Злодей

      В один из дней Джон Дейви Харрис пропадает. Исчезает из их большого дома, нет даже следов его пребывания. Он уходит неизвестно куда, и Лололошке даже страшно подумать, куда именно двойник собрался? Ему думать страшно и о том, зачем тот ушел? Но мысли эти мимолетно сменяются другими, более яркими, точно молния рассекающая небо. Мысли эти о побеге сладостном. Мысли эти воют и кричат, что вот это его шанс. Что вот она открытая дверь! И Лололошка следует этому зову, наспех кидает все нужные вещи в рюкзак и вылетает из дома, да бежит куда глаза глядят. Что там бежит, по мирам скачет пока возможность такая есть. Лишь бы подальше оказаться, лишь бы глоток свободы сделать... и все потому что Джон пугает его невообразимо. Пугает эта его мрачная решимость в своих словах и поступках, взгляд этот безумный и мягкая улыбка, что направлена на него, на Лололошку. Этой улыбки не должно быть, думается мироходцу. Не по отношению к нему.       Эта улыбка странная, ему непонятная. Слишком уж нежная и ласковая, и от этого всего кишки в спазме сводит, потому что Лололошка все еще ничего не понимает.       Желал ли Джон его просто сломать? Уничтожить, как куклу фарфоровую, чтобы стал он таким же как он, сломленным? Желает ли Джон его страданий, что бы с тенью боли вспоминал каким раньше был? Желал ли он просто представления, главную роль которого Лололошке была отдана? Лололошка не знает, и знать честно не хочет. Лишь в одном уверен, что с Джоном ему оставаться нельзя. Ни в коем случае.       Когда он останавливается в одном из миров наконец таки, силы казалось бы иссякают полностью. Искра его неровно трепещет, точно соки из нее все выжали. Она тускло горит в его груди, холодом обдавая. И Лололошка понимает, что все, приехали. Больше он не может. Перемещения всегда выматывали его, а столь длительные перемещения и вовсе не оставляют после себя и капли сил.       Лололошка оглядывается, смотрит на поле белое, пушистым снежным покрывалом накрытое. Смотрит на деревья черные костлявые, на небо темное-темное, с тысячами маленьких звездочек-бабочек. И наконец вздохнуть полной грудью может морозный воздух, что легкие приятно жжет. А потом вздохнуть еще раз и еще, потому что кислородом, казалось бы, надышаться невозможно. Этим запахом одиночества, свободы. Потому что сейчас он один. Рядом нет никаких Джонов Дейви Харрисов, нет этих назойливых странных взглядов, обещаний хаоса и разрушений. Нет и прикосновений мягких, чего-то точно ожидающих. Есть только бесконечное белое поле и холод. И этого вполне достаточно.       Лололошка обживается в новом мире так же быстро как и в прежних мирах. Строит небольшой домик неподалеку от деревни, налаживает отношения с жителями. Даже умудряется соорудить парник, что бы овощи выращивать.       Лололошка живет обычной, жизнью, все так же помогая всем, кто просит его помощи. И этого всего тоже для него достаточно. Потому что помогать он действительно любит, отдушину в этом находит. Точно ради этого он и жил все время, точно ради помощи этой создан был. Лололошка не против. Ему нравится. И пусть иногда это было действительно сложно, особенно в дни, когда нужна минутка чтобы перевести дух, что бы просто остановиться и осмыслить все, союзники иногда не понимали этого. Оно и понятно. В каждом мире были свои проблемы, в каждом мире была своя личная трагедия. И Лололошка понимал это. Понимал и старался помочь с еще большей прытью.       Он все еще с нежностью вспоминает всех своих друзей, да и просто знакомых. Он все еще с тоской вспоминает миры прошлые. Но Лололошка уверен в том, что он никогда не жалел о жизни своей, о жертвах и падениях. Нет. Он сделал это раз и сделал бы еще столько же, зная что в конце придется вновь прощаться.       И прощания, к сожалению, самые болезненные.       И поэтому только одна мысль о разрушениях, о том хаосе, что устроил Джон в собственном мире, о жертвах этих несчастных — приводит его в ужас лютый. Потому что представить себе не может, как это взять и разрушить все, что строил, жизни чужие уничтожить. Как это так взять...и сжечь все дотла. Лололошка Джона не понимает и не желает понимать.       Потому что стоило только вечерами вспомнить о взгляде этом безумном, не по себе становится.       А ведь он мог быть таким же...       Дни идут мирно, Лололошка даже успевает расслабиться. Быть может его действительно не найдут? Все-таки прыжков он совершил достаточно, чтобы след запутать.       А потом однажды он идет в проруби рыбачить.       А потом однажды лед у проруби трескается, шатается, да под ногами его рушится. Лололошка охнуть не успевает не то что что-либо предпринять, лишь мысль в голове мимолетная успевает промелькнуть — тонуть он не любит. Терпеть это ощущение не может, когда легкие водой жгучей наполняются. Когда вода окружает ледяная, касаясь кожи, точно душа.       Лололошка успевает немногое: лишь к смерти своей приготовиться и подумать о том, как будет потом вещи свои из проруби доставать. И потому он совершенно точно не ожидал, почувствовать как руки чужие на талии его сомкнуться, упасть не позволяя. Спасший его оттягивает Лололошку от проруби дальше, и отпускает только тогда когда они и вовсе от озера отходят, на землю становясь. — Ах, и вот я снова тебя спас, красотка!— раздается знакомый веселый голос. Лололошка ежится, смотреть не хочет на двойника, но все таки поворачивается. Оглядывает того пристально, почти что испуганно. А Джон во всей красе стоит, в пальто белом длинном, в шарфе своем излюбленном черно-оранжевом и в шапке ушанке, такой же белой. — Что бы ты без меня делал а, красотка?— насмешливо журит его Джон, очки к носу приспуская, да взглядом не менее внимательным оглядывая. — Умер бы,— совершенно спокойно говорит Лололошка, даже не подумав. Да думать тут и не очем было, честное слово. Он бы действительно умер. В воде захлебнулся бы. А может и вовсе сердце не выдержало натиска холода и остановилось бы.       Лицо Джона сереет, точно преображается. Точно выражение фальшивое слетает обнажая перед собой суть его искаженную, разбитую. И выражение это мрачное, почти что злое. Лололошка дергается от такого. До этого никогда еще не видел чтобы лицо Джона было подобным, а теперь...вот же оно. — Точно, умер бы,—тускло говорит Джон, взглядом его прожигая.       А Лололошка между тем думает лишь о том, что должно быть предвидеть такой исход следовало. (Да быть может, глубоко в душе, знал Лололошка, что так и будет, просто надежда душу грела, надежда фантомное ощущение свободы еще большей давало.) Ибо Джон который ранее никогда от себя его не отпускал, вдруг сам уходит, совершенно точно зная, что Лололошка сидеть на месте не будет. И неужто это все был его план?-уныло думает Ло. А потом думает и о том, что все попытки сбежать тоже были прерваны еще тогда, в первые разы. Они и начаться то не успевали, как все пресекалось на корню. И теперь было страшно подумать насколько действительно силен был Джон совершая казалось бы невообразимое? — Ну что же, красавица моя, надеюсь свободой ты насладился. Но нам пора. — вновь звонко говорит двойник. А Лололошке лишь удивляться остается, как у того настроение быстро меняется. Джон за руку его хватает, за собой тянет, выбора не оставляя. —Ну и выбрал же ты, красотка, местечко. Нда, заморозить себя решил, так еще и меня в придачу? Ну так не пойдет. Нет-нет, не пойдет совершенно точно. — Так ты мог и не приходить,—вырывается у Лололошки. Джон тут же останавливается, замирает так на какие-то пары мгновений и не оборачиваясь говорит: — Ну как же я оставлю свою принцессу одну-одинешеньку. Не могу так,— и голос у него звенит натужно, почти на скрежет металла похожим становится.       Лололошка больше не говорит ничего, позволяет увести себя. Да и что ему еще остается?       Единственное, что его радовало — этих дней вполне хватило чтобы немного отдохнуть.

***

— Тебе разве не больно было, когда боги эти использовали тебя? Всякий раз игрались тобой, жизнью твоей, за ниточки дергали и заставляли решать ИХ проблемы?—певуче говорит Джон на плечи Лололошке ладонями давя, не позволяя подняться.       А Лололошка только и может, что сидеть на мягком бархатном стуле, неловко ерзая. Только и может, что оглядывать их теперь уже богатую, почти что роскошную кухню, с канделябрами и резной мебелью и откуда только всё взялось это в одночасье? Видимо так же как было у Джона всегда —по щелчку пальцев. Правда вкус у Джона Дейви Харриса так скажем с излишком. Да и он весь такой же ...с излишком. Слишком много в нём всего понамешано, что порой разглядеть что-либо почти невозможно. Ни чувств его скрытных не увидеть, ни правды все ещё не увидеть.       Лололошка на Джона всё так же боится смотреть. Хоть и понимает, что ему то он скорее всего ничего плохого не сделает. По крайней мере ещё ни разу не было такого, что бы двойник его словом резким обидел, или ударил. Нет, напротив, ласку дарил странную, пылкую. Нежность прикосновениями дарил, точно лелеял его. И это страшно. Потому что Лололошка действительно ощущает как мягче становится по отношению к двойнику... Только вот страх никуда тоже не уходит. Сильнее становится. —Зачем я тебе? —шёпотом практически онемевшими губами говорит Лололошка, чувствуя как руки плечи сжимают сильнее, но всё ещё не болезненно, просто крепко. —Я уже говорил тебе, красотка, неужели ты вновь " забыл"? Ай, ай, ай, какая жалость. Ну ничего я могу напомнить, мне не сложно. Особенно для тебя мне даже и не жалко повториться... Договорить Джон не успевает, Лололошка перебивает его: —Я помню что ты говорил в прошлый раз... Но я хочу знать, зачем ты держишь меня рядом? Зачем всё вот это?! — он неопределённо машет рукой, словно жестом этим можно было объяснить всё на свете. Но Джону, кажется, хватает.       Он наклоняется к его уху, дыханием горячим обдает кожу и Лололошка не смотря уже чувствует как улыбка ползёт по его губам, хитрая, зловещая. —Красотка, я просто не могу вынести мысль, что тебе разобьют сердце так же, как когда-то сделали это мне. "И тем не менее ты хочешь искоренить мою доброту"—думает Лололошка. —Я всё таки, как хороший друг, не могу позволить этого, понимаешь? Мы не были друзьями — хочет сказать Лололошка. —И всё потому, что я всё ещё дорожу тобой.       Ты моя альтернативная версия, мы не встречались раньше — и Лололошка почти воет в голос от бессилия. Потому что он совершенно не помнит Джона в своей жизни. Джона Дейви Харриса никогда не существовало в его жизни. Так почему же?       Когда чужие горячие губы мажут по его уху, Лололошка испуганно дёргается. Когда Джон смеётся звонко, дребезжаще, точно стекла бьются в их доме все разом, Лололошка напрягается. Когда Джон поднимает его подбородок, заставляя смотреть в красные, почти багровые глаза, Лололошка и вовсе задыхается...       Лололошка с криком поднимается в постели. Дышит тяжело, загнанно. И первое время не может понять где находится. И лишь тогда, когда сердце его успокаивается, а дыхание приходит в норму — он оглядывается.       Встречает Лололошку его собственная комната. Большая и такая же изысканная как весь этот Чёртов дом. Лололошка ещё раз вздыхает глубоко-глубоко. А в голове у него мысль бьёт шальная — это был просто сон. Жуткий, в своей правдивости, но всё ещё сон. Он облегченно выдыхает.       Но облегчение это быстро пропадает, когда двойник его входит в комнату предварительно постучавшись трижды.       Когда двойник появляется на пороге в том же белом идеально выглаженном костюме, аккуратно причесанный, и с подносом в руках - Лололошка тушуется. —Доброе утро, красотка. Как знал, что ты уже проснулся. Что за удача. —Он проходит вглубь комнаты, —решил сегодня тебя порадовать завтраком в постель, видишь какой я у тебя замечательный, прекрасный и полностью неотразимый, —он ставит поднос на стол, Лололошка краем глаза глядит на него. Еда выглядела довольно аппетитно.—Надеюсь тебе придеться по вкусу моя готовка. Но, признаюсь тебе по секрету, я очень старался произвести впечатление, —Джон Дейви Харрис поворачивает голову в его сторону. И глаза его горят таким же багрянцем. Этот взгляд был пронзительным, знакомым. Это взгляд подтверждает опасения Лололошки. Может ли быть такое что сон на самом деле не был сном? —Вчера у нас не сложился разговор, мне жаль, что я тебя так испугал, красотка. — На лице у Джона улыбка лукавая, но всё ещё мягкая. Только вот в глазах плещется что-то этакое. Непонятное для Лололошки. Но это что-то точно говорит ему, — то было не сном, и сном никогда не могло быть.

***

      Все вокруг дребезжит, звенит и точно воет. Земля горит, полыхает адским огнем, и Лололошка видит как этот огонь сжирает все на своем пути не оставляя после себя ничего. Лишь черную обугленную землю. Он видит как в воздухе дым клубится, темный мрачный. Он видит как небо краснеет, становясь похожим на кровь. Он видит тела людей, что землю вместо цветов усеивали. Он видит это все и ему становится до безобразия тошно.       Ноги у Лололошки слабеют, подкашиваются утягивая на землю и все тело сразу. Он о горячую землю ладонями опирается, обжигая их, да все еще вдохнуть не может нормально. Какой по счету это был мир? Сколько уже уничтожил Джон планет и вселенных? И сколько Лололошке терпеть этот ужас, кошмар на яву?       Разум у Лололошки шаткий, уже давно ослабший от пережитого горя. Потому что столько хаоса даже он не может вытерпеть. По щекам у него слезы текут горячие, глаза жгут неистово. Сколько все это будет продолжаться? Сколько же?       Лололошка дрожит. И дрожит еще больше, когда руки чужие холодные кожи касаются, помогают подняться. Он дрожит, когда эти руки его лицо поднимают и слезы осторожно вытирают. — Тише, красотка. Все хорошо. Все хорошо.       А Лололошке вдруг смеяться захотелось. Потому что ничерта не хорошо. Потому что он устал уже от этой череды бесконечных уничтожений. От Джона устал с его безумием болезненным. С его жаждой доказать Лололошке, что такое власть и страх. Он устал от понимания того, насколько же копия его сломана, насколько же разбита, потому что сейчас глядя в глаза красные он не видит ничего, кроме осколков. И Лололошка не выдерживает: — Ты хоть понимаешь, что у этих миров тоже была своя жизнь? Что у этих людей тоже были свои мечты и надежды? Что у этих людей, живущих здесь, тоже есть семья и люди, которыми они дорожат! Кто ты черт возьми такой, что позволяешь себе вершить чужие судьбы!?       Джон на мгновение застывает, хватку на Лололошке ослабевает, чем тот тут же пользуется, отходя на несколько шагов назад.       Лицо Джона меняется, мрачнеет. И это совершенно не нравится Ло. Потому что не на это он рассчитывал. Рассчитывал что хотя бы задуматься заставит, а не...       Когда Джон улыбается, натянутой точно струна улыбкой, мироходец обреченно понимает - нет, для этого человека действительно слишком поздно. Этот человек сломан окончательно, разбит, кажется, в дребезги.       Джон наклоняет голову на бок, руки в замок перед собой сцепливает и говорит нарочито ласковым тоном: — Ты все такой же добрый.       И у Лололошки по спине мурашки табунами бегут от взгляда мрачного холодного. От голоса этого елейного, сладкого. Он делает шаг назад, качая головой. Почему все так складывается? — Ты...зачем тебе все это?— голос у Ло дрожит и сам он тоже дрожит не меньше. Но вместо ответа на вопрос Джон говорит: — Эти миры забирали все то, что дорого мне...то, что дорого было тебе. Эти боги забирали все то, что было дорого нам обоим. Так почему я должен жалеть их всех, когда никто не протянул руку помощи мне? Когда единственное, что они сделали - сковали меня проклятьем последней воли, заставляя подчиняться всем их приказам? И Джон улыбается все так же. Лицо его и не меняется вовсе, пока он говорит. — Так почему же, красотка, ты все еще слишком добр к этим ничтожествам? Лололошка обводит взглядом сожженную землю, смотрит на небо уже почти черное и вздыхает, собираясь. — Потому что среди этих ничтожеств были мои друзья. — Но никто из этих друзей даже не подумал, чтобы пойти за тобой. — Верно,— Ло мягко улыбается, хватаясь трясущимися руками за край своей кофты,— но даже тогда они все еще мои друзья.       Джон Дейви Харрис застывает. Его глаза широко распахнуты...словно в удивлении. Да нет, это и было удивление неподдельное, самое настоящее! А потом Джон, откинув голову, смеется. Звонко, да надрывно. И земля под их ногами вторит его смеху, грохочет и обваливается. Джон делает шаг вперед. Земля под его ногами трещинами глубокими, размашистыми разрастается.       Джон делает шаг вперед и глаза у него горят ненавистью пылающей. Глаза его горят...чем-то еще непонятным для Лололошки. Джон Дейви Харрис делает шаг вперед...       И Лололошка открывает глаза, судорожно вдыхая. Его сердце бьется громко, гулко. По телу мурашки ледяные, да липкие бегут...       Это был просто сон, просто сон...страшный пугающий сон. Еще один... Дрожащей рукой он цепляется за мягкое, теплое одеяло. Это просто сон.       А потом он замечает Джона, сидящего на краю кровати, неподлалеку от него. Джона, у которого спина всегда прямая, гордая, теперь же сутулая. Джона у которого волосы растрепанные, лохматые, больше ненапоминающие те идельные шелковистые локоны. Джона на котором все тот же белоснежный костюм все такой же выглаженный лишь....Лололошка замечает, что рукав пиджака у него обугленный, черный.       Джона который держит его руку в своей холодной руке, поглаживая большим пальцем по костяшкам. Он видит Джона, который молчит.       Лололошка делает вздох судорожный, понимая — все это было не сон....вновь не сон же? Как такое может быть сном? — Я не понимаю тебя,— устало говорит Лололошка, переводя взгляд на окно, за которым солнце начинает проглядывать.— Зачем все это? Но Джон Дейви Харрис не отвечает. Всегда говорливый Джон Дейви Харрис молчит.       И Лололошка тоже больше не находится в словах. Слова в миг теряют весь смысл.       Потому что Джон Дейви Харрис все еще не выдает ни звука. Он лишь держит его руку в своей и больше не шевелится , и даже не смотрит на него. Комната постепенно наполняется золотистыми лучами. Но почему-то в этот момент всё пространство вокруг казалось черезвычайно мрачным и тоскливым.