***
Фёдор сидел на кровати, окружённый тишиной. Его внимание было полностью обращено на Дазая, который лежал неподвижно, поглощенный своими внутренними мыслями. Достоевский приготовил горячий чай для Осаму, а в руках у него были успокоительные медикаменты. Даже несмотря на молчание Дазая и его неподвижность, Фёдор продолжал проявлять заботу и внимание. Взгляды их не пересекались, но в этом молчаливом общении чувствовалась глубокая связь и поддержка. — Дазай… — Фёдор, пожалуйста, я не хочу говорить об этом сейчас. — Хорошо. В воздухе, расцветала напряженная атмосфера. — Скажи, кто та женщина на фотографии? — Осаму кивнул в сторону полок. — Женщина? Наверное ты имеешь в виду мою матушку. Это было единственное фото, которое осталось целым после пожара. — Пожара? — Да. В детстве я жил в небольшой тихой деревне с матушкой и бабушкой. Отец покинул нас ещё до моего рождения, но несмотря на это, моя жизнь была наполнена любовью и заботой. Мы часто ходили в церковь, находя утешение и надежду в вере. Однако в один день произошёл пожар. Матушка героически пыталась спасти меня, но несчастье было неотвратимо, и она погибла. Я и бабушка чудом выжили в этой трагедии. Бабушку отправили в дом престарелых, а меня взял под свою опеку священник из церкви. — Ты жил в церкви? — Да. Но жизнь там была наполнена тягостными испытаниями. Меня часто били за малейшее непослушание, и презирали, лишая даже капли сострадания. Ежедневно я испытывал голод и страдал от несправедливости нашего грешного мира. Но даже так, я не терял веру и надежду, найдя утешение в молитве.***
— Дрянной мальчишка! Пощёчина обжигала щёку, сбивая с ног. Фёдор упал на пол, обдирая колени в кровь. Лицо горело пламенем стыда и несправедливости наказания. — Я ни в чём не виноват, клянусь, Святой отец. — Он пытался возразить, отстоять своё запятнанное грязными языками имя, но лишь получил очередную порцию нестерпимой боли. Розги со свистом обрушились на его спину, превращая рубашку в лохмотья, пропитанные багряно-алыми каплями. Слёзы капали на дощатый пол, и расплывались безобразными кляксами. Достоевский кусал свои губы в тщетной попытке сдержать рвущийся наружу крик. — Но он сам поцеловал меня… Прошу, поверьте мне… — Тебе хватает наглости ещё и врать. — Святой отец разочаровано покачал головой. Взмахнул розгами в последний раз, оставляя на спине юноши особенно глубокую рану, после чего подозвал старших воспитанников. — Сколькими ещё грехами ты собираешься запятнать свою душу? Сын старосты никогда бы не стал обвинять невинного, тем более в чём-то столь отвратительном. Так сознайся же в своём преступлении и прими заслуженное наказание. Фёдора грубо вздёрнули на ноги, игнорируя слабые сопротивления, и вывели из церкви. На улице его уже давно ожидал разгневанный народ. Мальчишка-мужеложец оказался слишком горькой ложкой дёгтя в их приторной бочке гниющего деревенского мёда.****
Под покровом ночи, слова Фёдора о его матушке, вернули Дазая к воспоминаниям о своих родителях. Горькая тоска залила его сердце, агония стиснула душу, и внутри возникло нечто сильное и мучительное — желание разделить боль и поделиться своей историей. Осаму прикусил губу, утаивая внутренний бунт и стремление открыться. Его взгляд впервые за вечер обратился к Достоевскому, наполненный невыразимым отчаянием. — Я жил в городе, вместе с моими родителями. Не могу сказать, что они относились ко мне плохо, но проблемы с алкоголем у моего отца приводили к частым скандалам и насилию над мамой и мной. Были моменты, когда жизнь казалась на грани провала, но все обходилось. Когда мне было двенадцать лет, жизнь резко изменилась. Отец спутался с плохими людьми, которые были связаны с наркотиками, и задолжал им деньги. Они пришли к нам, когда я был в школе, и убили всех, и маму, и отца. Судьба распорядилась так, что я остался жив. Меня сдали в детский дом, где я оказался один среди других потерянных детей. И в этой странной новой реальности я стал искать ответы на вопросы, которые преследовали меня: радоваться ли, что я остался жив, или плакать о потере родителей и прежнего образа жизни. После того, как Дазай поделился своей историей, Фёдор смотрел на него безмолвно, не отрывая глаз. Он не ожидал, что этот юноша, столь загадочный и неприступный, сможет ему хоть немного открыться. В тишине и полумраке комнаты, Достоевский медленно потянулся к руке Осаму и нежно коснулся ее. Дазай вздрогнул от этого прикосновения, но затем переплел пальцы своей руки с рукой Фёдора. Осаму опустился на колени Достоевского. В этом моменте соприкосновения двух разбитых душ, преломляющих свет и тень, звучала искренняя связь. Фёдор мягко гладил Дазая по голове, словно утешая его своим прикосновением. Внезапно Осаму подскочил, словно пробудившись от тихого сна. В его молчаливой глубине неожиданно проснулась мысль. Без колебаний, внезапно решившись, Дазай проверил. Он сел на колени Фёдора, подогнув ноги по бокам, легко осваивая новое положение. Сердцебиение Достоевского в это же мгновение ускорилось. Осаму почувствовал, как по телу пробежали мурашки, а щёки разгорелись, будто пламенем. — Я могу поцеловать тебя? — Прошептал Дазай, смотря прямо в аметистовые глаза напротив. Дыхание Фёдора участилось, он растерянно кивнул и подался вперёд. Обхватив руками шею Достоевского, Осаму нежно поцеловал желанные губы, оглаживая плечи мужчины, и придерживая его лицо рукой, периодически издавая тихие стоны. Фёдор ответил на поцелуй, осторожно обнимая Дазая за талию, гладя его спину руками. Достоевский прикусил губу Осаму и исследовал его рот, сгибая язык, и проникая глубже. Юноша расслабился от удовольствия в объятиях мужчины, продолжая нежный поцелуй, от которого внутри всё горело. — Фёдор… — Дазай уткнулся носом в шею Достоевского, ощущая его запах и тепло. — Ты нужен мне. Очень. — Дазай, ты не знаешь меня. — Мужчина сделал паузи и тихо вздохнул. — Ты во мне разочаруешься. — Пожалуйста. — Осаму отчаянно прижимался к Фёдору, испытывая глубокий страх потерять его, как это случалось ранее с другими. Он чувствовал тепло его тела и поддержку, которой так не хватало в жизни. Внезапно в тишине раздался звук звонка телефона. Он находился в кармане толстовки Дазая, и был очень старым и разбитым. Осаму медленно встал с колен Достоевского, отвлекаясь от их интимной близости, и вышел из комнаты. Сердце Дазая билось стремительно, он разблокировал телефон и поднял трубку, слушая голоса Гоголя и Сигмы: — Дазай, ты блять вообще где? У нас тут такое произошло! — Коля, пожалуйста не кричи, и отдай мой телефон! Дазай, с тобой всё в порядке? Мы волновались за тебя, ты так резко уехал и ничего нам не сказал. — Голос Сигмы был встревоженным. — Да, я в порядке. — Осаму стоял у открытого окна, и скользил взглядом по мерцающим огням. Лунный свет ласково ложился на город, заливая улочки и дома своим серебристым светом. — Где ты? Чуя нас заебал с вопросами о тебе, он мне даже угрожал, думая, что я что-то знаю, но скрываю от него. — Чуя? Я…я пока у Достоевского дома. — Что? Какого хуя? Почему? — Он сказал, это нужно для терапии. Временная смена обстановки. — Ладненько, надеюсь с тобой будет всё хорошо, звони нам… — Кстати, — Гоголь резко выхватил телефон у Сигмы. — У нас теперь директор новый, и психолог. К нам полицейские приходили, обыскивали тут всё. И представляешь, директора и Шибусаву сначала в участок увезли, а потом, нам сказали, что уволили их. У нас теперь директриса…блять, забыл как зовут. — Коё Озаки. — Да, точно, Коё! Хорошая такая, молодая. И психолог — Эдогава Рампо, конфетами нас угощает, смешной такой, я думаю мы найдём общий язык. — Пожалуйста, возвращайся скорее. — Хорошо, я постараюсь. — На лице Дазая невольно расцвела тёплая улыбка. — Был рад вас слышать. — Осаму сбросил звонок. Дазай открыл сообщения. Его взгляд замер от увиденного. Семь сообщений от Чуи. Накахара: «Дазай, ты где?» «Прости, я не хотел тебя тогда обидеть.» «Осаму, я всё знаю, пожалуйста, давай поговорим.» «Удалённое сообщение» «Почему ты не сказал мне?» «Удалённое сообщение» «Придурок, я волнуюсь, напиши, как будешь свободен.» Дазая окутало чувство вины, за то, что в последнее время он был слишком холоден с Накахарой. Он быстро написал ему ответ, и выключил телефон. «Всё в порядке, я живой. Когда вернусь в детский дом, тогда и поговорим.»***
Шагнув в комнату, Осаму увидел Фёдора, спящего на кровати. Сердце наполнилось странной нежностью. Опустившись рядом с ним, Дазай аккуратно обнял его, прижимаясь к теплому телу, и медленно погрузился в спокойный сон.