Злодей

      Он думал, что его жизнь будет такой же...       Он думал, что и он сам будет таким же, как Дейв.       И Лололошка правда старался. Пытался помочь всем на радость наставника. И это действительно помогало... Постепенно, со временем Лололошка начал ощущать лёгкость, небольшую, сперва и незаметную. Но так было сперва... И так казалось вначале. —Лололошка, ты не можешь стать похожим на... Твоего двойника. Потому что нельзя стать кем-то. В мире никогда не бывает двух совершенно одинаковых людей,—однажды сказал наставник.       Тогда Лололошка насупился и уперто подумал, что очень даже сможет стать похожим на Дейва.       Что наставник не прав... Что он не рад его исцелению постепенному и медленному. Но всё-таки исцелению. —Лололошка, Ты не пойми меня неправильно, —заметив его взгляд, продолжил наставник, тяжело вздохнув, — я рад, что тебе стало легче. Правда рад. Но пойми, твоё стремление стать кем-то кем ты не являешься... Нерационально. Как бы ты не старался... Боюсь это может стать тебе только во вред.       Но Лололошка был всё ещё упертым или стал таковым после путешествия, кто знает. А потому категорически не соглашался с наставником.       Потому что образ Дейва... С мягкой яркой улыбкой, с волосами блестящими на солнце, мелькает перед его глазами, точно маяк. К этому маяку ему хочется тянуться, испытать то же тепло вновь. Ощутить это тепло на кончиках пальцев, ласковое, нежное. Пусть и мимолётное, но тепло.       Тогда он думал о Дейве, как о светиле неком. Как об образе идеальном.       И таким как Дейв хотелось быть, жить его же жизнью полную свободы.       Так думал он тогда.       Но время шло, он спасал миры, находил множество новых знакомых и пытался жить той сказочной, чудесной жизнью... Он проходил множество испытаний и постепенно ужас лаборатории действительно отходил на второй план, почти исчезал в дымке смутных воспоминаний. Исчезал для того, что бы это воспоминание сменилось другим чувством скрежечущим о ткани, щекочущим лёгкие. Чувство то было столь мерзким и неприятным, столь ядовитым, что мозг Лололошки не мог выносить его.       Потому что со временем он понял кое-что очень важное — люди раздражают его своей глупостью, своей ничтожностью, своими глупыми идеалами и даже порой просто своим существованием. Нет, не все. Конечно же не все. Были и те, кто ему нравился; кто интриговал его сущность; кто дарил азарт от встреч. Были такие люди... Но так же были и предатели. Гнилые существа, совершенно трусливые и никчемные.       Ему казалось, он сможет выстоять после всего. Сможет выстоять против глупости, против тяжёлых заданий и эгоизма людей, которые не могли сказать ему даже обычное спасибо за спасение их шкур, они могли лишь смотреть пристально, да самодовольно. Он не мог пережить предательства, потому что они въедались в его сердце, ранили и резали его на мелкие кусочки.       И Боги тоже были не исключением. Боги были ещё хуже. Они лишь пользовались им. Лололошка был просто куклой, которой игрались боги. Куклой, которой могли управлять эти самые боги. Никчемные боги, которые и могли сваливать свои проблемы на других.       Но даже тогда он мог лишь думать о Дейве. Как он справлялся с этим всем? Почему он мог продолжать улыбаться так искренне и ярко?       Почему он, Лололошка больше не может выдавить из себя ни одну эмоцию, ни одно связаное чувство. Лишь комок спутанных ощущений. Почему лицо его в зеркале искажает какая-то раздробленная эмоция, совершенно уродливая? Почему эта эмоция так живо отражает его внутренние чувства. Точно такие же уродливые и неказистые, совершенно шершавые. В этих чувствах не было ничего красивого, ничего, тем более, поэтичного, ничего тёплого и родного.       Но Лололошка шёл дальше, стремительным шагом старался приблизиться к цели. И надежда в груди его о полном выздоровление всё ещё сияла маленьким, почти тусклым огоньком.       А потому ушёл наставник...       И Лололошка остался один на один со своим изуродованным нутром. Со своими гнилыми мыслями и чувствами.       Потому что любить мир, столь рьяно, как Дейв у него не получалось. Мир ломал Лололошку, дробил его душу на части.       Забытие—ломало не меньше.       Потому что возвращаясь в старый мир, к своим старым близким знакомым он не ощущал тех же эмоций, что были раньше. Того же тепла, той же лёгкости. Он смотрел на лица знакомые и в тоже время чужие и не ощущал ничего.       И тогда он мог думать лишь о том, почему вообще в нём такие чувства роются, живут и гниют в его душе? Почему эти люди некогда родные и знакомые, смотрят на него как на чужого? Почему они не узнают его, да отрицают его существование? Словно бы не он помогал им, не он спас их и не он был всё то время рядом... А кто-то другой.       Почему же у Дейва выходило все так легко и просто? Прочему он был столь счастлив перед лицом опасности, столь спокоен перед лицом смерти? Почему он думал о всех кроме себя в первую очередь?       И почему сам Лололошка не может ощущать того же в своём сердце?       И впору бы ненавидеть Дейва. Впору проклинать его существование, завидовать ему чёрной завистью. За то, что у него получается всё так хорошо, всё так слаженно. За то, что в воспоминаниях его спокойное лицо отдаёт болью тянущей, тоской этой противно-гнилой?       Но Дейва ненавидеть не получалось. Да и не получилось бы никогда в жизни, потому что даже столетия спустя Дейв был самым лучшим его воспоминанием, всё ещё единственным ориентиром, никогда не гаснущим. К образу Дейва хотелось тянуться, прижаться к его огню пылающему, жаркому и сгореть заживо.       И тогда Лололошка понял—он сломан.       А после понял и Он, что Лололошки то больше нет, его переломанное тело валяется в углу его сознания. Лололошка — мёртв. И это правда.       На его место приходит Джон Дейви Харрис. Человек,что пережил прошлое, но хранящий в сердце своём воспоминания о копии. Человек, что пережил прошлое и сломался. Человек, который не смог стать до конца свободным.       И как же был прав тогда наставник, когда говорил, что стремление это причинит ему лишь боль. Что не сможет Лололошка стать чей-то копией, что не сможет он пойти по стопам своей другой версии. Просто потому что у каждого свой путь, просто потому что не может быть двух совершенно одинаковых созданий.       Просто потому что Дейв действительно его Идеальный образ, даже по сей день.       Но этим образом он никогда не сможет стать. Этот образ он только и сможет лелеять в своей памяти.       И быть может так же были правы и другие люди, видящие его со стороны, когда говорили, что он самолюбив до беспамятства. Потому что сейчас Джон мог с лёгкостью с этим согласиться. Потому что всё верно—он любит себя до ужаса.       А также он привязан к Дейву, к воспоминаниям о нём, до боли в сердце.       Когда он встречает его версию Оракула и Агаты в его сердце нет более тех отголосков нежных чувств. Тогда люди для него не более чем пешки, которыми можно поиграться.       Оракул и Агата тут такие же, на удивление такие же. Только вот смотрели они на него не так, как смотрели на Дейва, с нежностью и любовью, а со страхом, с настороженностью. —Тебе стоит отпустить прошлое... И человека из него. Иначе будущее ждёт вас очень печальное, —сказал Оракул тогда.       Джон лишь усмехнулся, его глаза за стёклами чёрных очков недобро блеснули: —Ах, вот оно как. Думаю ты пригодишься мне, мой дорогой пророк.       Оракул и Агата лишь побледнели и попятились назад.       Агата и Оракул в его мире—боялись его. Они не могли его любить, не могли принять его.       И это лишь показывало то, что с Дейвом они всё же совершенно разные.       То что как бы Лололошка в своё время не пытался стать похожим на Дейва ничто не получилось. Он проиграл... Он сломлен и уничтожен.       Наставник всё ещё видел больше. Наставник всегда был прав.       Как бы не было больно это сознавать.       Но почему то за это наставника было проще ненавидеть, чем его копию.       Почему то копию его ненавидеть всё так же не получалось.       И мир погрузился во мрак.       Тогда на сцену вышло бедствие, жестокое, жаждущее силы и власти, бедствие всё ещё сломленное, а оттого извращённое в своей жестокости.       На сцену вышел Хаос, ибо тогда его рассудок погряз в пучине из страхов и безумия.

***

      Дейв всё так же посещал его сны, всё так же он видел те тёплые улыбки, ласковые руки. И голос он слышал звонкий, с не менее звонким смехом. —Когда-нибуль тебе станет лучше, —говорит видение из сна, осторожно кладя руку на плечо. —Ло, пойдём потанцуем?! —Попробуй вот этот салат, он великолепный. Это особенное блюдо Агаты. Ах, как бы я не просил, она так и не рассказала его секрет,—говорил Дейв накладывая ему побольше. —Эти Барсы такие были красивые! Я еле сдержаться чтобы не погладить их! —Ло!...       Образ Дейва никогда не отпускал: ни его сознание, ни его душу.       Этот образ давно въелся в его сердце, что клешнями не оттащить. Это сумасшедшая, совершенно ненормальная привязанность...       А потому он желал увидеть его вновь, ощутить то, что он ощущал ранее. Убедиться в своих сокрытых глубокого в душе мыслях и чувствах.       Потому что не мог и Дейв за столько времени остаться всё таким же? Не мог же он быть таковым, как и прежде, как в тех самых воспоминаниях?       Но реальность оказалась совершенно оглушительной, совершенно умопомрачающей. Потому, когда он увидел Дейва вновь, сердце его замерло, почти заледенело. И он сам точно обомлел, умер и воскрес.       Потому что Дейв, серьёзный, почти что безэмоциональный Дейв был почему-то всё таким же трепетным и нежным. Дейв, лицо которого выражало минимум эмоций, был всё таким же понимающим и добрым. А уж эти крошечные мелькающие улыбки! А эти глаза сияющие от азарта и восхищения!       Джон наблюдал за копией своей остервенело, вглядывался в каждый его мускул на лице, прослеживал всякое движение, дабы узреть ту крохотную трещину. Трещину, что показала бы насколько они всё-таки похожи. Трещину, что объединяла бы их существо.       Но Дейв казался всё таким же... Таким же прекрасным, как в его воспоминаниях       Таким же жертвенным ради друзей и близких.       Но Дейв... Глубоко в своей душе Джон был рад, что его мысли не подтвердились, что он всё так же не смог найти эту брешь сломленную в идеальном фасаде, что Дейв всё такой же, как прежде. Да, уставший, вымотанный жизнью, но всё такой же... Чудесный и добрый.       Но наблюдений ему никогда не хватало. Ему нужно было ощутить это же тепло самолично, прикосновение мимолётное, нежное и тёплое.       Ему нужно было сблизиться с Дейвом... Привязать себя ещё ближе к нему, так чтобы души переплетались, так что бы то и это чудесное воспоминание никогда из его памяти не уходили, силы придавали.       Это безумие... Он понимал.        Но поделать ничего с собой не мог. Просто потому что только лишь глядя на лицо копии весь бушующий шторм мгновенно успокаивался, утихал и умирал тут же. Всё в нём горящее ненавистью и злобой, исчезало, растворялось в чём-то теплом и нежном... В его памяти.

***

—Дейви, очень рад, что ты принял моё приглашение на свидание. Ах, я такое запланировал, что бы этот день был незабываемым! —он театрально кланяется, осторожно берёт чужую ледяную руку и мимолётно целует кончики пальцев.       Дейв замирает, пораженно глядя в его глаза. —Ты ведешь себя странно, Винс. Что-то случилось? —его голос спокоен, на первый взгляд даже холоден, но Он слышит в нём нотки беспокойства. Тепло тут же разливается по его телу патокой, это тепло струится в его сердце наполняя его до краёв. Это то тепло по которому он скучал столь долго и отчаянно.       На его лице — лице Винса появляется широкая улыбка. —Я просто слишком рад встречи с тобой, Дейви. После спасения империи, ты совсем стал занятым. Совсем у тебя не было времени на меня, твоего верного друга. Ну всё-всё. У нас нет времени. Пойдём! — хватать за руку, сразу ведя его куда-то вперёд.       И если Дейв поначалу и будет смотреть на него пристально и подозрительно, то после успокоившись примет его возбуждённое поведение, как данность. Всё-таки Кавински никогда не был совсем нормальным человеком, а от того его чудачества вполне объяснимы структурой характера.       Единственное, чего не знал тогда Дейв, того, что Кавински давным-давно уже нет в этом мире, есть лишь тот, кто заменил его.       Сам Джон лишь может наслаждаться теплом давно забытым и ласковым, только и может, что блаженно вздыхать, ощущая чужую руку в своей хватке. Он всё ещё так скучал по этим сладостным ощущениям.       И пусть привязанность Дейва ненастоящая, не направленная именно на самого Джона, а на совершенно другого человека. Пусть эта привязанность — ложь. Но только так Джон мог узреть всю ту нежность в чужих глазах и действиях, не выдав себя заранее. Ему то и нужно было, что только взглянуть на Дейва, хоть один раз встретиться с ним. И пусть этой встречи ему оказалось недостаточно. Напротив, она разожгла в нем ещё больше жажды быть рядом с вечно прекрасной копией.       Потому что Дейв никогда не менялся.... В то время, как он сам тысячи раз сломлен и переломлен и это восхищало его, пленяло и манило.       Но он не может заставить себя уйти наконец из жизни двойника. Не может даже мысли допустить, что вот он покинет его. А потому он эгоистично продолжает изображать совершенно другого человека, продолжает наслаждаться этими лучами и тонкими полупрозрачными улыбками на остром бледном лице, прикосновениями осторожными и лёгкими, как перо.       Дейв пленяет его точно так же, как и раньше, будучи совсем безликим и холодным. Потому что его холодность только внешняя, в то время, как сам он, всё такой же до невозможности ласковый в душе. —Я думаю, нам скоро придётся расстаться, Винс, —говорит он, поглаживая его по волосам, осторожно расчесывая их пальцами. —Ты куда-то собрался уходить, Дейвии? —Джон щурится, смотрит на спокойное лицо в ожидании ответа.       Дейв слабо улыбается, наклоняется ниже и быстро мажет губами по его лбу, отчего он на мгновение замирает, получая на это смешок мироходца. —Ты ведешь себя так, словно мы не целовались никогда.       Джон напрягается, натягивает на губы искусную, лукавую улыбку, и тянется руками за Дейвом, заставляя его нагнуться ниже после чего тут же целует глубоко, жарко, но всё так же не менее нежно. Тепло чужих губ отдаётся дрожью по всему телу и Джон упивается этим ощущением, записывает его на подкорке сознания. Пытаясь перебить этим ощущением ту горечь от осознания чужих слов— у Дейва был кто-то другой, кого он очень сильно любил. И какого будет ему узнать о том, что человека этого больше нет? Неужели он самолично причинит боль двойнику? От этих мыслей становится совершенно тоскливо и невыносимо...       А после он вспоминает о словах Дейва... Скоро тот уходит. И вместе с этой мыслью приходит облегчение, небольшое, но облегчение, потому что и ложь его не должна вскрыться никогда. А до тех пор он будет стараться отыгрывать эту роль как можно старательнее.       Они отстраняются, тяжело дыша. Лицо Дейва порозовело приятным румянцем. А глаза не скрытые очками, заблестели.       Джон же, смотря на всё это, лишь удивлённо подумал, а собственно почему всё переросло в эти чувства... Любовные, сокровенные и личные? Почему вдруг он начал испытывать столь яркие чувства к своему двойнику? Разве раньше они были такими жадными? Разве раньше, ещё в его юности, не испытывал он только бесконечную благодарность за спасение и восхищение столь же бесконечное? Но теперь всё это смешалось, объединялось в что-то иное. И поцелуй этот был тому доказательством.       А потом в один из мирных дней случается страшное. Он только и помнит что шум толпы, обеспокоенно зовущей Комиссара. Только и помнит, как пробирался сквозь людей вперёд к лежащему на земле телу. Только и помнит Дейва испачканного в крови, с разможенной по асфальту головой, и его белёсые пустые глаза, не выражающие ничего.       Он помнил, как дрожали его руки тогда, помнил, как осторожно он прижимал чужое тело к себе и слушал небьющееся сердце. Дыхания у Дейва тоже, к слову, не было. Он был мёртв.       В это горе он не мог поверить, это горе после всё терзало его душу. Оно выжигало все его чувства. Это горе стало его постоянно константой по прошествию остальных столетий. Бесконечной неизменной.       Пока однажды в одном из видений Оракула не появился Он. Пока однажды не услышал Джон о скорой их встрече. И это известие к ужасу Оракула, вдохновило в него жизнь, новый прилив азарта и ненависти к миру.       И он принялся искать вновь. Точно так же, как и искал тогда.       Лишь с одним отличием, теперь этот Джон Дейви Харрис был слишком силён, не гнушаясь забирать силы других богов, разрушая их царства. Теперь этот Джон Дейви Харрис был слишком безумен, чтобы хоть раз остановиться , чтобы подумать.       Потому что теперь ничто не имело смысла.       Он же сломанный. Какой для него может быть смысл вообще?       Кроме одного...

***

      Но теперь найдя Дейва... Ло, вместе с радостью и облегчением он ощутил тоску, ещё более убийственную. Потому что Ло боялся его, не мог выкинуть из своей головы стремление спасти всех, не мог признать Джона. А что самое главное он просто напросто не помнил его...       Да вот только, когда вспомнил ... Легче не стало.       А потому Джон и решился на отчаянный шаг. Решился на мгновенние отправить Лололошку к своим родным друзьям, дабы облегчить его горе великое, терзанья жестокие неумолимые... И что бы самому убедиться в мыслях своих пагубных.       Он не всесилен в другой вселенной, но всё ещё не слаб, а потому открыть портал в другую реальность, было не то чтобы тяжело, но достотачнл муторно. Но что не сделаешь ради своей влюблённости?       Только вот то, что увидел Джон поразило его. Потому что там, окружённый друзьями, в их маленьком домике, угасающий свет Дейва вернулся, воспылал с новой силой. Потому что там, Лололошка вновь улыбался, столь ярко и тепло, как более не улыбался ему. И это заставило сердце Джона болезненно сжаться.       Быть может привязанность его действительно ненормальная? Быть может, ему действительно стоит отпустить Дейва?       Но от одной мысли об одиночестве, ему становится совершенно тоскливо. Совершенно невыносимо.       Но смотря на блестящие глаза, не скрытые очками он вновь ощущает своё бессилие.       Потому что даже с памятью Ло не может его понять.       Даже с памятью Ло не может точно так же улыбнуться ему, как им.       Но отпустить Джон двойника все еще не может, слишком привязался... Привязал себя к нему ещё крепче сам того не ведая, а быть может, и привязал он себя нарочно. —Если бы мы не встретились...ты бы не стал таким,— вновь говорит Дейв и эти слова для Джона точно ведро ледяной воды, так же как и в первый раз. Но теперь отчего-то они кажутся ещё более болезненными и более жестокими.       Эти слова оглушают его.       "Если бы они не встретились. " ... Было бы Дейву лучше от того?       Эти слова заседают в его голове на долгое время. Не отпускают ночами, заставляют прокручивать их по сотни раз на дню...       Но даже тогда отпустить Джон всё ещё не мог...       Не мог...       Дни шли, и он думал, что ему обязательно станет лучше, что и сам Дейв наконец проникнется какой никакой симпатией к нему. Хотя бы будет считать его кем-то вроде друга. Ему не важно кем.       И Дейв действительно старался, пытался шансы ему давать так же доблестно и неустанно. Пытался на контакт с ним идти, пусть сперва и неохотно, всё ещё страшась и опасаясь его.       Но это было всё не то... Потому что боль никуда не уходила: ни боль Дейва ни боль Джона. Они мучались оба от этой давней привязанности...       Мучался и Дейв от жалости к нему. Джон видел эту жалость вязкую в его тёмных безжизненных глазах. Эта жалость перекрывала ему кислород, проникала в остатки души, отравляя её.       Потому что жалость —не то, чего желал ощутить Джон.       Но вот она, пронизывает каждое движение Дейва, каждое его слово и даже взгляд.       Это становится невыносимо.       И тогда он решается, с болью в сердце отрывает эту решимость, потому что возможно действительно иного выхода нет. Возможно, действительно было бы лучше если бы они не встретились. Тогда бы Ло не стал так мучаться от воспоминаний и ужаса, тогда бы и сам Джон не мучался от своей привязанности... Теперь уже совершенно отчётливо ясно — ненормальной. Слишком навязчивой. —Выпей, —пусто говорит он, заходящему на кухню Лололошке.       Тот замирает, подозрительно щурится переводя взгляд с Джона на скан в его руках. —Что это?—голос Ло хрипит, он осторожно подходит ближе, останавливаясь в одном шаге от двойника.       Джон на мгновение замирает, поджимает дрожащие губы, а после резко выдыхает, прикрывая глаза: —Возможно ты был прав, красотка, когда говорил, что если бы мы не встречались, наши жизни были бы лучше, —он нервно бьёт по стакану ногтями и всё так же не смотрит на Лололошку. —Я могу сделать так, что и ты, и я забудем наши встречи. Забудем всё, что связывало нас. Стереть эти воспоминания не только из наших жизней но и из жизней тех, кто видел нас вместе. И тем самым я сотру нашу встречу с лица земли. —Но... Это невозможно, —голос Ло дрогнул, он сам обессиленно присел на стул, устало смотря на Джона.       Джон же вздохнул, слабо улыбнувшись и совершенно неестественно хрипло посмеявшись : —Красотка, не забывай, я впитал в себя силы множества богов, и разрушил немало. Я и сам практически бог. Мне подвластно всё это. Не спорю, даже для меня всё это будет нелегко, но тем не менее возможно. Ну и, скажу откровенно, у меня есть один еще более могущественный помошник, который хорошенько мне задолжал в прошлом. Он тоже поможет. Просто выпей этот раствор, дабы было не так больно. —А ты? —Я? — он удивлённо вскидывает брови, встречаясь с обеспокоенным взглядом двойника, — я лишу себя воспоминаний сразу же после тебя. Не волнуйся, я не собираюсь обманывать тебя, красотка. Не после того... Сколько боли тебе пришлось пережить... Мне и правда жаль.       Он наблюдает, как Лололошка нерешительно берёт стакан в руки, как поглядывает в его содержимое, как настороженно и обеспокоенно смотрит на самого Джона этим же жалостливым, болезненным взглядом. Но на этот раз Джон взгляда не отводит, продолжает смотреть так же пристально.       Лололошка глубоко вдыхает и залпом проглатывает все содержимое.       Джон тоже глубоко вдыхает, концентрируя свою энергию. Она дребезжит по пространству, переходит в кончикт его пальцев, отдавая такой же дрожью. Энергия, вибрирует и давит. И проходят мучительные мгновения. Прежде чем мир наконец таки изменится, он ощущает эти изменения и в своей душе: —Я надеюсь, ты будешь счастлив, —последнее, что слышит Джон, прежде чем Лололошка растворяется в дымке золотого тумана.       Он остаётся один. Его сердце сжимается от боли.       По щеке Джона скатывается последняя горючая слеза, прежде чем магия захватывает и его сознание стирая все, что было связано с Дейвом. Его разум полыхает в агонии от безумной боли. Последнее, что он успевает подумать, что он заслужил это.       Когда в следующий раз он открывает глаза, то воспоминаний о каком-то там Дейве у него нет.       Когда после он открывает глаза, Джон Дейви Харрис ощущает себя ужасно уставшим. —Возможно путь разрушений, был плохим вариантом, —рассуждает он, откинувшись на спинку стула, — с чего вообще мне взбрело в голову уничтожать ? Нда, наставник явно был бы мной недоволен, —он хрипло смеётся, резво поднимается и пританцовывая направляется прочь из кухни.       Джон Дейви Харрис не помнит ничего.       Но у него всё ещё было такое чувство, что он забыл, что-то очень важное.       Джон вновь жмёт плечами, направляясь прочь из дома. Эта неделя была слишком насыщенной, ему нужно проветрить мозги. И возможно составить план по переосмыслению своей жизни. Бесцельно разрушать оказывается ещё более утомительно.       Только вот, когда он в следующий раз, обнаружит комнату в голубых тонах, со шкафом полную различной одежды, в белых и синих цветах, он только и сможет удивлённо выдохнуть: —Батюшки, это я что решил стиль сменить? Уф. Нет уж, голубой мне явно не пойдёт. Слишком спокойный цвет.       И время вновь возобновляет свой ход.       Больше нет места для боли и раскаянья. Есть только зыбкое настоящее.