***
В актовом зале царила та же атмосфера, но теперь он наполнился ещё большим количеством людей — пришло старшее звено и вожатые. Среди них Чуя уже заметил знакомые лица, с которыми он пересекался ранее. Они покупали ему бутылку вина в честь дня рождения Осаму. Накахара решил подойти к ним. — Привет всем. У вас есть что-нибудь выпить? — Чуя, алкоголизм не лечится. — Парень среднего роста, с короткими светлыми волосами, засмеялся. — В комнате было. Сходи в двадцать четвертый номер, там Марк, он что нибудь даст. — Спасибо, Джон, буду должен. Чуя стремительно покинул актовый зал. Зайдя в номер, он обнаружил там молодого рыжеволосого парня в белой рубашке, рядом с которым, на столе стояли бутылки с виски и вином. Парень, заметив Накахару, махнул ему рукой и пригласил присоединиться. Чуя медленно подошел и сел на стул, около стола. — Привет. — Привет. Выпить хочешь? — Вообще да. Марк молча протянул Накахаре виски. Чуя, не задумываясь, выпил залпом половину бутылки, почувствовав, как алкоголь обжигает внутри, но при этом приносит странное облегчение. Марк удивленно взглянул на Накахару и пожал плечами, но не стал задавать лишних вопросов. Они просидели в тишине минут десять, каждый был занят своими мыслями. Чуя уставился в пол, погруженный в раздумья, продолжая пить, а Марк переписывался по телефону. Неожиданно Накахара ощутил странную волну тошноты, мир вокруг начал плавать, а губы задрожали. Пить хотелось ужасно, и алкоголь с этим справлялся плохо. Чуя поспешно попрощался с Марком, вылетел из комнаты и спустился обратно в актовый зал. Юноша схватил три стакана колы и полностью выпил их, стараясь справиться с неприятными ощущениями. Его дыхание стало частым, а сердце бешено колотилось. Внезапно взгляд Накахары зацепился за фигуру Достоевского, который что-то говорил Дазаю и медленно направился к выходу на улицу. Мозг отказывался работать, а тело не слушалось, подчиняясь странным импульсам. Чуя, словно во сне, вылетел за Фёдором, пытаясь понять, что он делает, но не находя ответов в своем смятенном сознании. Достоевский стоял на фоне вечернего неба, обрамленного темными контурами деревьев и, курил сигарету. Накахара, охваченный необъяснимыми чувствами, приблизился к Фёдору с невероятной скоростью. Он не контролировал свои действия, а лишь отдавался власти внутреннего гнева и обиды. И, как раз, когда Фёдор погасил сигарету, Чуя замахнулся и ударил его по лицу. Удар был неуклюжим, смазанным, но сильным, словно всплеск эмоций, пробивающихся сквозь туман сознания. Губа Достоевского разбилась, и кровь медленно потекла по его подбородку. Накахара замахнулся снова, собираясь нанести ещё один удар, но Фёдор, резко отстранил Чую и, схватив его руки, скрутил их сзади. В его глазах отражалась смесь удивления и непонимания. — Отпусти меня, ублюдок. Психотерапевт ебаный. Я тебя ненавижу! — Голос Чуи перешёл на крик. Достоевский взглянул в глаза Накахары, и удивился. У Чуи были сильно расширенны зрачки, а также лихорадочно пульсировали жилки на висках, и было затрудненное дыхание, словно юноша был в плену собственных страстей и внутренних бурь. — Что ты принял? — Пошёл нахуй. Я ничего тебе не скажу. — Накахара, сопротивляясь, пытался отстраниться от Фёдора, но его хватка была непоколебимой, словно стальные оковы, сковывающие свободу юноши. В глазах Чуи отражалось отчаяние и беспомощность, его тело напряглось, но силы были неравны. — Чуя, я хочу помочь тебе. — Помочь? Ты всё испортил. Растоптал. Мои чувства, мою любовь. Сделал меня пустым местом. Ничего не стоящим, даже простого разговора. Сука, я ненавижу тебя. — Чуя, успокойся. Я не понимаю почему ты злишься на меня, но если тебя увидят в таком состоянии, у тебя будут проблемы. — Ублюдок, отпусти. Мне похуй. — Накахара старался сопротивляться, но его усилия были напрасны. Достоевский покачал головой, затем резко схватил Чую за руку и повёл его к корпусу с номерами. Мужчина решил отвести юношу в свой номер, чтобы никто не увидел его в таком состоянии и у мальчика не возникло лишних проблем. Фёдор с трудом открыл дверь, одновременно удерживая Накахару и манипулируя ключами. Он провел Чую в комнату и отпустил его. Юноше было очень плохо: он чувствовал тошноту, головная боль не давала покоя, и перед глазами все плыло. Попытка Чуи снова атаковать Достоевского не увенчалась успехом, и он упал. Фёдор вздохнул, и взглянул на мальчика с сочувствием. Внезапно раздался звонок телефона. Посмотрев на экран, Достоевский увидел, что звонит Дазай. Фёдор еще раз взглянул на юношу и покинул комнату, чтобы ответить на звонок. — Ты где? — Осаму, у меня появились неотложные дела. Прости. Я не смогу вернуться. — Оу…ну ладно. Мы же завтра увидимся? — Да, конечно. — Хорошо. Я, чур, буду с тобой сидеть в автобусе. — Ладно. — На губах Фёдора расцвела мягкая улыбка. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, милый. — Фёдор сбросил звонок и вернулся в комнату.***
Чую охватила истерика, когда Фёдор вышел из комнаты, оставив его одного. Юноша испытывал отчаяние, которое сжимало его сердце, заставляя кричать в агонии. Его голос звучал сдавленно, но пронзительно, наполняя комнату мучительными криками, которые разрывали воздух. Накахара изо всех сил пытался сдержать слезы, но они катились из его глаз, оставляя следы на веснушчатом лице. Он чувствовал, что его мир рушится, что он теряет контроль над собой, что боль и страх овладели им полностью. В конце концов, Чуя потерял сознание и отключился, погрузившись в безмолвное состояние, накрытый покрывалом тьмы и безысходности. Фёдор зашёл в комнату и замер. Накахара лежал неподвижно, его лицо было покрыто застывшими слезами, словно капли росы на лепестках. В воздухе витала тяжелая атмосфера, словно душа юноши отзывалась на скрытые меланхоличные ноты вселенской грусти. Достоевский поднял Чую и аккуратно переложил его на мягкую кровать, укрыв покрывалом. Затем мужчина сел за стол, окруженный стопкой документов, готовясь к возвращению в детский дом. Свет от лампы мягко освещал его лицо, выражающее спокойствие. Изредка Фёдор бросал взгляд на Накахару, чтобы убедиться, что тому не стало ещё хуже.***
На рассвете Чуя проснулся, ощущая что ничего не помнит о том, что произошло вечером. Резко подскочив, он осознал, что находится в незнакомой комнате. Взглянув на Достоевского, его охватила внезапная вспышка злости, но затем он заметил, что у Фёдора разбита губа, и обрывки воспоминаний о том, что он его ударил, вернулись. Накахару захлестнула волна стыда, но обида все же оказалась сильнее. В его глазах отражалось смешанное чувство вины и разочарования в себе. Он понимал, что его поступок был необдуманным, но чувство обиды на себя и на мир было слишком сильным, чтобы просто исчезнуть. — Проснулся? Как ты себя чувствуешь? — Нормально. — Что ты вчера принял? Накахара ничего не ответил, а просто молча смотрел на Достоевского с неприязнью. — Ладно. Чуя, я не хочу портить тебе жизнь. Я никому не сказал об этом. Но у меня есть условие. — Да пошёл ты. — Накахара встал с кровати и направился к двери. — Чуя, боюсь у тебя нет выбора. Тебе может грозить административная ответственность. Накахара сжал ручку двери настолько сильно, что его кожа побелела от напряжения. — Что ты хочешь? — На протяжении трёх месяцев я буду проводить с тобой раз в неделю психотерапию. Я хочу помочь тебе, Чуя. — Три месяца видеть твою рожу. Просто ахуенно. — Накахара прислонился лбом к двери. — Это всё? Только терапия? — Да. — Ладно. — Накахара посмотрел на Фёдора, резко открыл дверь, и шагнул вперед, с силой захлопнув её за собой.***
Чуя медленно шагал по коридору, его внутренний мир был наполненный мрачными воспоминаниями, которые потихоньку возвращались к нему. Неожиданно, он заметил Осаму, который вышел из комнаты Эдгара. Их взгляды пересеклись. Растерянность в глазах Дазая отражала сложные чувства, которые охватили его при встрече с Накахарой. В воздухе застыла напряженная атмосфера, напоминая о прошлом, которое неизбежно возвращалось в их жизни. Сердце Чуи билось сильнее, стало трудно дышать от боли, которую пробудили воспоминания. — Чуя…эм…с тобой всё в порядке? Выглядишь не очень. — Всё нормально. — Где ты вчера был? Я видел тебя только в начале вечеринки, а потом ты вроде куда-то ушёл. Накахара хмыкнул и, покачал головой: — Я был у Марка. — Оу, ладно… Чуя, на счёт той записки… — Забей. Это уже неважно. — Но… Накахара мягко похлопал Осаму по плечу, и с поникшей головой прошел мимо, несущий на себе бремя невысказанных слов и неразрешенных эмоций. Завернув за угол, одинокая слеза скатилась по его лицу, отражая тоску и боль, которая появилась в его душе.