты ведь сам только что сказал, что это отлично работает. — Да, я не жалуюсь, всё круто, конечно, — согласился Чейз. — Но… В смысле, цефалоспорины — тоже крутые антибиотики. Что не значит, что иногда неплохо бы попробовать и другие. — Если ты уверен, что знаешь, что именно нужно сделать с инфекцией, — возразил Хаус. — А ты не знаешь? — Мы всё ещё про антибиотики говорим? — Не юли. — Чейз слегка пихнул его плечом. — Я серьёзно. Хаус закатил глаза. — В теории — конечно знаю. На практике… На практике мне не хотелось проверять. — Он покачал головой и выпалил, досадливо поморщившись: — Чёрт, ты что, у Уилсона научился мне в душу по самую глотку залазить? — Что?.. Почему у Уилсона? — Чейз недоумённо взглянул на него, и неожиданное подозрение засвербело под ложечкой. Если они с Уилсоном… у меня же тогда просто нет никаких шансов. — Разве вы с ним?.. — Совсем больной? — возмутился Хаус. — Мы же друзья. Чейз выдохнул с облегчением — он сам не заметил, как напрягся. Теперь он пожалел, что спросил об этом — стало стыдно за свою подозрительность. — Да, ладно, прости. Просто ты сказал… и я подумал… — Погодика-ка! — Хаус прищурился. — Это что, была демо-версия сцены ревности? — Да нет, — Чейз фыркнул, стараясь принять беззаботный вид и не покраснеть. — Нет, конечно нет. — Ох чёрт. И правда сцена ревности! — Хаус выглядел таким довольным, словно только что получил пожизненное освобождение от часов в клинике. Чейз всё же покраснел и, морщась от досады, проговорил: — Отвали. Ты сам вчера был не лучше. — Уел, — хмыкнул Хаус, согласно кивнув. Они оба заполнили паузу глотками скотча. Чейз обычно не пил помногу, но сейчас как-то само собой вышло, что он вновь почти опустошил свой стакан. — Так, значит, для тебя это вроде как унизительно? — Чейз первым нарушил повисшую тишину. — Малыш прочитал книжки Фрейда? Я и оно, всё такое? — с издёвкой спросил Хаус и помотал головой. — Просто это уже что-то посерьёзнее, чем только секс. Но ты же для этого всё и затеял, м? — Он проговорил это скорее как утверждение, чем как вопрос, и добавил с иронией: — Так что придётся тебе немного побыть на моём месте и прочувствовать на себе, как бесят дилетанты. — Я могу подсказывать, что делать. Направлять и… Хаус тут же ощетинился: — Направлять ты никого не будешь, — резко прервал он. — И только попробуй хотя бы двинуть своей тощей задницей навстречу моему рту. — Она не тощая, и ты это отлично знаешь, — засмеялся Чейз, ничуть не обидевшись на это ребячество, и допил последний глоток скотча. — Не тощая, — согласился Хаус, с усмешкой глядя на него поверх своего стакана. — Но всё остальное я сказал серьёзно. — Да, капитан, — певуче проговорил Чейз, дразнясь, и подошёл ближе. — Пей свой скотч, — прошептал он, вновь прижимаясь к Хаусу всем телом, — а я пока тебя разогрею.