***
Палата в детском доме была скромно обустроена, но наполнена теплом и уютом. Яркие рисунки на стенах создавали атмосферу доброты и заботы. Сквозь окно проникали лучи солнца, озаряя своим золотистым светом всю комнату. На кровати, под капельницей, лежал Чуя. Его бледное лицо выглядело усталым и истощенным, отражая все трудности, которые пережил мальчик. Осаму тихо шагнул в комнату и взглянул на Накахару, чей вид вызвал в его сердце острое чувство беспокойства. Взглянув на парня, Дазай аккуратно сел на кровать рядом и осторожно прикоснулся к его дрожащей руке. Чуя медленно открыл глаза, встретившись с взглядом Осаму, Накахара хотел отдернуть руку, но сил не хватило. — Йосано сказала, ты отказываешься от еды. Я принёс тебе йогурт, твой любимый, по крайней мере, ты его постоянно ел. И ещё вот, — Дазай поставил пакет с творогом и сыром на прикроватную тумбочку. — Фёдор купил, я попросил для тебя. Поешь, хоть немного. — Я не голоден. — Чуя… Что случилось? Это же не могло произойти из-за меня..? — Голос Осаму перешёл на шёпот. — Дазай, придурок. — Накахара отвернулся от Осаму, и обратил свой взгляд к стене. — Представь, что я чувствовал, когда узнал почему ты уехал. — Чуя я…мне жаль. — Ты мог сказать мне. — И что бы изменилось? Я не хотел обременять кого-то случившимся. — Обременять? Тебя изнасиловали. О таком нужно говорить…Я переживал за тебя. — Чуечка, я ценю твою заботу и… — Давай без сарказма, хотя бы сейчас. — Кто-то ещё знает об этом? — Осаму невольно нахмурился, погружаясь в глубины своей памяти, где болезненные воспоминания тихо напомнили о себе. — Нет. Они делали обыск, у нас в комнате, и я услышал разговор. — Ясненько. — Под маской шута и безразличия Дазай беспомощно скрывал свою боль, но ее отражение просвечивало сквозь щели его души. — Поправляйся, а то над кем я шутить буду. — Вали уже, идиот. — Едва заметная улыбка расцвела на губах Накахары. Осаму рассмеялся, и покинул палату.***
Под сверкающим солнцем Фёдор медленно двигался по наполненным теплом улицам, направляясь к дому Мори. Войдя в квартиру, он обнаружил, что Огай уже был там. В уютной гостиной, Достоевский увидел, как Мори сидел в очках, погруженный в чтение. Огай медленно поднял на мужчину глаза и улыбнулся. — Здравствуй. — Огай, я думаю, нам нужно серьёзно поговорить о наших отношениях. — Конечно, душа моя, я всё понимаю. — Мори ты…я не могу так больше. В последнее время, наши отношения держатся только на страсти. Я ничего к тебе не чувствую. Совсем. Извини. — Это из-за того юноши? Дазай Осаму, кажется. — Мори произносил слова спокойным голосом, который совершенно не отражал его внутреннего состояния. Фёдор поджал губы и отвел взгляд. Когда имя Осаму прозвучало в разговоре, его сердце начало биться чаще, несмотря на все усилия сдержать эмоции. — Нет. Вернее не только из-за него. Он одинок, и я хочу защитить его, чтобы быть уверенным, что у него все будет хорошо. В одиннадцатый раз Дазай пытался лишить себя жизни у меня дома. Моё сердце застыло, а душа разорвалась на части. Я хочу, чтобы он был в безопасности. Осаму перенес слишком много страданий для своего возраста. Я желаю показать ему настоящую любовь. — Разумеется, я все понимаю. Тебе не нужно оставлять его в одиночестве, и лучше побыть рядом с ним, в этот трудный период жизни. Можешь собрать вещи. И спасибо, за то, что был рядом все эти годы. Я люблю тебя, душа моя, и всегда любил. — Мори встал, и вышел на улицу, оставив Фёдора одного.***
В общей комнате детского дома царила непринуждённая атмосфера. Стены украшали рисунки и фотографии, созданные руками подростков, пытавшихся сделать этот мир ярче и красивее. На полу лежал простой ковер, на котором были разбросаны мягкие подушки. В углу стоял телевизор, который всегда был включен на различные программы или популярные сериалы. Рядом с ним стояли старенький диван и кресла, на которых подростки проводили время, смотря фильмы или общаясь друг с другом. На мягком ковре, окутанном теплым светом, Дазай сидел, погруженный в творческий процесс. Его руки легко скользили по потертому блокноту, оживляя на бумаге знакомый профиль Фёдора. Темные волосы до плеч, аметистовые глаза сверкающие магическими бликами, создавали завораживающий портрет. С каждой чертой и штрихом Осаму с легкостью воплощал образ психотерапевта, вселяя в него таинственное очарование. В его творчестве просматривалась глубина чувств, которые он начал испытывать по отношению к Достоевскому. Осаму продолжал творить, сосредоточенный на своем произведении. Однако рядом с ним на полу лежал Гоголь, чей цикл нарушился из-за пропуска лекарств. Бедный юноша не мог усидеть на месте, его тело дрожало, а ум запутался в странных иллюзиях. Несмотря на попытки Сигмы успокоить его, Николай продолжал беспокойно бегать, словно пытаясь убежать от невидимых угроз, которые преследовали его. Он слышал шорохи и свист в воздухе, утверждая, что вокруг него витает электрический заряд, готовый уничтожить его каждую секунду. Дазай, подняв глаза от блокнота, с тревогой наблюдал за происходящим. Внезапно в комнату вошла медсестра Йосано. С ней был парень с черными волосами, которые плавно спускались по его шее, закрывая глаза от посторонних взглядов. — Так, минуту внимания. У нас в детском доме появился новенький. Попрошу его не обижать. Мальчик стоял неподвижно, его тонкие плечи невольно напряглись под настороженными взглядами подростков, обращенными на него. В его глазах мелькнуло выражение неловкости и неуверенности, словно он ощущал себя чужим в этой незнакомой обстановке. Его фигура выглядела хрупкой и уязвимой среди остальных ровесников. Йосано, обвела взглядом комнату, пристально наблюдала за происходящим, и внезапно заметив, что происходит с Николаем, удивленно подняла брови. Сигма, ощутив нелегкость момента, мгновенно подбежал к медсестре: — Извините…не могли бы вы, пожалуйста помочь. Мне кажется, ему совсем плохо стало. — Так, быстро ведём его в медицинское отделение. Коля, подойди сюда. — Николай, под влиянием мягкого слова медсестры Йосано и поддерживающего взгляда Сигмы, все же решился последовать за ними. Дазай, завершив свой рисунок, медленно поднял взгляд и заметил новенького, стеснительно стоявшего у окна. Новичок был погружен в свои мысли, достал тетрадь и начал что-то писать. Внезапно в подсознании Осаму зародилось любопытство. С неподдельным интересом Дазай отложил свой блокнот, и шагнул к новичку. — Привет. Я Дазай Осаму. — Я Эдгар. Эдгар Аллан По. — Что ты пишешь? — Я…эм, — Эдгар почувствовал, как его охватило смущение, и он невольно покраснел. — Я пишу рассказ. — Ого, интересно. Здесь почти нечего читать. Все книги которые есть в детском доме, я перечитал около трёх раз. Мне было бы интересно посмотреть на твои рассказы, если ты не против. — Эм…да, конечно. Мои вещи в комнате, там и старые работы. Мы можем пойти туда? — Разумеется.***
Эдгара поселили с Акутагавой. Их комната была окутана мрачной атмосферой, которая распространялась от темных обоев на стенах, до плотно задернутых штор, пропускающих едва заметный луч света. Аллан подошел к своей сумке, достал тетради, и передал их Дазаю. — Вот, держи. Я не считаю себя лучшим писателем, но был бы не против послушать критику, тем более, ты будешь моим первым читателем, не считая Клео. — Клео? — Дазай осторожно взял в руки тетради. — Кролик, из живого уголка. В прошлом детском доме я любил находиться среди животных. Клео был моим любимчиком. — Эдгар тепло улыбнулся. — Я часто подкармливал его, и любил читать свои рассказы. У вас нет живого уголка? — К сожалению нет. Эдгар, почему ты решил начать писать? — Я…я нашел свое утешение в этом. Всё, что мне бы хотелось в жизни, я воплощаю в рассказах. — Тихо прошептал Аллан, глядя вдаль, сквозь темные стены комнаты. Эдгар жил в детском доме с двух лет, когда его родителей отняла смерть. Юная душа была окутана мраком паранойи, которая выжигала его изнутри, заставляя постоянно бояться истинных и ложных ужасов. Даже в прошлом детском доме, где воспитатели и дети должны были быть единой семьей, он чувствовал себя отвергнутым и забытым — никто не хотел общаться с этим загадочным и испуганным мальчиком, никто не был заинтересован в его страхах. Все это время его сердце тянулось к теплу человеческой нежности, к пониманию и поддержке, но двери к нему оставались плотно закрытыми. Его паранойя создавала непреодолимую стену между ним и окружающими, и никто не пытался разгадать его таинственные мысли и чувства. Когда Аллан влюбился впервые, сердце заполнилось надеждой и радостью, но его жестоко отвергли, что лишь усугубило внутренние страхи и уязвимость. В писательстве он нашел утешение и способ выразить свою боль и одиночество, перенося свои истории в мир воображения. Однако, истинное тепло и поддержку он нашел в животных, которые, несмотря на свою молчаливую природу, понимали его лучше любого человека. С каждым днем они становились его верными спутниками и опорой в темных временах. — Я думаю, мы сможем поладить. — На лице Дазая внезапно засияла улыбка, как луч солнца, проникающий сквозь серые тучи.