Ибо я согрешил

В посмертии воздух, или та неопределённость, что заменяла его, ощущалась при вдохе, как раскалённая патока, а при выдохе — как морозное дуновение в хвойном лесу. Поначалу Мастеру было трудно адаптироваться в мире были, каждый шаг ощущался, словно поступь в болоте, все ощущения тонкой материи, что была его телом, стали до предела обострены. Писатель не мог уснуть, ведь теперь он во сне не нуждался, но привычка, которая точно была дана не свыше, заставляла его вновь ложиться в постель, надеясь, наконец, уснуть хоть на пару мгновений. И вскоре у него это стало получаться. Мужчина адаптировался к недействительной действительности и даже стал потихоньку расслабляться и получать удовольствие. А удовольствие получать было от чего, ведь с ним, в этом удивительном мире, жила прекрасная ведьма Марго и не менее очаровательный Воланд. Они были сплочённой командой, как в вылазках в мир подлунный, так и в постели. Хотя, на самом деле, моменты, когда они все оказывались в одно время в проекции подвала на Арбате, были весьма редкими. Кто-то из них троих чаще всего отсутствовал, в основном — Воланд, иногда и Маргарита, Мастер же был домоседом и выбирался один лишь изредка. Вот и сейчас Марго отправилась в недалёкое путешествие вместе с красавицей Геллой, а Мастер остался в привычной тишине за чтением очередной книги. Но тишина длилась недолго. Вскоре в подвале раздались знакомые звонкие постукивания трости об пол, и перед писателем явился Воланд собственной персоной. — Приветствую, Herr Meister. — сказал с хитрой улыбкой на тонких губах Дьявол. — Занятное чтиво? — спросил мужчину демон, взглядом указывая на книгу, которую держал в руках Мастер. — Если честно, только навевает бóльшую тоску. — устало ответил писатель, отложив книгу в сторону. — Что ж, дорогой мой Мастер, позвольте тогда поднять вам настроение своим присутствием, — начал вкрадчиво говорить Дьявол, подходя к мужчине поближе и садясь на стул напротив. — И не только присутствием. — довольно осклабившись, он испытывающе посмотрел в глаза своему партнёру. — Позволяю. — согласно кивнул Мастер, не отводя взгляд. Иногда, когда Мастер и Воланд оставались наедине, они, сливаясь сознанием и телом в единстве страсти, играли в определённого рода игры. Иногда в этих играх главенствовал Воланд, и писатель полностью был подчинённым его воле. А иногда, как и сейчас, роль ведущего брал на себя Мастер, заставлял Дьяволёнка покориться незыблемой силе в руках настоящего Творца. Сегодня мужчине туго завязали глаза чёрной повязкой и приказали ждать, а потом, когда голос Воланда в голове писателя сказал открыть себе взор, Мастер очутился в конце длинного тёмного коридора, не зная, куда ему следует идти. Мужчина двинулся вперёд, медленно шагая, прислонившись рукой к стене напротив. Вскоре Мастер обнаружил дверной косяк и, нащупав круглую стеклянную ручку, вошёл внутрь помещения. В тусклом свете свечей можно было разглядеть одноместные низенькие парты и широкую меловую доску. Над доской, переливаясь алыми бликами, висело распятие. Только Мастер успел удивиться очередной извращённой шутке своего любовника, как в нос ударил терпкий аромат сигарет. Мужчина обернулся к источнику запаха и приоткрыл рот. За одной из парт, вальяжно откинувшись на спинку скамейки, сидел Воланд в мальчишеской гимназисткой форме и курил. Упругие мужские икры с тёмными волосками на светлой коже обтягивали белые гольфы с голубой каймой, блестели идеально начищенные кожаные туфли на шнуровке, чуть выше колена начинались песочного цвета шорты, в них же была заправлена белоснежная рубашка, а поверх неё — клетчатый джемпер в синих тонах. Между тонких узловатых пальцев была зажата сигарета, которую Воланд подносил к кривой ухмылке, показательно глубоко затягиваясь. От этого зрелища у Мастера пересохло во рту. А, когда Воланд перевёл на него свой взгляд, словно только что заметил появление мужчины, и в глубоких омутах писатель отчётливо прочитал испуг, пусть и наигранный, Мастер отчётливо почувствовал разгорающееся возбуждение. — P-papi? Что вы здесь делаете? — затравлено промямлил Воланд, нервным движением потушив сигарету о парту и выкинув её куда подальше. Ах, вот значит, какую игру затеял сегодня мессир. — Тео, мне сказали, что ты очень плохо вёл себя в последнее время, — обманчиво ласково начал говорить Мастер, попутно заворачивая рукава своей льняной рубашки. — А теперь я прихожу к тебе и вижу, что ты куришь, — мужчина пододвинул к себе одну из скамеек и сел на неё, широко расставив ноги. — Иди ко мне сюда. — и Мастер в приглашающем жесте похлопал себя по бедру. Воланд быстро встал с насиженного места, и мужчина увидел, как шорты демона в районе паха топорщатся от видимого возбуждения. Затем Дьявол, покрываясь румянцем напускного смущения, сократил расстояние между ними и аккуратно примостился на колени к своему партнёру. Мастер по-собственнически огладил талию демона, притягивая его к себе поближе. — Ты же понимаешь, что я должен буду тебя наказать, м? — строго спрашивает мужчина, отыгрывая роль обеспокоенного родителя. — Д-да, Papi, понимаю… — стыдливо ропчет Сатана, неуютно ёрзая на коленях. — Ложись на живот, родной. — покровительственно сказал ему Мастер и поцеловал в висок. Воланд сделал, что ему было велено. Мужчина любовно огладил упругие половинки через ткань шорт, а потом отвесил звонкий шлепок, а потом ещё и ещё. Сначала Воланд стойко терпел все удары, не издавая и звука, но на тридцатый шлепок не сдержался, затравленно зашипел и попытался увернуться, точно большая изворотливая змея. Мастер на это неодобрительно цокнул языком и, усадив Воланда обратно, начал снимать с него одежду. На пол полетел джемпер вместе с рубашкой, оголяя безволосую грудь и затвердевшие бусины сосков, затем следом отправились ботинки, носки и шорты с нижним бельём. Когда Сатана оказался полностью обнажённым, его обратно перевернули и уложили на живот. Руки Мастера были сильными, мужественными, крепкими, на предплечьях, не смотря на интеллигентное происхождение и физическую безучастность, отчётливо проступали подкаченные мышцы, и били эти руки также сильно и властно, оставляя на светлой коже багровые отпечатки. Воланд уже откровенно постанывает, трётся промежностью о бедро своего мучителя, декорации школьной комнаты плывут, и вот они вновь оказываются в проекции подвала на Арбате. Рука мастера шлёпает разгорячённую плоть, пощипывает, гладит, ласкает, и Дьяволу от этого слишком хорошо. Рука Мастера поднимается вновь, но так и не обрушивается назидательным праведным ударом о бедро, ибо Воланд теперь повернул на него свою голову, и писатель больше не видел того слегка безумного профессора с невозможно высоким лбом, глубокими омутами глаз и улыбкой, точно кривой шрам, но видел взгляд, устремлённый, кажется, куда-то ввысь, поверх макушки Мастера, взгляд, в котором плескалась вечная синева самого холодного и самого древнего в мире озера. Мужчина замер в оцепенении, не в силах противостоять прекрасной зыбкости разворачивающейся перед ним картины: кожа Воланда начала плавиться, словно воск свечи в алтаре, капли старого тела землистого цвета стекали по обнажённым, пышущим молодостью мышцам и растворялись в воздухе, не достигая паркета, а замест личины ехидного инфернального угодника росло новое, доселе невиданное писателем, тело. На Мастера теперь грозно взирал удивительной красоты юноша: рыжие локоны костра в осеннем лесу, стремящиеся образом своей причёски вверх, алебастровая упругая мякоть ягодиц, чуть розовых под складочкой, изящные пальцы и ногти, будто лепестки миндаля — только глаза выдавали дьявольскую натуру некогда ангельского стана. Из-под густых огненных бровей всё ещё ширился коркой проклятого льда неуёмный, неукротимый мятеж, и мужчина почувствовал, как по телу бегут мурашки только от осознания столкновения с этой безграничной силой. Голова Дьявола повернулась теперь уже под недоступным человеку углом, и Мастер узрел, как под сенью из длинных пушистых ресниц тронулись сияющие адской силой глыбы льда, и сквозь них просочилась кристальная слеза одиночества. И в одной-единственной слезинке было столько откровения и неподдельной искренности, что писатель почувствовал, как трещит по швам собственное искалеченное сердце. С осторожностью хирурга и с почтением историка, Мастер припал губами к чудесной влаге, собирая её своей человеческой кожей. Занесённая рука мужчины легла на затылок Люцифера, перебирая пальцами шелковистые золотые кудри, а затем мягко поглаживая. — Тео, — голос Мастера, полный тоскливой скорби, дрогнул. — Почему же ты плачешь, mein Liebling? Люцифер, поначалу, резко мотнул головой, словно от крепкой пощёчины, а затем едва слышно промолвил: — Хочу моего папу назад. — и на точённых скулах юноши предательски выступил стыдливый румянец. — Но он меня не любит. Мастер уже было хотел вновь приласкать своё Зло, но Зло в ответ лишь глумливо ощерилось идеально ровным рядом острых зубов и вскочило, переворачиваясь так, чтобы быть лицом к писателю, седлая его бёдра. Мужчине ничего не оставалось, кроме как подхватить падшего ангела под вертлявую задницу и отвесить ему последний, завершающий шлепок, да такой силы, что Люцифер выгнулся до хруста в позвонках, затравлено шипя, и Мастер почувствовал даже сквозь плотную ткань рубашки, как напряжённая горячая плоть демона упирается ему в грудь. Писатель чувствовал, как и в собственном сознании его зарождаются отнюдь не добрые идеи и мысли. Он понял, что перед ним — ничто иное, как очередное талантливо разыгранное представление, пусть и обернутое в подленный гнев. — А должен? — со стальным укором в голосе спросил Мастер. — Должен любить такую шельму, как ты? Руки писателя тисками сжались на мраморных бёдрах Люцифера, оставляя красные отметины. Падший ангел ахнул от неожиданности и рефлекторно попытался высвободиться, но был встречен непреклонной, незгибаемой волей Творца в лице писателя, который, покрепче перехватив тело своего адского любовника, поднялся со стула и понёс изумлённое отродье в постель. С силой повалив того на кровать, Мастер, не снимая ни обуви, ни даже подтяжек, достал из кармана бутылёк с маслом и расстегнул свои брюки. Запахло розовым цветом. Люцифер поморщился, когда в него вошли сразу два пальца, но всё-таки их в себя принял. Одной рукой мужчина ласкал себя, другой — толкался в горячее нутро держащегося за простыни Дьявола. — Пха-ха, что вы, Papi, это была лишь проверка, — голос юноши, не смотря на то, что тело его ходило ходуном, был уверенным и ровным. — Теперь же узри меня всего, человек. Мастер вошёл в него плавно, не отрывая хмурый взгляд от идеального лица Дьявола. И тут же, как по щелчку, лико и тело Люцифера покрылись мелкими трещинами, словно это была и не кожа вовсе, а битый фарфор. Трещины кучнились и росли в размерах, а через них бил яркий, но не ослепляющий свет. Кусочки тела Дьявола начали опадать, рассыпаясь на тысячи мелких осколков, и только теперь Мастер, опомнившись, начал своё движение внутри. Темп толчков нарастал, и мужчина чувствовал, как выходят из него все жизненные силы его души. Чувствовал, но не останавливался. Писатель любил своего ненаглядного Дьяволёнка, любил пылко, любил всепоглощающим огнём печки в подвале на Арбате, любил страстно, любил желанием жить и созидать. И Дьявол был красив. Красив, как любовь Мастера — его самого дражайшего почитателя. Мужчина ощущал каждой взбухшей венкой на своём возбуждённом органе, как пульсируют и трепетно сжимаются внутри тугие стенки Самаэля. И теперь, когда перед ним распростёрлась его истинная сущность, Мастер был готов заплакать от счастья, смешанного с безумием. Самаэль был одновременно всем и ничем, был золотой вуалью первых солнечных лучей, был расшитым серебром полотном зарницы, был кровавой Луною, был таинственным отблеском в капле вечерней росы. Самое главное, что смогло уловить потерянное в бреду сознание Мастера — Самаэль являл собой невообразимое количество обличий света. Толчки постепенно сходили на нет, и разум писателя сдался, ознаменуя своё поражение излиянием семени вглубь самого очевидца сотворения мира. Тут же свет дёрнулся и пошёл крупной рябью, издав нечеловеческий, многоголосый рёв, а затем стих. Мастер не помнил, как всё было дальше, словно сознание его ненадолго отключилось, перегорело, как нить накала, а затем, когда разум вновь решился работать, перед ним уже вновь восседал знакомый Воланд в бордовом халате, явно женского кроя, но так идеально сидящем на его стройном теле. — Неужели вы вздумали видеть на мне рога, копытца и крылья летучей мыши, Herr Meister? — с ироничной усмешкой на кривых тонких губах спросил демонический консультант. — Пожалуй, сейчас вас спасла только широта вашего же интеллекта, но никак не воображения. Мастер, опешивший от подобных кульбитов и зрелищ, лишь устало вздохнул и потянулся в затёкшей пояснице, не в силах вымолвить и слова. Лишь потом, спустя некоторую часть Вечности, мужчина, лежа подле Дьявола, заговорил: — Ваша первоначальная форма величественна и прекрасна, мессир. — тихо проговорил писатель, уткнувшись в плечо своему Дьяволёнку. — Вы очень красивы, правда. Скулы Воланда коснулся едва заметный, трогательный румянец. — Но рога — тоже занятный аксессуар, — и тут Мастер пододвинулся поближе, прямо к самому уху Сатаны, и горячо зашептал. — Только представьте, как я хватаю вас за них, направляя, пока вы стоите на коленях, и ваша глотка… — Довольно! — громко буркнул Воланд, с укором посмотрев на своего человеческого любовника. — Я, знаешь ли, не железный. — Знаю, милый, ты соткан из света тысячи звёзд. — промолвил писатель, любовно огладив щёку Дьявола. На это Воланд ничего не ответил, молча сползая на широкие подушки, а затем ощущая на себе давление сна — впервые за миллионы лет.