Злодей

      Он наверное окончательно с ума сходит. Нет, уже сошёл. Потому что нервы больше не выдерживают. Потому что сам он больше не выдерживает. Ломается, трескается, да рвётся по швам.       Лололошка крепился. Правда пытался держаться на плаву. Но мысли настырные все лезли в голову. Давили и пульсировали там, болью отдавали острой, точно нож режущий.       И Лололошка сдался. Потому что больше не мог держаться.       Лололошке просто на просто нужна минута тишины. А потому, сейчас в его руках лезвие лежит острое. Оно блестит, почти сверкает в свете солнца. Это лезвие шанс на побег, шанс на спасение, хотя бы его ощущения придаёт.       Он глубоко вздыхает и больше не думая, подносит оружие к горлу, там где должна быть сонная артерия. Он не думает, потому что думать опасно. Джон может прийти в любой момент и план весь провалится. И Лололошка режет одним движением руки и тут же боль его сковывает острая, тянущая. Изо рта кровь течёт горячая. И Лололошка падает, с облегчением понимая, что вот она — свобода, вот она свобода, что тело его сковывает безжалостным холодом. Она охватывает его сущность, стискивая в костлявых объятьях. Она целует его в самую душу, горячими огненными губами, жжет и плавит.       Сознание его медленно ускользает, все меркнет перед глазами. И когда ему, кажется, что душа его совсем к грани прозрачной подходит — неподалёку раздаётся громкий хлопок.       Лололошка ощущает многое, и в тоже время не чувствует ничего. Он ощущает, как руки крепко хватаются за его тело, слышит возглас испуганный и безумный. Но Лололошке больше не страшно. Лололошка просто умирает. Он ощущает, пусть мимолётный, но долгожданный покой. Он знает прекрасно, не умрет. Воскреснет так же как воскресал ранее. Он понимает прекрасно всё это. Но сам факт этого мимолетного упокоения радует его. Сам факт того, что он сможет почувствовать что-то кроме страха и пустоты нарастающей прельщает его.       И Лололошка проваливаясь в пучины, не видит, как Джон глядит на него ещё более обезумевши, как рану пытается излечить магией своей, да не получается, потому что поздно слишком. Как руками дрожащими лицо его приподнимает. —Ну же, красотка, ты чего...—и голос не слышит, как дрожит истерично так, подавленно и надрывно, точно на скрипке играл новичек. —Ничего-ничего, всё хорошо, всё будет хорошо. — У Джона смешок нервный вырывается. Он подхватывает лёгкое тело на руки и из комнаты выбегает. —Я не могу вновь тебя потерять. ..       И всё это не слышал и не видел Лололошка.       Он был мёртв.       Он был в блаженном неведении того ада, что в душе другого разворачивался.

***

      После смерти тело всегда рыхлое, неповоротливое. Словно костей в нём нет. Так кожа, да органы. Сознание после смерти тоже зыбкое, неуловимое. Требуется как минимум некоторое время чтобы прийти в себя.       Когда восстанавливается слух. Лололошка слышит неспешное тиканье часов. Тик-так Тик-так Тик-так Смеются часы. Тик- так       И сердце начинает биться. Лололошка делает глубокий неспешный вдох, открывая глаза.       Его встречает знакомая комната. Голубые обои, окно с темно-синими бархатными шторами, распахнутыми настежь, пропуская солнечный свет. Вот неподалёку книжный шкаф, письменный стол. И вот Джон сидит, всё в том же белом костюме, лишь мятом немного. Вот Джон, что руками лицо закрыл и не шевелится.       И Лололошке даже сейчас его жаль становиться.       Но и себя жаль не меньше. Потому что то, что с ним стало сейчас... Не назвать прежней жизнью. Джон уничтожил его, как и обещал.       И тут двойник поднимает голову, смотрит прямо на него, покрасневшими глазами. Лололошка видит и лицо его бледное худое, почти что мёртвое. Наверное, такое же как и у него самого.       «Вот они— два мертвеца,» —истерично думает Лололошка, — «один другого краше.»       Джон сперва сидит неподвижно, а после срывается и в один прыжок у кровати на колени падает, да руку его в свои руки берёт, целует каждый палец, жаром обдавая. —О, красотка. Господи, я думал уже богам молиться начать, —он смеётся нарывно, истерично, —думал вновь потерял тебя. Как в тот раз. Переживал, что исчезнешь и больше я тебя не увижу. Зачем же ты так со мной? — и вновь жарким поцелуем припадает к руке.       Лололошка смотрит на всё это и не знает, что думать. Его чувства всё ещё глухи, неразличимы. А быть может всё виной то, что он недавно воскрес? После смерти всегда так...       Или причина в том, что теперь это его чувства — настоящие, мёртвые? —Чего ты хочешь? — шепотом говорит он, смотря как Джон тут же лицо поднимает, смотрит на него внимательно и всё ещё испуганно.       Джон мнётся какое-то время. И Лололошка наблюдает за тем как его лицо точно трескается, обнажая правду. Ту самую, что двойник от всех и в особенности от себя скрыть пытался. Но вот она это правда — потерянная, израненная, опустошенная. —Я просто желал, что бы ты был счаслив, что бы увидел, что есть жизнь вне спасений миров, что бы увидел, что боги тобой манипулируют. За ниточки дергали.       Лололошка безразлично отводит взгляд в сторону окна, усмехается пересохшими губами и говорит, так же отстранённо: —Но мне нравилось спасать миры, —говорит точно препечатывая. —Я знал, что боги мной заинтересованы лишь в корыстных целях, —говорит и режет словами сердце своё и чужое, — Но раз ты хочешь, счастья моего, —Лололошка наблюдает, как двойник напрягается, —То отпусти меня. Тем, что ты держишь меня рядом, счастья никому не приносит: ни тебе, ни мне. Мы оба несчастные, и теперь оба сломанные. И если ты желаешь мне счастье, Джон, отпусти меня из сердца своего и из жизни.       И двойник подскакивает, широко раскрыв глаза на него смотрит. И в глазах у него вспыхивает что-то ранее незнакомое. Быть может, неверие? Шок? Джон вновь к его руке тянется, дрожащей рукой сжимая крепко-крепко. —Нет, красотка. Ты не можешь оставить меня. Только не ты и не в этот раз. Я... Я не могу отпустить тебя. Нет, не в этот раз...       Лололошка не двигается, всё лежит трупом в мягкой постели. Глаза лишь прикрывает. И думает, когда же был прошлый раз? Когда же они виделись еще? —Джон, я тебя не помню.       И это было правдой. Никаких Джонов Дейви Харрисов не было в его памяти, до этого момента. Никаких двойников он и не помнит.       Когда Лололошка открывает глаза то видит двойника, что вновь нацепил на лицо своё маску наигранную, ещё более фальшивую, словно из осколков собранную и склеенную. Джон поднимается на ноги, наклоняется над ним, опираясь одной рукой о кровать, и губами своим прикасается к его губам. Целует горячо, пылко. Покусывает холодные губы и языком пытается в рот проникнуть. И Лололошка позволяет, ему, собственно говоря, всё равно.       Джон отстраняется лишь тогда, когда грудь у обоих начинает болеть от недостатка кислорода. Он отстраняется, облизывая покрасневшие губы, да смотрит на Лололошку всё таким же обезумевшим взглядом. —Красотка, пожалуйста. Всё что угодно, но не покидай меня. Я не вынесу этого. Прошу тебя, —руку на щеку кладёт, поглаживая большим пальцем кожу. —Я... Так долго искал тебя...       И Лололошка верит, правда верит. Только вот вопросов в голове больше. Почему его искали? Почему он ничего не помнит о двойнике своём? Почему черт возьми всё происходит так? Почему и Джон не спешит напоминать о прошлом этом неизвестном, точно ждёт чего-то? Только вот и сил на правду у Лололошки больше нет. Да что там на правду! У него нет сил на что-либо ещё! Он устал от всего этого дерьма. Потому что всё это не нормально. Вся эта любовь, если её так назвать можно, безумная, одержимая. Даром, что не держат взаперти в подвале каком и не причиняют физическую боль. Но всю эту любовь Лололошке тяжело принять. —Я не понимаю тебя, —вновь говорит Лололошка. —Я не могу понять тебя.       Лицо Джона бледнеет пуще, его руки начинают сильнее дрожать, и сам он вновь наклоняется ближе, осторожно поглаживая его шею, там где виднелся рубец от раны.       Лололошка вздыхает, смотря в тёмные-тёмные глаза. И понимает — его не отпустят. Эта мысль горькая, почти до дрожи невыносимая. Эта мысль причиняет ему так много боли, как двойнику причиняет боль мысль о том, что он мог умереть, покинуть его.       Всё это замкнутый круг.       Всё это всё ещё сюр.       И Лололошка бы рассмеялся, если бы в нём оставалось хоть сколько-то сил. Но вместо этого он говорит: —Тогда прекрати разрушать миры, прекрати причинять мне и себе боль...       И Джон смотрит на него устало, только во взгляде у него мелькает светлая тень. Точно искорка надежды. Глаза его из красных, почти багровых становятся, оранжевыми, яркими. —Клянусь тебе, я больше не причиню тебе такой боли, —и вновь целует руку, всё тем же долгим и жарким поцелуем. —Клянусь тебе, я больше не буду разрушать миры. Только не покидай меня вновь.— И вновь припадает к руке, целуя её.       Лололошка снова отводит взгляд, в окно смотря. Это всё ещё не нормально. Это всё приближает его к Стокгольмскому синдрому. Но это также единственный шанс обрести хотя бы подобие спокойной жизни. Жизни, где нет нервотрепки и страха. Жизни, где есть иллюзия этой нормальной привычной ему жизни.