Расскажи мне о любви.

Его — ненавидеть, Презирать, Не получается. Вовино гриффиндорское сердце: храброе, безумное, питает к склизкой змеюке какую-то беспричинную слабость. Они друг друга ненавидят, это очевидная истина: ничего другого меж двумя враждующими факультетами быть не может, ибо их мысли и позиции заведомо отличаются друг от друга кардинально, почти до карикатуры. Потому что Костя, как прирождённый оратор, собирает вокруг себя небольшую группу единомышленников, а после сплачивает весь факультет (Вове иногда кажется, что исключительно для того, чтобы его донимать), а Вова не стремится к этому, толпа сама вокруг него скандирует его имя и слушается, как стадо баранов. Вся эта змеиная шушера караулит его возле гостиной, без конца мелко пакостит, смеётся гаденько из-за угла нестройными голосами, вызывая у него только глухое раздражение и приступы головной боли. Он, хоть и чистокровный, мир магглов любит искренне: горящий бесконечным любопытством, несколько раз сбегает из дома, за что потом огребает от отца пару жалящих заклинаний на тонкую кожу запястий. Но там, за пределами этого занудного барьера, жизнь плюётся разноцветными фейерверками: Вове кажется, что его никто и никогда не поймёт, ибо он один такой в своём поколении, будто неправильный, прореха человечества, не ценящая того, что дают. Он терпит ожоги, неспособный заживить их по строгому приказу отца, мучается, зато развивает в себе удивительно полезное умение орудовать обеими руками, понимает, что реформы неминуемы и выражает протесты отцу регулярно. У Вовы к концу курса шило в жопе, новый костюм с тремя полосками вдоль ноги и беспокойное «Костя» внутри. У Вовы болят руки, и нападки отца, кажется, только усиливаются, когда Марата отправляют на Слизерин: он стоит, растерянный, переглядывается с Вовой в этой абсурдно-тупой шляпе, и срывается навстречу, едва не цепляясь ногой за ковёр. Вова ловит его за руку, успокаивающе слегка сжимает запястье. Колючий взгляд Кости впивается в лопатки: он в воздухе палочкой от скуки выводит круги, качая ногой в такт выдуманной мелодии. Вова на сто процентов уверен: у такого засранца она кроме терновой никакой быть не может, он не способен на иное. — Вов, не хочу к ним, не хочу! — шепчет он, стараясь скрыть испуг. — Ну ты чего, Маратка, — он выходит из Большого Зала, слегка наклоняется вперёд, — Слизерин – отличный факультет. Первый Суворов на Слизерине – это почётно. Марат отрицательно машет головой, просит о перераспределении: Вова и сам входит в ступор, ибо какой из Марата змеёныш, но о перераспределении речи нет и быть не может, даже если он всю школу подорвёт, его требуя. — Какой к Мерлину отличный! Я не буду в этом логове жить! Меня отец прибьёт! — Не прибьёт, — вполне серьёзно говорит Вова, хмурясь, — насчёт этого даже не беспокойся. Кто будет донимать — скажешь, решим. Змейки хорошие бывают. — Да не бывает! Нет таких, Вов! Все поголовно — конченные! — Костя – нет. Он лучший на курсе, — резонно отмечает старший, — то, что он как человек – хуйня, никак не связано с его факультетом. — Сам ты хуйня, Суворов, — возникает Костя за спиной, — у тебя вообще с головой всё в порядке, такое ребёнку говорить? Вова неохотно оборачивается, поправляет форменный галстук, отсвечивающий гордым золотым, и закатывает глаза. Коридор пустой, отливают сумрачным мраком дальние углы, не освещённые светом из канделябров: Вова боится подставы, нападения со спины, поэтому палочку незаметно вытаскивает из кармана брюк, сжимая в руках. — Это факт. — Это ни разу не факт, — Костя улыбается дружелюбно Марату, протягивает руку, — я староста твоего факультета. Марат недоверчиво стоит, руки сцепив за спиной: — Я не пойду к вам. — Ты зачем ему голову заморочил? — хмуро интересуется Костя, — Развивать межфакультетскую вражду — моя прерогатива. — Хуетива, — Вова дёргает Марата за руку назад, — не слушай его, Маратка. Костя делает выпад в его сторону: Вова хлестко рукой ведёт в воздухе, но хрипом по коридору разносится голос Кащенко. — Силенцио! Вова поджимает губы: хочется заорать что-то неприятное, но связки отказываются напрягаться, как замороженные. Марат переглядывается с ним, делает предсказуемый шаг назад, прежде чем потянуться к ножнам. Вова отстранённо подмечает, что они с Маратом, всё же, не похожи: просто Вова невольно пытался вылепить из него лучшую копию себя, забывая, что у младшего брата есть свои чувства и понятия, которые Вова давил и продолжает давить. Внутри привычно поселяется стыд, только приобретает новые, доселе неизвестные оттенки. Чистокровный Вова бросается на нечистокровного Костю с кулаками: успевает только ударить под дых, отлетая в сторону от невербального. Это.. приятно удивляет, заставляет облизнуть губы в предвкушении хорошей пизделовки. Вова ценит хорошую драку даже дороже сигарет, спизженных из какого-то ларька во время очередного похода за барьер. — Псих! — Инкарцеро! — истерично орёт Марат, попеременно направляя на них палочки: Костя наваливается сверху, связанный по рукам и ногам, носом впечатывается прям в кадык. Вова елозит по полу, старается его с себя спихнуть, связки прорезает внезапно после бормотания слизеринца, наверняка снявшего её от скуки. — Блять, слезь с меня, ебучая ты кобра. — Я, знаешь ли, не особо горю желанием извалять форму в пыли, — Костя дышит тяжело, грудью прижимается к его, слегка расставляет бедра в стороны, упираясь коленями в пол, — а твой отец, кстати, знает, что ты пидор? — Сука, я тебя щас убью, — Вова подкидывает бёдра вверх, кутыряется в красном ковре, счёсывая кожу на локтях, — я тебя задушу, гнида ты ебаная. Давит плечом ему на рёбра, почти падает сверху, шепчет, как потерявший остатки своего скудного гриффиндорского разума, псих. — Да шел бы ты нахуй, — щерится Кащей, — блядь Суворовская. — Выпусти, Маратка! Выпусти, сука! Я его задушу, задушу, блять! Но Маратка в змеином стиле сваливает в глубину коридоров, наверняка обеспокоенный и тревожный, снедаемый страхом перед отцом. Вова его до жути понимает, настолько, что у самого сжимается внутри. Хочется двинуть следом, помочь, рассказать, объяснить: но вместе с Маратом уходит и надежда на то, что их распутают. Он брыкается, пинает Костю в плечо пару профилактических раз: в конце концов ложится, усталый, рядом, загнанно дыша. У слизеринца из носа течёт кровь, впитывается в искрящуюся белизной рубашку, почти делает его похожим на гриффиндорца. Вова отмечает в пустоту: — Не отстираешь потом, если пристынет. — Это ты ничего не отстираешь, ебаный в рот. Я тебе не маггл, чтобы не суметь от крови отмыться, и не душевноранимый пуфф, чтобы не знать базовых заклинаний от её избавления. Он приваливается спиной к стенке неподалёку от главного входа, начинает перебирать контр-заклинания, сцепляет зубы, когда не получается. — Суворов. — Чё тебе? Кащенко давит в себе желание нахамить Вове, откидывает голову назад, долбясь башкой о шершавый камень. — Ты че это, э! Это «э», конечно, умильное до дрожи в коленях, но не сейчас: Костя замирает, чувствуя выступившую на затылке кровь, и расслабляется. — Сними с меня путы. — А сам чё? — Вова колбаской катится по полу, взмётывая в холодный воздух пылинки. — Сними. Суворов башку кладёт на колени к Косте, который моментально лупит его локтем по черепушке: морщит лоб и опускает уголки губ. — Сам снимай. Успокойся, блять, истеричка! — Я не могу. У меня ядро слабое, — едва слышно на выдохе, сдавленно, искренне-мягко. — Я знаю. Просто хотел, чтобы ты сказал это вслух. Костя отворачивается от него: Вова снизу вверх видит, как он сжимает челюсть посильнее, как играет желваками. Кадык нервно дёргается. — Зато я не пидорас, — контратакует дрожащим голосом. Получается очень даже милое дуо. То, что Костя слабый магически — это ясно, как дважды два. За каждым чистокровным стоит магическое прошлое предыдущих поколений: их магия, предрасположенность к условно тёмной или светлой, способности. У Вовы дома алтарь с ярким рубином, комната с дарами, куда регулярно делают подношения, ибо «магия едина и в неё мы верим». Вова не верит ни в магию, ни в отца, он даже в себя слабовато верит: верить хочется только в то, что будущее подарит ему хотя бы призрачный шанс на счастье. Вова чувствует, что в нём много необзуданной силы, он может гораздо больше, нежели однокурсники, но старается использовать меньшую часть, чтобы никого не задеть и не ранить ненарочно. Это унизительно. У Вовы за спиной: чистокровные родители, — гриффиндорцы мать и отец, — предрасположенность к анимагии, трое невесток на подбор, каждая с такими же за спиной. Отец ему на ухо говорит, что от каждой дети будут — сильнейшие в своём поколении, но Вова лениво ковыряется вилкой в тарелке, даже не поднимая на них взгляда. Ему никакого дела, до него — никакого дела. У Кости за плечами отец, вычеркнутый из семьи, без связи с родовым ядром, магией достаточной для среднего мага, но не для чистокровного с огромной родословной. Мать-пуффендуйка, которую Костя величает грязнокровкой (за что получает пиздов от Суворова каждый раз, ибо нельзя так о маме), ненавидящие его родственники с обеих сторон и много злости внутри. Бастард своего рода, принятый в Слизерине с молчаливой опаской, но добившийся уважения как словами, так и действиями; некоронованный принц. Злость, она, конечно, отравляет, но является отличным двигателем: Костя прёт вперёд, и его сломать нельзя, как с трудом можно переломить ивовый прут. У Кости в глазах высушенное поле, и при виде Вовы вспыхивает ярость и обида. Потому что получил всё от рождения, потому что поступил туда, где не приходится ждать предательств даже от самых близких друзей, потому что радуется жизни, а не ревёт от непонимания в подушку ночами, не вгрызается в каждую возможность обеспечения безбедного будущего. У Вовы в глазах искринки, то ли от бешеной агрессии, то ли от счастья, и при виде Кости бесстыдно встаёт хуй, почти прорывая молнию на невъебаться-крутых-брюках-с-шерстью-единорога. У Вовы, кажется, фетиш на слизеринцев, — возможно, но только возможно, на вполне конкретного одного, — потому что он бесит его до срыва крышняка, потому что волком смотрит из-под кудрявой челки, потому что умный, трудолюбивый… Потому что Вовина гетеросексуальность трещит по швам, когда после матча по квиддичу он ловит его спину шальным взглядом: потому что у Кости умильная россыпь родинок на спине, на ягодице красуется длинный шрам, тянущийся до подколенной ямки, и лопатки, точно два крыла, слегка дрожат. Потому что Вова его подсознательно ненавидит за то, что он испортил его, сделал неправильным, — если любовь к миру магглов ещё можно было простить, таких как он из рода выпирают сразу, — за то, что всё ещё рядом, и не скидывает его голову с колен. За то что сильнее чем Вова во много раз, и за то, что несмотря на всё вышеуказанное, Вовино гриффиндорское сердце: храброе, безумное, питает к склизкой змеюке какую-то беспричинную слабость. — Уебок. — Сам, — лениво отвечает Вова, прикрывая глаза. Костя не сдерживает насмешки с голосе. — Я тебя ненавижу. — Это нормально. Я тебя тоже.

«Любить тебя – это без ружья и пули идти на льва,

Веря, что он будет падок до лести или отзывчив на уговоры,

Но лев не хочет убитым быть и у него одна голова

Которую он рассчитывает сложить не скоро.»