Не для школы, но для жизни

Спать Артемий привык на самых разных поверхностях: от узких плацкартных полок до дощатых сарайных полов. Потертый топчан в подвале заброшенного склада был не худшим вариантом. Отцовский приятель первые ночи дал перекантоваться у себя, но гостеприимство подвяло, когда стало ясно, что недоразумение с милицией никакое не недоразумение и, похоже, надолго. Артемий обиды не держал — сам все понимал. Да и убежище посоветовали сносное — в другой части здания сквотерила шайка беспризорников, но с ними ужиться было легко, а знать, что ночью не ввалятся с обыском оголтелые служители закона, — приятно. Жаль только розетки нет — так бы чайником электрическим разжился, смог бы растворимое пюре заваривать, а не заливать на ночь гречку в пустой банке из-под фасоли, чтобы к утру размякла и можно было вычерпать пальцами. Зимнюю стужу прогоняла шедшая под полом труба. В узкое оконце под потолком заливался рыжий свет уличного фонаря. Жить можно, хотя сидеть в крысиной норе, когда в городе есть родимый дом и университетское общежитие, — то еще издевательство. Но и то, и то закрывала тысяча бюрократических проволочек, сводились которые к одному: Александру Сабурову очень хотелось испортить ему жизнь. Выбора не было — приходилось медленно, по ниточке, распутывать дьявольский узел из всех этих "вы не можете претендовать на место в общежитии с местной пропиской", "вы не можете вступить в права наследования, не получив свидетельство о смерти", "вы не можете получить свидетельство о смерти, пока идет расследование"... Так что пока без розетки — холодная еда, корявые записи в блокноте под тускло-ржавым светом и — когда хочется себя побаловать, — чай в картонном стаканчике за двадцать рублей из ближайшего ларька. Бюрократические заморочки с жильем сравниться могли только с университетскими. Восстановить его восстановили, но Артемий уже счет потерял, сколько порогов оббил, убеждая то одного, то другого скептичного профессора, что вот этот предмет он уже проходил там-то и нет ни одной разумной причины, почему нельзя просто проставить ему автомат. Как будто волновали кого-то эти разумные причины... Невольно затоскуешь по временам, когда сидел летом на зачуханной кухонке с тремя пьяными вдрызг соседями, варил суп из крапивы и травил байки про то, как ввязался в поножовщину на проселочной дороге, где его посреди ночи высадил задуривший водитель, а потом сам же пострадавшему швы накладывал, потому что единственный на поселок доктор валялся с белой. Собственные швы, к слову, оставляли желать лучшего. Истощенный организм упрямо отказывался отдавать ресурсы на заживление дыры в боку, а от лошадиных доз обезбола желудок то и дело норовил удрать через горло. Учиться в таком состоянии — сущий ад, а уж сверху что-то делать... Одногруппники сходили с ума от маячащих на горизонте экзаменов, Артемий — от того, что Данковский, похоже, принципиально не проверял рабочую почту, а в лаборатории сидел вовсе не безвылазно — в редкие свободные минуты, когда Артемий мог позволить себе за ним гоняться, шастал черт знает где. — Нельзя с таким понурым лицом всегда ходить, — Клара даже в облупленном университетском спортзале не расставалась с дурацкой шапкой. — Нужно манифестировать свои желания во вселенную и позитивную энергетику раскачивать, иначе так и проходишь всю жизнь злым хмурым дядькой. Артемий поморщился — никогда не понимал, где она издевается, а где в свою чушь искренне верует. И в боку еще кололо. Не скажешь, что хуже: то, что на последнем курсе студентов-медиков все еще гоняют на физкультуру, или то, что без официального освобождения — которого у него, конечно, не было, — от нее никак не отмахаться. — Ты людям голову этими своими магическими шуточками не дури. У нас народ дремучий, могут по старой памяти и камнями забить, за ведьмачество. — Сам ты дремучий. У магии ренессанс, кого хочешь спроси. Мария Каина вон уже деньги за гадание на таро берет. Можешь, кстати, к ней сходить — сделает тебе расклад на партнерство. — На какое еще партнерство? — прокряхтел Артемий, пытаясь дотянуться локтем до пола и не располовиниться на двух отдельных Бурахов. Клара мигнула мерзко-знающей улыбкой. — Не знаю даже, на научное. Может, тогда хоть десять минут сможешь не жаловаться, что твой Данковский тебе на письма не отвечает. — Если ее пасьянсы не могут сказать точный номер аудитории, где этот жук засел, мне неинтересно, — Артемий проигнорировал жар, ползущий и по щекам, и по боку. Последнее было ошибкой — боль сделалась до того резкой и рвущей, что пробилась даже сквозь мерадормовый туман. Что хуже всего — рюкзачная заначка медикаментов стремительно подходила к концу. Артемий покосился на Клару. — Слушай, а тут можно где-нибудь, ну... взять кое-чего, чтобы сразу не заметили? Водянистые глаза понимающе сверкнули. — На третьем в самой дальней кладовой дверь чуть отходит — можно палец всунуть и подцепить язычок. Только я тебе этого не говорила. Клара не соврала — замок, щелкнув, с готовностью поддался. В кладовой горел свет. И — шарился по полкам Даниил Данковский. На скрип дверных петель — шуганулся так, что чуть не опрокинул на себя ящик со шприцами. Возмущенно уставился на вошедшего. — Бурах! Какого черта вы тут делаете? — ни следа томного высокомерия, только клацающие зубы. Артемий нахмурился. — А вы? — А вы стрелки не переводите, — Данковский скрестил руки на груди. А как глазами-то сверкает — ух. — У вас же пары должны быть. Какие-то. Я полагаю. — А у вас — семинар с первокурсниками, — расписание Данковского Артемий уже знал наизусть, только толку от него не больше, чем от декларации прав человека, когда пытаешься ткнуть ей в лицо Сабурову. — Из этих первокурсников две трети на летней сессии отвалятся, чего перед ними бисер метать. Сами с собой поговорят, — отмахнулся Данковский. Вздохнул. — Ладно, давайте так: вы берете, за чем пришли, я беру, за чем пришел я, и мы друг друга не видели. — Э, нет, — замотал головой Артемий. — То есть, берите что хотите, конечно, — могу даже с верхней полки вам что-нибудь достать. Но мне нужно, чтобы вы свою почту проверили. Я вам план диссертации прислал. — Я видел, — Данковский досадливо сверкнул глазами и резче распрямил плечи, точно это могло прибавить ему сантиметров в росте. — Имейте каплю терпения, всего-то прошло... — Четыре дня и пять с половиной часов, — и хоть бы стандартное "спасибо, получил, с уважением" прислал... Так нет, полное радиомолчание. Артемий не хотел звучать обиженным ребенком, но куда тут денешься? — У меня времени тоже не так много. Я хочу получить... — как бы сказать посолиднее... — Обратную связь какую. И начать уже работать как следует. Данковский недовольно посмотрел на него, поморщил губы и полез в примощенный на крохотный стул саквояж. Вытянул исчерканную бумагу, в которой Артемий с удивлением узнал распечатку своего плана, со скрипом и страданиями набранного на тарахтящем библиотечном компьютере. — План у вас сносный, но надо кое-что в структуре поправить. Почитаете дома. — Кое-что? — Артемий недоверчиво вгляделся в мельтешение размашистых линий и мелкие столбики рукописного текста. — Да вы тут все перекроили. — А на что, по-вашему, нужны научные руководители? У вас теоретическая часть почти отсутствует, это никуда не годится. Источники, на которые вы планируете опираться, приемлемы, но их должно быть больше, даже на этапе обзора литературы. С таким куцым списком комиссия решит, что вы не стали включать другие труды по теме не потому, что считаете их малополезными для вашего исследования, но потому, что вы других не знаете. Артемий прикусил язык — не говорить же, что он не только других не знает, но и те, что пихнул, нашел за полчаса копошения в гугле и копирования сносок в Википедии. Теоретическая часть — кому вообще это сдалось, когда есть опыт? — Ладно, — сказал он неуверенно. — Я посмотрю. Спасибо. Данковский дернул острым подбородком. — Не благодарите — лучше вон ту коричневую склянку мне достаньте. Артемий напряг углы рта, чтобы не улыбнуться, и потянулся к верхушке шкафа. В боку полыхнуло красным. Он охнул, чувствуя, как отлила от лица кровь. Данковский вскинулся: — Что с вами? — Ничего. То есть, шов, кажется, разошелся, но это ладно. Ай, черт... — кладовка с вросшим в пол Данковским отчаянно закачалась — пришлось опереться плечом о неприятно хлипкий шкаф. — Ну-ка сядьте, — Данковский сорвал со стула свой саквояж. — Какой еще шов? — Да на животе, — Артемий поморщился — скрипучий стул доверия не вызывал, но, слава богу, под ним не развалился. Мир прекратил сжиматься черными краями. — Меня какие-то придурки зарезать попытались, когда я в город приехал, вот и... Данковский бесцеремонно задрал ему свитер. Будь обстоятельства не такими лихорадочно-идиотскими, Артемий бы смутился. Или решил бы, что шуточки Клары его совсем с верного пути сбили. Но сейчас он был слишком занят тем, чтобы не взвыть, — Данковский принялся отковыривать присохшую повязку. — Бурах, — хмурый взгляд из-под насупленных бровей. — Какой криворукий имбецил вам рану зашивал? Артемий болезненно оскалился. — Вы попробуйте сами себе живот заштопать, а потом критикуйте. Как смог, так зашил. Повисла нехорошая пауза. — Вы не шутите, — скорбно констатировал Данковский. — Почему я не удивлен? — Потому что прожили здесь дольше недели? — Артемий стиснул зубы. — Не говорите никому, ладно? Это серьезно. — Вижу, что серьезно. Какого черта вы в больницу не пошли? — Да потому что нельзя, чтобы кто-то об этом знал, — вместе со светом перед глазами замельтешили снежинки: воспоминание о больной промозглой ночи, когда на беду сошел с поезда навстречу зловещим силуэтам. — Я одного из этих подонков как следует так пристукнул и оставил в снегу валяться — не знаю, живым ли. Это самооборона была, но меня здешние стражи закона так любят, что как-то не хочется им лишний повод давать — и так два раза в неделю на допросы гоняют. Брови Данковского уползли за темную челку. — А мне вы это вот так просто рассказываете? — А вам я верю, — проникновенный взгляд не вышел, только глаза от боли сильнее выпучились, но Артемий хоть попытался. — У вас сердце должно быть горячее. Смешно, какими озадаченными порой выглядят самые заумные умники. — Чего? — Ну, знаете же, как говорят. Холодные руки — горячее сердце, — Артемий кивнул на задранный свитер и худые пальцы, которые Данковский в привычной хозяйско-докторской манере устроил на мышцах его живота. — А у вас прямо ледяные. Отдернулся — а жаль. Плевать, что ледяные и что бок нестерпимо жжет. Пусть бы себе морозил. Все равно — жарко. Данковский поспешно выпрямился, недовольно бормотнул: — Что за чушь? Циркуляция крови плохая, вот и ледяные. А швы все равно никуда не годятся, вас за них смело можно отчислять. Подождите здесь. Он выплыл из поля зрения. Вернулся с руками мокрыми и пахнущими мылом. Сбрызнул сверху антисептиком, натянул, хрустнув упаковкой, голубые перчатки. Все это было до странности приятно — даже шприц с лидокаином, остро куснувший кожу. Артемий почти забыл, каково это, когда кто-то другой над твоей покоцанной тушкой возится. Да что там — он и просто от человеческих прикосновений отвык. А тут — Данковский, с этим своим вырезанным из белого картона лицом и сосредоточенным темным взглядом. Орудует иглой, сгорбившись над его расставленными ногами. Ну да — через слой латекса и анестезии, а все равно — ездит своими холеными ручками по его брюху, и если размыть взгляд прищуром, почти можно представить... Хорошо все-таки, что наружу лезет отрезвляюще красная кровь, а в голове — лекарственная бурда. Могло бы выйти сильно неловко. — Вот это другое дело, — через бесконечное сколько-то объявил Данковский, удовлетворенно оглядев результат своих трудов и решив не опускаться до ложной скромности. Отодвинулся. В животе тут же заныла тоска по фантомным прикосновениям. — Вы там как, живой? Даже слишком. Артемий смиренно кивнул. — Сейчас наложу повязку, и гуляйте. Что-нибудь пьете? Артемий рассеянно перечислил, на чем выживал последнюю неделю. Мышцы живота снова напряглись, когда Данковский начал прикрывать рану слоями марли. Поймать бы за худое запястье, удержать ненадолго — ничего такого, просто чтобы кожа получше запомнила живое тепло. "Что-то я совсем безнадежный стал." — Все, — Данковский одернул ему свитер. Встал, запихнул все следы нецелевого использования университетского имущества в целофановый пакет и припрятал в боковой карман саквояжа. — Жду от вас введение и первую главу к следующей неделе. Дурманящая магия момента оглушительно треснула. Артемий разинул рот. — К следующей неделе? — Вы, кажется, горели желанием работать, и времени у вас мало, — на губах Данковского зазмеилась паршивая улыбка. — Или не так? — Так, — лихорадочно-сопливые мысли улетучились. Снова захотелось запустить в этого напыщенного себялюбца чем-нибудь тяжелым. — Вот и работайте. — Спасибо на добром совете, — кисло скрипнул Артемий. И, совсем уже через силу: — И... Ну, за это все тоже. Спасибо. — На здоровье, — милостиво кивнул Данковский. И, не дожидаясь, пока Артемий встанет, сам подпрыгнул на носках и стянул с полки свою проклятую склянку.