Не для школы, но для жизни

— Я голосовал против, — сказал Стах, и в груди неприятно кольнуло. — Даже без сопутствующих обстоятельств, где это видано, чтобы посреди года, последнего года, вот так, с бухты-барахты восстанавливаться? Если хочешь правды — весь ворох твоих бумажек гроша ломанного не стоит. Там да сям по чуть-чуть поучился — какое же это настоящее образование? Если что все эти мытарства и доказывают, так это полное отсутствие дисциплины, которая врачу как воздух необходима. Артемий пожал плечами. Объясняться не пытался — вряд ли его жизнь в последние восемь лет вообще поддавалась объяснениям. Разрозненные точки городов, соединенные железнодорожными путями и шоссе, где часами приходится дышать пылью обочин, голосуя тряской усталой рукой. Вереница съемных комнатушек в коммуналках и скрипучих коек в общагах. Академический путь, зияющий дырами академов и топорщащийся ухабами отчислений. Лица, мешающиеся в мутную полосу — разные, но всегда чужие. Хрустящие билеты в дырявом кармане, вечная истертая куртка, перештопанный рюкзак. Умей Артемий писать — написал бы книгу о своих мыканьях. Вышло бы длинное унылое чтиво — хуже классических романов в мягких обложках, которые иногда удавалось стрельнуть у соседей по плацкарту. К счастью — не умел. Ничего не умел, кроме двух вещей: плестись — куда угодно, куда глаза глядят, лишь бы подальше от "здесь". И — следовало надеяться, — врачевать. — Но меня восстановили? — буркнул он полувопросительно-полуутвердительно. Стах поморщился. — Несколько часов спорили. Любому другому бы отказали, но ты сын Исидора Бураха. Сам знаешь, что это в нашем городе, в нашем университете значит. Лицо у него так и кислило неодобрением. Артемий помнил его не таким — его ли вообще помнил? За такой срок и знакомые превращаются в незнакомцев. — Но ты был против, — уронил он без выражения. Такой срок — а все равно саднило. — Да, — ответил Стах резко. — И сейчас против. Тебе тут не место. Вряд ли он нарочно именно эти слова выбрал — но угодил куда нужно. Внутри что-то сморщилось. Место... Не было у него своего места. А если было — то здесь. В городе, который восемь лет не видел — во снах разве что. В городе, где жил, а теперь умер его отец. В городе, который должен был быть родным, но за такой срок и родное становится неродным. — Да? Ну а где же тогда мне место? Глаза Стаха — два куска усталого камня. — В тюрьме. Артемий отшатнулся. Понадеялся бы, что шутка, да только какие тут шутки? — Ты что, веришь в это? — голос в першащем горле съехал в злой шепот. — Что я... отца родного? Стах выдвинул челюсть — с вызовом. — Сабуров говорит, ты главный подозреваемый. Не понимаю, почему решили, что тебя вообще можно к учебе допускать и на свободе давать разгуливать. Мир, видно, совсем свихнулся. — Да потому что нет у твоего Сабурова никаких доказательств! — губы расползлись в оскал, рык оцарапал горло. В животе, под туго наложенной повязкой, горячо и гневно запульсировало. — Беда у тебя с головой, если ты хоть на секунду поверил, что я мог такое сделать. Да на что мне... Он сам осекся, сглотнул едкие оправдания. Доказывать, что ты собственного отца не убивал — это даже не унизительно, это тошнотворно. До того, что захотелось наклониться и опорожнить желудок прямо тут, на ковре в деканате. Может, побочки у антибиотиков так вылезли, но скорее уж — побочки от возвращения в родимый дом. Стах покачал головой. — Все равно ты его клинику не унаследуешь. Сам знаешь, как нужно: законченное образование и защищенная диссертация. Госы ты, может, с грехом попалам и сдашь, но за полгода подготовить материал и защититься — задача невыполнимая. "Нужно". Расскажи кому об этих "нужно" в другой точке страны — пальцем у виска покрутят, но город есть город. Свои законы, свой порядок, свои традиции. Артемий и забыл совсем, насколько тут все от остального мира оторвано. Забыл — но город быстро напомнил. Сначала — ножом в животе, потом — чередой известий еще более безумных. Отец мертв — убит. Подозревают — с какого-то черта его, а у главы местной милиции, похоже, и вовсе какой-то зуб на него лично. И вишенкой на просроченном торте: не сделает то, о чем ему так услужливо напомнил сейчас Стах, отцовская клиника уйдет черт знает кому, а может и вовсе канет в Лету — потому что конечно: вековые традиции, установленные порядки, и кому не плевать, что сыну убитого, вместо того, чтобы осмыслить и отскорбеть, теперь в мыле носиться, пытаясь за отмеренные полгода выгрызть проклятую корочку, или смотреть, как дело жизни отца утекает песком сквозь пальцы. — Есть у меня материал, — буркнул Артемий, косясь в окно — лишь бы не снова на Стаха. — Не только дурью восемь лет маялся. Да ты сам знаешь, в моих "бумажках" и это было. — Было, — подтвердил Стах так же сухо. — Только с твоей темой, сроками, обстоятельствами и дышащим тебе в затылок Сабуровым — сам можешь догадаться, как много желающих взяться тебя вести. Тут и светлой памяти об Исидоре маловато будет. Артемий поморщился — чего-то такого и боялся. Смутно надеялся, что Стах-то его и выручит, но и эта надежда улетела к чертям. — Что, — начал он нетвердым голосом, — в целом университете никто не готов моим научным руководителем быть? Страшная глухая пауза. — Да нет, один чудак нашелся. Но я бы на твоем месте не тешился — не думаю, что он понимает, на что подписался. Не местный, да и вообще не от мира сего слегка. Как поймет... Ну да ты, может, за решеткой еще раньше окажешься, — Стах швырнул что-то на стол между ними. Студенческий пропуск. — Данковский его фамилия. — А где я могу его... — Где хочешь, там и ищи, — Стах уже рылся в ящике стола, демонстративно не поднимая взгляда. — Я тебя больше не задерживаю. Тряхнуть бы его как следует — так, чтобы подбородок о грудь стукнулся. И трясти, пока все больные нечестные мысли из головы не вынесет. Его — и весь этот город, каждого прохожего, который косо глянул, потому что уже что-то слышал, уже что-то принял на веру — а слухи в городе летят ой как быстро... Да толку? Артемий подобрал пропуск, сунул в карман и, ничего не говоря, вышел в коридор. Возвращаться к учебе было странно. Стены вуза — старые, знакомые, он тут еще мальчишкой бегал, пока ждал, когда выйдет с лекций отец. А люди вот — совсем чужие. Даже те, кого вроде бы знал, смотрели чуждо и опасливо, не зная, чего ждать. А может, знали и ждали — как Стах сказал, — когда бешеного зверя, по ошибке из клетки выпущенного, посадят в нее обратно. На третий день бесплодных поисков Артемий сдался. — Ты знаешь, что ведет Даниил Данковский и где его можно найти? С одногруппниками отношения не клеились — больно глубокая пропасть в летах и жизненном опыте. И "не клеилось" в данном случае значило — как и все остальные, шарахались и таращились круглыми глазами, если с ними заговаривал. Единственное исключение носило в закрытых помещениях зимнюю шапку и проклятую лично для Артемия фамилию. Артемий беспардонно отнял у нее звание главной чудачки потока, так что Клара Сабурова в благодарность вознаградила его брешью в глухой стене отчуждения. Закадычными друзьями вряд ли станут, но приятно, что хоть кто-то с ним разговаривает и не шугается, когда он оправдывает кривую походку тем, что в животе подживает ножевое. Клара водянисто прищурилась. — А тебе зачем? — Я у него вроде как диссертацию пишу. Найти нужно, познакомиться хоть. Артемий не понял, чего она присвистнула, но счел это плохим знаком. Других знаков тут все равно не бывало. — Я его видела один раз, на зимней сессии — он экзамен какой-то принимал. Вроде еще какие-то лекции должен был читать, только ни разу не явился. "Какой-то", "какие-то"... Артемий уточнять не стал — уже понял, что по академическому треку Клара двигается исключительно с божьей помощью. — А что, так можно? В смысле, зачем его тогда тут держат? — Не знаю. Наверное, за громкое имя — из столицы все-таки, научные достижения какие-то невероятные, своим огромным индексом цитирования поразмахивать может. Теперь вот местной достопримечательностью подрабатывает. — И что такая достопримечательность в нашей глуши забыла? Клара пожала плечами. — Понятия не имею. Может, лаборатория наша понравилась — больше ему негде сидеть, так чтобы никто его неделями не видел. Попробуй поискать там. Расклад казался все паршивее, но Артемий постарался не падать духом. Ну чудак — это и Стах еще сказал. Ну людей дичится — разве редкость для ученых? Ну пренебрегает должностными обязанностями — это уже нехорошо, но, может, действительно слишком увлечен наукой, чтобы тратить время на бестолковых лоботрясов. Только плутая в лабиринте коридоров, Артемий все равно не мог отделаться от дурного предчувствия. В его ситуации помочь могло только чудо, а все, что он слышал о Данковском до этого момента, попахивало скорее анти-чудом, да и воображение уже нарисовало помпезного столичного мажора в дорогущем костюме с иголочки и навороченным смартфоном в руке. Но ведь закатился как-то к ним в глухомань... Артемий замер перед дверью. Помялся — не с робостью боролся, конечно, а так — проверял, не съехала ли под свитером повязка. Наконец, постучал. Тишина. Вгляделся в мутное рябое оконце на двери. Ни черта не разобрать. Постучал снова. — Давай. Раздавшийся из-за двери голос прозвучал так тихо, что впору было решить: померещилось, но Артемий поспешил толкнуть дверь. В полутемной комнате змеился в воздухе неясного происхождения пар. Артемий машинально прикрыл нос и рот рукавом. Над вытянутым столом стоял, склонившись над микроскопом, невысокий чернявый мужчина. Не в костюме с иголочки — в красном кардигане поверх рубахи, да еще и бледный, как смерть, будто года три на солнце не был. Вампир или кукла фарфоровая... В окуляр таращился с непримиримой яростью искателя истины — того гляди трепещущие ресницы от такого огня загорятся. — Пиши, — бросил, не отрываясь. — Бактерия, при взаимодействии с соединением... — А оно точно должно так пахнуть? А то мы опять надышимся, и будет как в прошлый раз. То есть, мне-то плевать, но вам еще работать с больной головой... Артемий с облегчением понял, что приказ адресовался не ему, а тощему мальцу в клетчатой рубашке, который непонятно что тут делал, но, судя по важному виду, лишь чуть-чуть подпорченному сморщенным носом, сам считал, что делает нечто вселенски важное. В руках у него был блокнот. Мужчина, оторвавшись от микроскопа, бросил на подопечного недовольный взгляд. — Если я захочу послушать ваше экспертное мнение, коллега, то непременно его спрошу, а до тех пор — будьте добры не задавать лишних вопросов. Пиши — при взаимодействии... Артемий кашлянул. Малец обернулся и вытаращился на вторженца. Обиженно ойкнул, когда цепкие пальцы вырвали из его рук блокнот, и мужчина застрочил в него сам, раздраженно бормоча: — Никакого от тебя проку. Вот поэтому у отечественной науки нет будущего. Куда нам с такими ассистентами смертельные болезни побеждать? И что это ты тут выше написал? Какая еще "бродная кислота"? Артемий кашлянул еще раз. И еще. В одном шкет был прав — пахло тут чертовски странно. Наконец, карандаш над блокнотом завис, и мрачный экспериментатор соизволил повернуться к двери. Глаза у него были цепкие и чернющие — то ли из-за дурного освещения, то ли из-за чего еще, но зрачки почти вытеснили радужку. В таких глазах и утонуть немудрено. Спросил, резко, как ворон каркнул: — Да? Артемий неуверенно шагнул к столу. — Это вы — Даниил Данковский? — Я, — нетерпеливо кивнул тот. — Вам что-то нужно? Если это по поводу учебного плана... — Нет, — быстро сказал Артемий — какой к черту учебный план? — Я у вас диссертацию пишу. — А, конечно, — Данковский снова склонился было над микроскопом, но замер. — Вы — что? — Пишу у вас диссертацию, — терпеливо повторил Артемий, старательно игнорируя любопытный взгляд мальчишки. Он начинал понимать, что имел в виду Стах. Точно — не от мира сего. Данковский нахмурился, будто что-то припоминая. — Так. А вы, собственно, кто? Не от мира сего и — не отсюда, конечно. В городе все неместные с первой секунды бросались в глаза, но Данковский своей "неместностью" прямо-таки сочился. Может, и не помпезный пижон, но все равно — столицей от него за версту несло. Звуки выговаривает подчеркнуто четко, глазами сверкает, как фарами, галстук зачем-то нарочито-сложным узлом завязал... Артемий подумал обо всех оставленных позади городах, и в груди тоскливо дернуло. Ностальгия по чему-то, чего никогда не имел. — Артемий Бурах, — он скрестил руки на груди. — Извините, если не вовремя, но в часы консультаций, которые на сайте висят, вас в проставленном кабинете не было... — Как — Бурах? — перебил мальчик, по-птичьи вскинувшись. — Вы, что ли, Исидора?.. Данковский шикнул на него. — Иди отсюда, дай взрослым поговорить. Закончили на сегодня. Но мальчишка не сводил подозрительных глаз с Артемия. Тот переступил с ноги на ногу. Исидора — что? "Сын"? "Убийца"? — Исидорович, — подвел он черту. — А ты что, тоже студент? По виду — хорошо если классе в шестом. Шкет фыркнул. — Неа. Я ассистент. И... — он осекся под грозным взглядом Данковского. — И ухожу уже. До свидания, доктор. И поминай как звали — только топот мальчишеских ног в коридоре, да и тот быстро стих. Артемий снова посмотрел на Данковского. Тот невозмутимо чиркнул что-то в блокноте и отлистнул на несколько страниц назад. — Бурах, значит? Да, вот тут у меня ваша тема записана. Дикость, конечно, в наш век исследовать такие дремучие методы. Неудивительно, что никто больше вас брать не соглашался. Только широта моего научного кругозора позволяет воспринимать вас хоть сколько-то всерьез. Артемий кисло поджал губы. — Вы как будто не очень-то... — хотелось сказать как-нибудь по-умному, как там у них в столице говорят — не обиженным же "хотите со мной работать". — ...мотивированы. Данковский без всякого смущения вперился в него немигающим взглядом. — Я совершенно немотивирован тратить свое драгоценное время, которое мог бы потратить с куда большей пользой, на курирование исследования в области так называемой традиционной медицины. Но раз уж жизни было угодно забросить меня в этот захолустный университет, я чувствую себя обязанным хотя бы изредка вносить посильный вклад в развитие потенциала местной молодежи. "Вау", — подумал Артемий почти восхищенно. "Ну и козел." А ведь красиво говорит — заслушаешься. Такого можно на радио, и засыпать под высокомерный чеканный говор, пока за окном стучат колеса, угоняя поезд все дальше и дальше от "здесь". Артемий покачал головой. — Непохоже это на широкий кругозор, когда вы так запросто отметаете целую отрасль медицины с вековой традицией, которая и сегодня уйму людей спасает. Да и какая я вам "молодежь"? Не вижу я у вас что-то благородных седин. Держать язык за зубами он за всю жизнь так и не научился — видно, и не научится уже. А сколько работ и университетов сменил именно из-за этого... Ну да отчего бы и тут первым делом не перегрызться со своим научником? Но Данковский лишь снисходительно глянул, точно забавляясь — "экий зубоскал". — А вы не волосы мои разглядывайте, а список публикаций в зарубежных журналах, — прищурился — может, заметил-таки, что Артемий для своего курса староват. — Вам сколько лет, что вы себя молодежью считать отказываетесь? — Уже можно, — рванулась с языка дебильная шутка. Больно хотелось сбавить градус пафоса, а может и обстановку разрядить, только Артемий уже через секунду кусал язык и чувствовал себя полным придурком. Под взглядом Данковского сложно было не чувствовать. — Уже можно что? — голос — жутковато-ровный, в глазах — ни намека на юмор. — Диссертацию писать можно, — рыкнул Артемий, чувствуя, как ползет под воротом свитера жаркая краска. — Мне ее нужно защитить, понимаете? Нужно до зарезу. Не хотите помогать — сам разберусь, вы только имя свое в графе "научный руководитель" поставьте, и черт с вами. Вроде не так много прошу. На миг даже показалось, что в темных глазах мелькнуло что-то почти человеческое, но скорее всего — игра неверного света. Данковский наклонил голову к плечу — ну до чего пронзительный взгляд. Будто душу наружу пытается вывернуть и методично препарировать. И глаза у него такие блестящие... Шее стало еще жарче. — Не драматизируйте так, — вроде уже не так ядовито, едва ли не примирительно. — Хотите защититься — значит, защититесь. Я же не говорил, что совсем вас без помощи оставлю. У меня свои исследования, но какое-то время я вам выкроить сумею, и даже если в вашей теме совершенно не разбираюсь — смогу давать общие рекомендации по ходу работы. Устраивает вас это? Еще бы не устраивало. Дареным научрукам... — Устраивает. — Вот и славно, — Данковский снова повернулся к микроскопу. — Приносите мне свой план исследования, обсудим. Хотелось сказать что-то еще, но Артемий не нашелся, да и Данковский о нем уже забыл. Подкручивал что-то бережными филигранными движениями — будто не фокус регулировал, а ласкал ручки настройки этими своими длиннющими пальцами. С трудом оторвав взгляд и оттянув шерстяной воротник с потной шеи, Артемий зашагал к двери. В коридоре наткнулся на Клару, любопытно поблескивающую глазами. — Ну? Нашел судьбу свою? Артемий покосился на нее, не сбавляя хода. — Ты такими словами не бросайся. Не шутки это. — Да кто же шутит? — затопал рядом пружинистый шаг. — Так что? Как он тебе показался? Артемий бросил быстрый взгляд за плечо. — Да как-как? Мудозвон жуткий, — он подавил вздох. — Но красивый. Чего ты лыбишься? Я ж не в смысле... Да ну тебя. Он раздосадованной махнул рукой и завернул в мужской туалет. Наполовину — чтобы избавиться от назойливой спутницы, наполовину — плеснуть в лицо холодной водой и прийти в себя. Угрюмо уставился в зеркало. Красные от бессонницы веки, неопрятная колкая щетина, упрямый горький рот... Вот уж кто точно не красавец. И не победитель — ни на вид, ни по чувствам. Артемий легонько боднул зеркальную поверхность, оставив на ней водный развод. Не победитель, но пока и не побежденный. Подумал про Стаха. Про Данковского. Про — с кислым еканьем под ложечкой, — отца. Решил, буравя тяжелым взглядом отражение: "Поборемся." Хватит пока поездов и пыхтящих машин. Побегал — и хватит. Не все же жить как перекати-поле — надо когда-то и корни пускать. Чего бы не сейчас? Нет — только сейчас и можно. Только сейчас и нужно. До зарезу.